Оборотная сторона зверя - 2. Академия

Двойняшки Фреи, так похожие на отца, мирно посапывали в колыбельке. Не надо было быть гением, чтобы догадаться, кто именно сплел из тоненьких веток эту колыбель и чьи руки связали воздушную и мягкую даже на взгляд паутинку. Эйрис. В каждом отблеске цветных витражей, в каждом рисунке сказочных даже для этого мира зверей, в каждой детали детской комнатки – его любовь и забота. – Эйрис, – Фрея стукнула кулаком по кровати, отчего колыбелька дернулась и малыши, сонные, сытые, лениво и будто нехотя завозились. Фрея тут же обхватила плетеную колыбель подрагивающими руками, прижала к груди и начала покачиваться из стороны в сторону, твердя лишь одно: – Что делать? Что делать?! А дети безмятежно и крепко спали. Девочка, скрутив бубликом розовато-серебряный хвост, безмятежно раскинула руки и довольно причмокнула, в то время как ее брат сердито хмурил лоб, пытаясь снова засунуть большой палец себе в рот. Эйрис возник неожиданно, гораздо быстрее, чем Фрея смогла успокоиться. Бледный и какой-то взъерошенный, он скользнул к колыбели, привычным жестом укрыв одеялком раскинувшихся малышей. Словно почуяв отца, они тут же распахнули зеркальные глазки и радостно заверещали, не то смеясь, не то требуя сказки на ночь. Наг склонился, не в силах устоять перед громким и звонким: «Агу!» Фрея устало смежила веки, пытаясь запомнить эти мгновения: Эйриса, малышей и эту безграничную нежность. Минута покоя – и ее резкое: – Хватит. До боли сжав кулаки, с каким-то звериным отчаянием она вскинула голову. Ни взгляда на колыбель. Просто встала, отвернулась и вышла из детской. Притворила за собой дверь. Сделала шаг, другой. Только сползая на пол, поняла, что ничего от слез больше не видит. Цветной пол из гладких камушков с заглавными Ф и Э. Эйрис сплел их имена в растительные узоры. Запах пионов, стоявших в нишах. Эйрис узнал, что Фрея любит именно эти цветы... – Фрея. Как наг подошел, она и не слышала. Скукожившись на полу, Фрея обхватила руками голову и тихо скулила. И сразу не поняла, что наг взял ее на руки и заскользил по округлым ступеням наверх, туда, где они так часто ужинали, наблюдая за людской суетой внизу, вдали от скалы. Открытая площадка тонула в закате, а над домами поднимался нестройный дымок. Наг вдохнул глубоко: – Деревенские бани топят, – и улыбнулся светло. – Люблю этот запах, он такой теплый, родной… – Я обманула тебя, – ее хриплое, резкое. И Фрея сползает с его рук, отступает на шаг. – Знаю. И я хотел этого, – не дав вер-волчице уйти, наг прижался к ее спине. – Постой со мной. Смотри, какой яркий закат. Проследив за его рукой, Фрея застыла. Солнце уже зашло, и мягкий оранжевый свет сменялся фиолетово-синим. Пара минут – и длинная тень заползла на площадку: на разноцветный заборчик, на крытую беседку с фигурками птиц и зверят, на пустующий детский манеж. – Свет, – Эйрис резко взмахнул рукой – и половина фонарей вспыхнула ослепляющими огнями. – Как у тебя получилось? – Фрея развернулась, хватая Эйриса за руки. – Откуда эта магия? Тебе и светлячок едва удавался! Наг опустил голову: – Я был непозволительно слаб и беспечен. Больше подобное не повторится, – и, стараясь, чтобы голос его не выдал, ровно продолжил. – Я знаю про твоего мужа. Знаю, что он идет за тобой. Фрея вздрогнула, но упрямо повторила: – Как ты смог зажечь огоньки? – Все хорошо, не волнуйся, любимая. – Как, демон тебя побери?! – Я просто поел досыта. – Просто поел, – как эхо, отозвалась вера. Уж ей, оборотню, не надо было объяснять, что такое питаться досыта. Мясом и кровью, еще теплой, наполненной не только Силой, но и ужасом жертвы и ее болью. И каково же было ему, сильнейшему и необученному эмпату, решиться на этот шаг? Годами бороться, отказываться от охотничьих инстинктов – и вот теперь… – Прости, – только и смогла сказать Фрея. – Я все исправлю. Я пойду Ольну навстречу. Собью след, чтобы он точно не смог отследить вас с малышами… Голос ее предательски дрогнул. А все-таки плохо, что они так и не дали детям имена. Дурачились, спорили и не успели. – Я много думал, – словно не услышав, Эйрис сжал руку Фреи и потянул на себя. Обнял. – Ты знаешь, твои мысли, только твои я хотел, но не мог прочитать. Лежал ночами, смотрел, как ты спишь, и думал, кого ты видишь, когда стонешь, когда кричишь в наслаждении. Меня? Его? А когда ты стала тяжелая… – Эй! – Фрея ткнула его кулаком в бок, и наг рассмеялся, затем прижал ее, судорожно, в исступлении целуя глаза, губы, щеки. – С ума схожу, от тебя, любви, ревности. Моя воля – вырвал бы когти тому, кто смог отпустить тебя, не уберег, позволил страдать. Я ходил к маме. Впервые за столько лет, о Фрея, я, жалкий червяк, вновь был у ее хвоста, распластанный и беспомощный, и молил о совете. Ты зря просила прощения. Ты правительница. Ты спасала детей и народ, а я… Когда ты стала тяж… Когда ты забеременела, через детей и их кровь, я смог услышать тебя, твои мысли. Ты разрывалась, ты корила себя. Верная и любящая, ты ненавидела не меня, ты ненавидела чувства ко мне, а я, как последний вор, таился и радовался твоим мучениям, твоей любви… И постепенно внушал тебе, что прошлое – это прошлое, что есть только мы с малышами. – Ты воздействовал на меня? – Фрея выпуталась из рук Эйриса. – Ты действительно хотел стереть Ольна из моей памяти? – Что ждет тебя там? Скажи мне, глядя в глаза, пощадит тебя твой оборотень, оставит в живых тебя и наших детей? – Я позабочусь об этом! – оскалилась вер-волчица. – Фрея, – губы Эйриса дрогнули. – Вот за это я и люблю тебя. Ты вся – жизнь, ты огонь. Только почему ты сжигаешь себя? Почему не позволяешь заботиться о тебе? «Что делать? Что делать?» – крутилось у нее в голове, когда огромные глаза-зеркала смотрели в ее, забирая тревоги и память. Память… – Эйрис, что происходит? – выныривая, будто из киселя, спросила Фрея, любуясь первыми звездами в зеркальных глазах, кажется, Эйриса... – Что со мной? Что с моей памятью? Эйрис! Не смей, слышишь? Догадавшись, женщина забилась в сильных руках, которые качали, удерживая ее на мягком покрывале крытой беседки. А она и не заметила, как он перенес ее под навес. – Тшш, любимая, я все обдумал. Если бы я мог избавить тебя от страданий, если бы мог заставить тебя забыть. Не все, конечно же. Только твою болезненную любовь к этому плешивому волку, не знающему, какое сокровище не уберег. Только твою вину перед ним. Предки, никогда не думал, что женщины так остро чувствуют! Но забыть ты не смогла, при всем моем желании и подсказках Нагассы, этот волк слов врос в тебя, в твою плоть и кровь. Убей его – он и тебя на тот свет заберет. И что мне остается делать: моя любимая идет унижаться, просить прощения за то, что спасала своих детей, свой народ. И что тогда сделает твой расчудесный любимый супруг? Да узнав обо мне, его зверь разорвет тебя. А ты и слова против не скажешь. Фрея, да ты и сейчас готова к тому, что он свернет тебе шею. Мало того, ты считаешь, что он будет прав, что это меньшее, что ты заслуживаешь! И скажи, что еще остается мне делать? Отдать детей жрецам матери, чтобы они искалечили их психику, и идти с тобой к Ольну? Или отпустить, чтобы тот разорвал тебя? – Не смей стирать мою память, не смей, слышишь! – вер-волчица забилась, крича и кусаясь, но силы таяли под заклинанием нага. А Эйрис стоял на коленях, сжимая женщину, пока она не обессилила наконец. – Я заберу воспоминания о себе, о Нагассе и наших детях. Последнее, что ты вспомнишь, это как богиня оказала тебе услугу в обмен на вечный мир между нашими расами. Фрея отчаянно замотала головой, но Эйрис продолжил: – Послушай, есть такой ритуал с грудным молоком, о нем и оборотни знают. Через молоко матери дается защита ребенку, даже если он не родной. А с магией и беременность для этого не нужна. Нагасса все подтвердит. И через твое молоко оборотни станут родными и для нас, нагов, и для этого мира. И в тебе всегда будет частичка меня. Не сдержавшись, наг сжал вер-волчицу в руках, вдохнул родной и любимый запах. – Я позвал твою подругу, Нуар, кажется. Вы оборотни, запахи остро чувствуете, а потому она оботрет тебя специальным бальзамом, я сказал ей, что и как делать. Твой… супруг не поймет, что ты была со мной… – Эйрис, сукин ты сын, – прохрипела волчица, цепляясь за рукав встающего нага, – Не смей, слышишь? Ты слышишь?! – Если бы я мог остаться с тобой, – Эйрис нагнулся, поцеловал ее прикрытые веки. – Я люблю тебя, Фрея, больше жизни люблю. И ушел, ушел так быстро, что Фрея не смогла, не успела сказать. Просто лежала, пытаясь прислушаться, не проснулись ли дети, не заплачут ли они для нее в последний раз. Хмурилась, пытаясь сосредоточиться, сбросить нажье заклятие. Но туман наплывал, разрывая память в клочки. Наступила ночь, а с ней ощущение смирения и пустоты… Может, так действительно лучше? Не знать, не страдать, вернуться к Ольну, к его страстным и сильным объятьям, не видеть презрения и ненависти в любимых серых глазах? Вернуться и быть счастливой. – Да не дождешься, чешуйчатый! Облагодетельствовать он решил! Я Фрея из рода белых волков, я маг, я правительница! Кровь хлынула носом, потекла по щекам, вниз, теплым ручейком смешиваясь со слезами и заползая в уши. – Демоны жопокрылые, – отплевываясь, Фрея попыталась перевернуться хотя бы на бок. Жилы выкручивало, в голове словно колокол бил. Наконец, ей удалось лечь на живот. – Вот так, чешуйчатый, – кряхтя, встала на четвереньки, – он еще не знает, с кем связался. Детей он меня заставит забыть! Моих! Собственных! Р-р-разорву! На клочки пор-р-рву, на чешуйки! Детей, так, не одного. Да, двоих. Мальчика… М-м-м. Девочку? Ведь девочку, да? Нет, не помню. Не помню! Ноги и руки, как подкошенные, перестали держать. Фрея рухнула, заметалась по полу. – Мальчика? Девочку? Почему я не помню?! Эй… Эйри… Не помню! Память – худое решето – не задерживала воспоминания. И Фрея, обезумев, металась по полу беседки, не понимая, что она делает, почему сердце так ноет и внутри что-то кричит: «Вспоминай, вспоминай, вспоминай!» Последнее, что она помнила, это кровь, хлынувшую из носа и тем самым прочистившую голову, и то ненадолго. Точно, кровь! Ни на миг не задумавшись, выпустила волчьи когти и резанула себя по руке. Кровь не закапала – хлынула, под давлением магии. И медленная, горькая улыбка растянула губы правительницы. – Эйрис, влюбленный ты обалдуй, даже в это заклинание вплел ограничитель по боли, чтобы не навредить мне. Порез начал затягиваться. С рождением двойняшек на Фрее удивительно быстро все заживало. – Нет-нет-нет, – Фрея вновь замахнулась когтями. Раз, другой, третий… Когда Нуар черной пантерой запрыгнула в беседку, в первый момент не узнала в этой окровавленной улыбающейся женщине свою лиэ. – Родная? – уже перетекши в человека, произнесла вер-пантера. – Ха, не учел, глупый наивный наг. Наг… Какой наг? И снова когти. И снова этот дразнящий запах крови правителей. – Пока не забыла, Нуар, быстрей, бутылек с ядом в кладовке на полке! Три капли на стакан воды. Нуар, давай же, быстрее! Минута, две. И вот руки подруги приподняли, помогая сделать первый глоток. Фрея впервые за эти сутки искренне улыбнулась – горечь нажьего яда медленно и верно просветляла сознание. Нуар, похудевшая, потемневшая лицом, склонилась и сморщилась: – Ты пахнешь змеем и молоком. Владыка убьет нас. Нужно срочно обтереть тебя. Как я поняла, план этого змея с тобой не сработал. Ты решила не забывать ничего. Ловко материализовав еще один бутылек, Нуар схватила первую попавшуюся тряпку, и быстро проговорила: – Времени нет, я сразу нанесу побольше бальзамам на тряпку, а помоешься уже у границы, я там одно озерцо видела, сразу… – Нет, – твердое, властное. – Думаешь, сначала все-таки нужно водой, тогда я быстро. Где здесь таз или ведро? – и сунула тряпку в руки правительницы. Фрея взяла и хрипло выдохнула. Это была не тряпка, это были детские ползунки. – Фрея, очнись! Где ведро? – Забудь об этом. Лучше сцеди молоко, – прервала ее Фрея, пытаясь подняться, но тут же рухнув на пол беседки. – Дай его в первую очередь беременным и кормящим. Затем сильнейшим из нас, их детей сама земля теперь будет считать своими потомками… Нуар так и замерла, только теперь начав понимать: – Ты с ума сошла! Знаю я тебя, признаешься альфе, разозлишь его и уйдешь за грань. Как же, вперед гордыни своей! – Что ты несешь? И как смеешь?! – Ни одной капли не дам даже детям твоим, если сейчас же не поклянешься, что не будешь провоцировать Повелителя! – Нет. – Тогда и я никого молока сцеживать не стану. – Какого демона, Нуар? Этот наш единственный шанс. Когда об измене узнает Ольн… – Фрея прикрыла глаза. – От мертвой меня проку не будет. Сцеживай, кому говорю! – Или ты сама позаботишься о нашем народе, живая и здоровая, или мы все уйдем вслед за тобой, кто раньше, кто позже. Ты уйдешь, все такая праведная и гордая, за тобой Владыка с тоски и ревности сдохнет. А потом и остальным недолго останется. – Нуар-р-р! Нуар встала, коснулась подвески. Нет, серебристой чешуйки на нитке! – Твой змей пытается мне сказать, что Владыка уже у границы. Нагасса сдерживает его, но ее терпение на исходе. Сама знаешь, Владыка не то что богиню, и блаженного доведет до припадка. – Нуар-р-р, – снова пытаясь встать, прорычала волчица. Но пантера опередила. – Постой, снова твой хвостато-чешуйчатый, – Нуар раздраженно коснулась чешуйки. – Поняла, наг. И с первого и даже с десятого раза! Да, с ней все в порядке. Точно! Да, я увер-р-рена. И я умею определять, не умирает ли оборотень. Еще один подобный вопрос – и я научусь определять, как умирают наги. Скинув чешуйку, Нуар рыкнула: – Невероятно! Он еще учить меня будет, как заботиться о моей! Моей лиэ! И как ты его все это время терпела? Родная? – встревоженное от вер-пантеры. Но перед ней лежала уже не женщина, а белая с двумя черными полосами на морде волчица. Сморгнув предательскую влагу, она тяжело встала и ментально скомандовала: – Домой! И, Нуар, ты права, хватит киснуть. В конце концов, мне еще надо одному гению хвост оторвать и чешуйки из головы вытряхнуть!