Рыжий

Slumber После его ухода меня на сутки замкнуло. Я долго сидел неподвижно, не знаю, сколько, может быть, несколько часов. Время в кои-то веки не имело для меня никакого значения. Что я сделал? Я не знаю ничего и почти ничего не чувствую, только глухую боль, как будто я сожалею о потере чего-то большего, чем сам думал, чего-то, что еще не успело начаться. Когда я прихожу на кухню за бутылкой виски, на столе нахожу его сигареты. Перед глазами встают его руки и струйка дыма, скользящая между тонких губ. Как будто все это значит для меня больше, чем должно. Закуривая его сигарету, я думаю, что он все равно бы ушел. Раньше или позже. Значит, возможно, так - лучше, чем надеяться на то, что мы можем в любой момент встретиться и что-то повторить. Потому что я бы точно надеялся, а он слишком хорошо знает мужчин, чтобы соглашаться на такие фатальные вещи. Уходя, он ушел бы раз и навсегда, и это было бы правильно. Значит, по большому счету, все правильно и сейчас. Днем раньше или днем позже, я бы все равно столкнулся с этой ноющей болью в груди. Чего бы стоил еще один день? Всего. Еще один день. Еще раз посмотреть, как он курит, еще раз его рассмешить, еще раз поцеловать его. Еще раз услышать, как он стонет подо мной, когда кончает. Собрание всех человеческих соблазнов. Бесстыдный, невыносимо честный мальчишка. Я напиваюсь. Это полная капитуляция - так я признаюсь сам себе в том, что мне больно. Но ничего не поделаешь, больно же. Когда бутылка виски заканчивается, я сижу на кухне и разговариваю с ним, представляя, что он сидит напротив меня. Поймав себя на этом, говорю ему, что я, похоже, рехнулся. Он ведет плечом и отвечает, что все мы не без этого. В конце концов я забываюсь тяжелым беспокойным сном. Он, конечно, мне снится. Он выходит из клуба ночью. Белые джинсы и пиджак ловят на себя свет одинокого фонаря у входа, я слежу взглядом за линией бедра. У него идеальные ноги. В самый раз, чтобы закидывать их на плечи парней вроде меня. Он идет по улице, засунув руки в карманы. Оборачивается, когда около него тормозит машина. Стекло ползет вниз, рыжий перебрасывается с водителем несколькими словами. Смеется. Но я вижу, как быстро он скользит глазами по улице. Пустой улице. Рыжий боится. Он снова смеется, что-то отвечает водителю, наклоняется прикурить. Наклоняться приходится низко, он красиво прогибает спину, джинсы обтягивают задницу. Я смотрю и не понимаю, как можно иметь столько наглости, чтобы быть таким. Он выпрямляется, махнув рукой водителю, идет дальше. Автомобиль продолжает ехать рядом, медленно. Рыжий не отвечает больше, но с ним, похоже, еще разговаривают. Я вижу, как он снова скользит глазами по улице. В конце концов он сворачивает в переулок и конечно не ожидает, что машина повернет следом. Он бросается бежать. Похоже, ищет пожарную лестницу или любое другое укрытие, но ничего нет, а в белом не очень-то потеряешься в темноте. Хлопают двери машины. Пассажиров трое. Массивные ребята в кожаных куртках, готов спорить, у них в багажнике парочка бейсбольных бит. Даже я вряд ли бы рискнул драться, а ему уж и подавно не справиться. Ему скручивают руки за спиной, резко разворачивают лицом к стене. Один дергает его за волосы огромной ручищей, рыжий выгибается, демонстрирует длинную шею. - Красивая девка. Гогот. Тот, что за его спиной, жмется к заднице. У него уже стоит. Остальные не лучше. Они вряд ли геи, но, похоже, порядочно перебрали. Им сейчас все равно, с кем. А рыжий просто удачно попался под руку. И слишком хорош, чтобы его отпустить. - Отвали, мудак! - он шипит, пытается вывернуться. Получается плохо, и тогда впечатывает каблук в ботинок своего мучителя. - Гребаная сука! Сейчас ты мне за это ответишь! Рыжий успевает воспользоваться заминкой и вырваться, но ненадолго - его снова прижимают к стене, теперь спиной. У самой щеки раскрывается нож-бабочка. Лезвие блестит, рыжий косит на него глазами и замирает. Ему страшно. - Одно неверное движение, и конец твоей мордашке, - ну и гаденькая же ухмылка. - Нас, может, потом и засудят, но личико твое уже ничто не вернет. Все понял? Рыжий медленно кивает. - Давай, ты знаешь, что делать, чтобы парни были довольны. Рыжему давят на плечи, он опускается на колени, прямо в грязь. Глаза становятся стеклянными. Огромная волосатая рука расстегивает ширинку прямо перед его лицом. Рыжий наклоняет голову, помогает себе рукой. - Послушный какой, смотри-ка, - комментируют справа. - Я вам скажу, парни, он знает... Ох... Свое дело. Лицо рыжего теряется в кудряшках. Он берет в рот глубоко, во всю длину. - Ему, небось, нравится. - Да уж наверняка. Его там, поди, всем клубом имеют в любую дырку. Рыжий немного сбивается с ритма, когда его заставляют встать на четвереньки и стягивают джинсы. Он мычит, когда тот, сзади, пытается сразу втолкнуть немаленький член. Выпускает изо рта: - Урод, да больно же! - Правда? Я и не заметил! - гогот. - Сколько тебе платят, чтобы ты стонал и просил еще, шлюха? - ухмыляется другой. - Это бесплатно для тех, кто умеет нормально трахаться! - Сука! Удар сапогом снизу. Рыжий шипит от боли и пытается сложиться пополам, но этот сзади не опускает его ни на секунду, продолжает долбиться внутрь. Несколько ударов по лицу выбивают из рыжего остатки гордости и весь сарказм. Он кричит и пытается просить, обещает все сделать, но этим ублюдкам мало. Они раздражены и злы. Они хотят насилия. С рыжего срывают одежду, передавая его из рук в руки. Каждая попытка вырваться провоцирует новые удары, на белой коже начинают проступать синяки - большие красные пятна, как будто материки на карте. Волосы мокрые от пота и грязи, на щеке большая ссадина. - Ха, смотрите-ка, да ему нравится, когда больно! - один замечает следы от стека под рубашкой. - Нет! Пожалуйста, нет, не надо! - Глаза рыжего мечутся между ресниц. Поздно. С него стягивают рубашку, чтобы остался совсем голым, и рассматривают белую спину в шрамах. Один из них вытягивает из джинсов ремень с заклепками. Пока другие продолжают его трахать, этот измывается над его спиной. Рыжий всхлипывает и ругается сквозь зубы. Только-только затянувшиеся шрамы мгновенно расходятся снова. Спина кровоточит, рыжий кричит, отчаянно, как раненое животное. Его мучителям весело. Они сменяют друг друга не по одному разу, кончают ему внутрь или на спину, рыжий скребет ногтями мокрый асфальт. Я просыпаюсь резко, сев в кровати. Ну нифига себе, Фрейд был прав... Пока иду на кухню глотнуть воды, все еще мысленно рассматриваю, как моего чертенка имеют во все дыры. Красивая картинка. Немного уняв сушняк, я падаю обратно в постель, все с той же мутной головой, будто бы и не проснулся. Я прислушиваюсь к своим шагам, гулким, медленным. Опускаю голову и смотрю на свои руки - такие же как всегда, сначала, правда, нечеткие. Но я быстро различаю кольцо и часы, даже рукава куртки. Все как обычно. Привет, осознанные сны, медленно говорю вслух. Чтобы услышать, приходится повторить. Он лежит на мокром асфальте. Тонкая изогнутая линия его тела - белое на черном. Красные пятнышки крови в струйках дождевой воды. Разметавшиеся волосы, как будто ему выстрелили в голову, а вместо крови у него оказалась медь. Они его так и бросили. Использованная игрушка оказалась больше не нужна. Я смотрю на него. Он весь перепачкан кровью, грязью и спермой. Растраханная дырка все еще не стянулась. Кровоточит ссадина на щеке. Он жмется к асфальту, как будто хочет спрятаться. Жалкое зрелище, если честно. Я поднимаю его на руки. Стараюсь делать это осторожно, возможно, эти подонки его повредили. А потом что-то щелкает. Я прижимаю его спиной к стене и закидываю его ноги себе на талию. Волей-неволей ему приходится обхватить меня руками за шею. Открывает мутные глаза: - Ты гребаный извращенец, - уголок губ ползет вверх. Эти ублюдки даже губы ему стерли в кровь, убить их мало. Я стараюсь входить помедленнее, черт его знает, как он чувствует сейчас. Дырка даже не сокращается, мышцы, похоже, вообще его не слушаются, хотя он морщится и тихонько шипит. У него внутри все хлюпает от чужой спермы. Мне противно. И я хочу его. Безумно, нечеловечески, невероятно хочу. Потому что он мой. Только мой. Использованная игрушка. Бесполезная. Сломанная. Даже таким он мне нужен. Ни на что не способным. Я постепенно начинаю двигаться резче. Он трется разодранной спиной о кирпичи, наверное, это адская боль. Но кричать он уже не может. Даже не стонет. Только плачет - без всхлипов и рыданий, просто слезы сбегают по щекам и капают мне на лицо. - Сукин ты сын, - шепчет едва слышно, когда я, осмелев, вгоняю во всю длину. - Ты мой, - шепчу. Целую его в шею, по плечу, за ухом. - Ты мне любым нужен. Вообще любым, слышишь, принцесса? - Ненормальный... - выдох мне на ухо. - Ты самый лучший. Всегда. Что бы ни случилось... С трудом удерживая его на весу одной рукой, другой я глажу его член. - Извращенец, пусти!.. - шипит на меня. - Тшш... - шепчу ему на ухо, - все уже закончилось. Только ты и я. Давай, расслабься. - Да ты издеваешься... - пытается вывернуться. Но когда я перестаю двигаться, он перестает сопротивляться и, с трудом найдя точку опоры, начинает насаживаться сам. - Я люблю тебя, сладкий. Самый лучший. Самый желанный. Только мой... Это невозможно, но со мной, для меня, в моих руках он возбуждается снова. Он сам себе, похоже, не верит, но это и правда так. - Ненавижу... Ненавижу тебя, извращенец!.. - откидывает голову, прикрывает бессильно глаза и... улыбается. Он кончает. Изнасилованный мальчишка кончает с моим членом в заднице, как ласковый девственник. А потом я сижу, прислонившись к стене, держу его у себя на коленях, завернутого в мою куртку. Он свернулся, обнял меня и, кажется, вот-вот отрубится. - Все будет хорошо, - шепчу ему в макушку. - Я тебя больше никуда не отпущу. Поднимает глаза и смотрит на меня почему-то грустно. - Не получится, герой. - Почему? - Мне это только снится.