Рыжий

Time Я просыпаюсь под запах кофе, вытекающий из кухни. Кофе, горячего, как секс, и крепкого, как пот дьявола. В лучших традициях моей девочки. Кетти крутится на кухне. Она худенькая, плоскогрудая, с узкими бедрами и короткой стрижкой. Маме она, конечно, не нравится: "Как она будет рожать? Она вообще думает о своем здоровье? Что она ест? Чем она тебя кормит?" Кетти почти на десять лет меня моложе, и она совершенно без башни. Чего стоят хотя бы ее зеленые волосы. Это маме, ясное дело, тоже не нравится, но я убеждаю ее, что это пройдет. Не проходит. Мы встречаемся уже два года. Кетти сидит напротив меня за столом и мешает ложечкой кофе. - Я думаю, ты прав, - говорит она весело. Без приветствий и пожеланий доброго утра, сразу к делу, без лишних церемоний. Пробивающийся сквозь осенние облака солнечный луч целует ее скуластую щеку. - В чем именно? - Надо сменить цвет волос. Киваю. Мы обсуждали это пару раз. Не то чтобы мне все это не нравилось, но то, что уместно для студента, неуместно для взрослого человека, который ищет работу. Кетти получила степень магистра несколько месяцев назад. - Я думала о рыжем, - говорит она. Нда, за два года я так и не привык к тому, что рыжий - это цвет. - Лисица, - взяв себя в руки, усмехаюсь. Сердце колотится у самого горла, но я предпочитаю не замечать. Стыдно даже подумать о том, что я все еще вспоминаю его так часто. - Уруру, - скалится в ответ. Ее лукавые оскалы нравятся мне даже больше, чем плоская фигура и кофе по утрам. Она такая... Нахальная. Прямо как. Да, прямо как. - Как хочешь. Но я бы выбрал что-то более спокойное, каштановый там, например. - Застрелиться легче! - Пистолет в ящике. - Уже нет, - смеется. Я люблю наши словесные пикировки. Она остра на язык и с чувством юмора. Мама считает, что девушке не нужно пререкаться с мужчиной. Мама пыталась объяснить Кетти, как манипулировать мужчинами, а Кетти с истерическим смехом цитировала мне ее советы тем же вечером. - Работы пока не предвидится, - говорит она, держа бутерброд, - я подумываю о стажировке во Франции. - Ммм? - Родители согласны оплатить, это всего на пару месяцев. Хочешь поехать со мной? Я опускаю чашку и смотрю на нее. Кетти не из тех девушек, которые хотят готовить обед из трех блюд и рожать детишек. В ее планах карьера и собственная реализация всегда будут занимать первое место. В целом, наши отношения похожи на дружбу с перерывами на жадный секс. Я не готов носить ее на руках, скорее - воспитывать, она же останется со мной только до тех пор, пока ее судьба не пойдет вразрез с моей. Первые пару месяцев я думал, что это временно, но потом стал иногда сомневаться. Может быть, это и есть идеальные отношения? Два года - взаимоуважение, интерес, неугасающая страсть. Что же еще тебе нужно, идиот? Я спрашиваю себя об этом все время, и не проходит и дня, чтобы я не вернулся к этим размышлениям. Перестань бояться, время идет, ты не молодеешь, и еще ни разу не был женат - мой голос в голове идентичен голосу матери. Беда в том, что есть и другой - тихий, мурлыкающий, и он говорит мне, что отношения ради отношений это безответственно. Люблю ли я Кетти? Мне трудно судить о любви. По сути ведь нет точного способа узнать, любишь ты человека или тебе это только кажется, потому что химия, гормоны и луна в какой-то нужной фазе. Но с рыжим-то я был уверен, верно? Сейчас трудно сказать. Может, я и не любил его вовсе, и мне просто показалось. Что вообще такое любовь? Как это определить? А главное, нафига я ломаю голову над этим вопросом, когда любой нормальный мужик ни разу в жизни им даже не задавался. - Я должен подумать, как оставить здесь дела, - говорю я небрежно. - Сколько времени у меня есть? Пожимает плечами: - Пара дней. Это, конечно, не обязательно. - Я понимаю. Наша вечная ритуальная фраза - “это не обязательно”. Чтобы я, не дай бог, не подумал, что ей это важно. И в ответ что-нибудь вроде “само собой”, мол, я и не собирался. Той же ночью я оказываюсь у дверей “Шехерезады”. Я не могу даже сам себе объяснить, что именно я собираюсь сделать. За два года воспоминания о рыжем стали похожи на мутные сны. Был ли он на самом деле так хорош, или мне просто гормоны ударили в голову? Любил ли я его на самом деле, или все это пресловутая химия? Я хочу посмотреть на него еще раз и трезво оценить все то, что произошло два года назад. Психологи вовсю твердят, что надо закрывать гештальты. Вот и попробуем. Для шумной тусовки неподходящее время: будний день, зал полупуст, музыка играет не слишком громко, бармен за стойкой протирает стаканы, и все это выглядит, как сцена в дешевом блокбастере. - Ого! - широко улыбается мне, как старому другу. - Какие люди! - Ты всех запоминаешь, кто тут слоняется? - усмехаюсь. Он пожимает мне руку через стойку. - Тех, кто, уходя с рыжим, оставил на чай сто баксов, запоминаю, - смеется. - Нда, накрыло меня тогда крепко, - признаюсь. Бармен наливает мне виски и ставит стакан на стойку. - У вас тут все по-старому? - небрежно спрашиваю. - Рыжий все так же чудит? Бармен вздыхает и качает головой: - Он перестал сюда заглядывать. После той оргии в лаунже был всего пару раз, да и то ушел один. - Чего это он так? Пожимает плечами: - Говорит, как выключило, не интересно, и все тут. Перебесился вроде как. Я пару раз видел его в джаз-кафе через две улицы, он там по вечерам мурлыкал что-то в микрофон, но это было довольно давно. Допиваю стакан залпом и лезу в карман за деньгами. - Что, будешь его искать? - спрашивает бармен. Киваю: - Да, есть одно дело. Следующим утром я ухожу, пока Кетти еще спит, и открытия джаз-кафе дожидаюсь, стоя на другой стороне улицы. Два больших окна, сквозь них в рассветной серой дымке проступают стены с пластинками и силуэты столиков со стульями, поднятыми наверх. Я представляю себе это кафе вечером: подсветка, музыка, ярко одетые люди непринужденно болтают, потягивая свои коктейли, внутри шумно и накурено, ненавязчиво ухает контрабас в руках большого лысого музыканта. Представляю себе рыжего, с зонтом и в плаще, непременно сером, на фоне которого волосы еще ярче. Как он выходит из-за угла, допустим, вот оттуда, торопится в кафе, перескакивает через лужи. Я с такой точностью воображаю его движения, шаги длинных ног, пружинистую, полную силы и жизни походку, что становится ясно - я зря все это затеял. Кафе открывается в девять, времени остается час, но я не стану ждать. Я пойду к дому, к дому, где моя шальная Кетти как раз смывает с волос краску, чтобы взглянуть на меня из-под растрепанной медно-рыжей челки, когда я приду домой. Пойду быстрым шагом вора, которого едва не застукали на месте преступления. Или шагом священника, который едва сам себя не застукал на месте преступления? Какое сравнение подходит мне больше, и главное, что страшнее - попасться кому-то другому или самому себе? Мне стыдно, стыдно как в детстве, я даже готов поверить, что покраснел впервые за много лет - мне идет четвертый десяток, в этом возрасте мужчины не краснеют. Ну, я так думаю. Впрочем, странно вот что. Внутри меня нет никакого взрослого мужчины. Внутри меня молодой парень, который, уж честно-то говоря, вообще не понимает, чего от него хотят. Какой брак, какие дети, какая работа? Пока я иду домой, опустив низко голову и глядя только себе под ноги, я впервые за много лет чувствую себя одиноким. Кетти, мои друзья, даже мать - почему мы никогда не говорим о важном? Ответ, конечно, очень прост: потому что мы никогда не поймем друг друга, и каждый в словах другого будет видеть только себя, только свои чувства и свое понимание. И значит никогда, никогда никто из нас на самом деле не будет по-настоящему понят и никогда не перестанет быть одинок, одинок безысходно и трагически. Вот вероятно причина, по которой взрослые люди не задаются такими вопросами. Выводы слишком очевидны и с ними слишком непросто справиться. Весь день эта мысль донимает меня, и когда мы с Кетти садимся обедать, я вдруг, ни с того ни с сего говорю: - Знаешь, у меня был друг… Так вот, он утверждал, что мы, современные люди, так часто размениваемся на мелочи, что лучше ничего, чем такая жизнь. Кетти скептически хмыкает в ответ и тянется к миске, чтобы положить себе еще салата. - Он говорил, в числе прочего, про отношения, что, мол, отношения ради отношений - это мерзко и низко, и надо быть честным с собой и с другими. Сказав все это, я чувствую себя перед ней будто голым. Мне кажется, что я сделал что-то ужасно неправильное. Ну, то, что меня волнуют такие вещи… это как если бы она застукала меня примеряющим ее трусики. Возможно, в этот самый момент я раскрыт перед ней до самого своего предела, так, как никогда и ни перед кем не был раскрыт. Никто и никогда не видел меня настоящим - даже я сам не видел. Честно говоря, жизнь была слишком насыщенной для того, чтобы найти время познакомиться с собой, с тем собой, который у меня внутри. Школа, плаванье, футбол, университет, бакалавр, магистр, работа. Эмили, Анита, Даниэла, Кристина, Джессика, Кетти. Мама, в конце концов. Мои друзья - Боб и Дэн, пиво по четвергам и “Гнев Богов” в воскресенье в два. У меня просто не было времени. И вот я перед ней, весь я, как есть, со всем, что есть во мне. Она водит вилкой по тарелке, звук кажется мне таким громким, таким особенным, хотя на самом деле он обычный, конечно, совершенно обычный. - Порядочно, наверное, блядствовал, - предполагает Кетти. - С таким-то подходом. Все. Откровение не состоялось. Защитные системы снова запускаются, ровным огоньком мигает индикатор полной готовности боевых систем в центре управления моей целостностью. Я усмехаюсь. - Не без этого. Впрочем, знаешь, он как-то умудрялся любить всех и всё, а все и всё любили его. Вроде того. В общем, никому от этого не было больно, - говорю я и прибавляю про себя: “Только мне”. - И как он? Счастлив? Я задумчиво смотрю в окно. - Не знаю. Я несколько лет его не видел. А ведь за этим самым столом мы сидели с рыжим, когда обсуждали тот фильм. Про девушку, которая хотела быть актрисой. Кетти смотрит на меня внимательно, а потом говорит: - Знаешь, ты только не обижайся, но ты не думал пойти к психоаналитику? Невесело усмехаюсь ей. - Хорошая мысль. Но это, наверное, уже во Франции.