He doesn't remember me/Он не помнит меня.

- Мы трахнулись, Стайлс. - Что, блять?! С кем? - С кем, твою мать, я могу трахаться, скажи мне, Стайлс, - Гарри слышит в трубке тихое шуршание, щелчок зажигалки и, кажется, Зейн затягивается. - Блять… Ты серьезно? - Нет, блять, я шучу, Хаз, ты дебил! – не выдерживает, огрызается, и Гарри почти представляет себе злого Зейна. - Ты… ты, кажется, расстроен. - Да ты что блять, - продолжает язвить Малик, снова нервно затягиваясь. - Он тебе что-то сказал? - Да.… Нет… Не в этом дело. Я, - пауза и затяжка, - я не знаю, можно ли то действо, которое вчера происходило вообще назвать сексом. Он просто, знаешь, вставил мне, кончил и свалил. Мне кажется, он даже не понял, кто под ним был, - горько хмыкает Зейн. – Черт, Стайлс, я совсем не так себе представлял наш гребаный первый раз! - Черт, - Гарри трет рукой глаза, переворачиваясь на другой бок и кладя телефон на ухо. Это пиздец. - Я знаю. - Хочешь, я поговорю с ним? - Не смей, - тон чуть резче обычного, но Гарри растерянно молчит и Зейн смягчается. – Не надо. Я.… Знаешь, пусть это останется между нами. Может, Лиам и не вспомнит, где был ночью, или, по крайней мере, не догадается, с кем. Так оно и к лучшему. - Хорошо, Зейн. - А ты? Что у тебя вчера произошло? - С чего ты взял? – Гарри дергает бровями, он почти не удивлен, но все же Зейн иногда слишком проницателен. Слишком. Это пугает, знаете. - Я просто знаю и все. Ты не сможешь долго сопротивляться. - Но я искренне не понимаю о чем ты… - Да ладно тебе, чертов ты Стайлс. Говори. - Я… - Говори, Хаз. И Гарри рассказывает. Рассказывает о глазах цвета предзакатного неба; о том, как Луи подвозил его на своем красном джипе; о песнях, которые он включал в машине; о том, как он пришел к Гарри на работу, и долго целовал в подсобке пекарни, признаваясь в своих чувствах; о том, как они звонили друг другу по ночам, сидя в соседних комнатах; о том, как пусто без Луи в этой огромной квартире; о том, что его губы по вкусу напоминают малиновые маффины, а волосы пахнут шоколадом; о том, что он везде – в закатах, в рассветах, в оранжевых шапках и желтых куртках; о том, как он любит целовать коленки Гарри; о том, что он ест только мятное мороженое с шоколадной крошкой; о том, как больно внутри при мысли, что он больше не любит Гарри. К концу своей неловкой исповеди Стайлс плачет, свернувшись в клубок на кровати. По комнате бегают тени, потому что деревянные самолетики, которые сделал Луи, качаются в воздухе, попадая под солнечные лучи. Гарри задыхается в слезах, хватается за грудь в попытке вырвать себе сердце, бьет кулаками в стены, до крови сдирая кожу. Малик влетает в квартиру в тот момент, когда Гарри замахивается на зеркало. Зейн хватает его за талию и оттаскивает на кровать, прижимая его запястья к телу. В комнату следом врывается Лиам и молча смотрит на деревянные самолетики, лежащие на полу, сломанные и растоптанные. Он без лишних слов подходит и крепко обнимает Гарри, в котором с каждой секундой что-то словно обрывается и падает. «Они не понимают, как это больно», - думает Гарри. – «Они играются собственными жизнями, они не понимают, как сильно любовь может ранить». Возможно, Гарри ошибается, но сейчас его это не волнует. Лиам теплый и от него пахнет цитрусами, поэтому Стайлс перестает сопротивляться. Зейн, почувствовав это, осторожно отпускает его запястья и ложится рядом, закидывая на Гарри ногу. Они с Лиамом сталкиваются коленками, и Пейн отдергивает ногу, словно обжигаясь. Зейн болезненно смотрит на него несколько секунд, но молчит и через пару мгновений отводит взгляд, устраивая голову на плече у Гарри. Кудрявый поворачивает голову в сторону Зейна, с наслаждением вдыхая его запах – приятный запах горячего кофе с молоком по утрам. С одной стороны его обнимает Лиам, с другой Зейн, мышцы расслабляются, и он закрывает глаза, проваливаясь в долгожданный сон. *** Вечером они снова идут к Луи, и Гарри упирается из последних сил, потому что «боже, я не могу его видеть после всего, что я наговорил», но против Лиама без аргументов не выстоять, а Гарри отчаянно не хочет рассказывать ему о том, что произошло вчера. Найл приходит вечером, и они собираются все вчетвером. Гарри больно, когда он видит, как Лиам шарахается от Зейна, и он почти готов заплакать, когда видит, как Зейн украдкой вытирает слезы. Найл чувствует напряжение, повисшее в воздухе, и большую часть времени просто мурлыкает какие-то песни себе под нос, не пытаясь ни с кем поговорить. К тому моменту, когда они заходят в палату, напряжение между ними практически невыносимое, в основном из-за Гарри, который почти всю дорогу до больницы порывается вернуться домой и никогда в жизни больше не видеть Луи. Гарри застывает в дверях перед Зейном и тот мягко толкает его вслед Найлу и Лиаму. Гарри делает несколько шагов и застывает на месте, не решаясь посмотреть в сторону Луи. Парни уже занимают свои обычные места, а Гарри все стоит и чувствует себя настоящим идиотом. - Привет, Гарри, - тихий, хриплый со сна голос, и Гарри срывается. Он бежит вон из палаты, бежит по коридору, вниз по лестнице, перелетает через несколько ступеней сразу, распахивает тяжелую железную дверь, вылетает на крыльцо, падает на колени, глубоко вдыхает. От огромного количества воздуха ужасно жжет легкие, но Гарри не обращает внимания. В этом голосе – все. Вся его жизнь. Все его слабости, все его ошибки. Вся его любовь, будто собрана в шкатулку и заперта в сердце Луи. Теплые, ласковые приливы слышатся в его тихом голосе, и Гарри захлебывается соленой водой, уходя глубоко на дно. *** Гарри возвращается в палату только через два часа, когда остальные парни уже давно расходятся. Садится на стул около кровати, пытаясь заставить свои руки перестать трястись. Луи молча смотрит на него. - Мне жаль, - начинает Гарри. - О чем ты? - О вчера. Я знаю, что ты помнишь. Прости за это. - Лиам рассказал мне… о нас. Гарри молчит. Глаза неприятно щиплет. Он знает исход этого разговора, он просто чувствует, ладно? - Я не... Гарри, я не знаю, как мне относиться к этому, я ведь не гей… Гарри громко смеется, запрокинув голову, но смех выходит скорее истеричным воплем, чем действительно чем-то похожим на смех. Он резко останавливается, и Луи кажется, что Гарри похож на безумца сейчас, особенно когда он слышит его следующие слова. - Знаешь, Лу, когда ты отсасывал мне, как-то не приходилось сомневаться в твоей ориентации, - язвит Гарри, запоздало прикусывая язык. Он не хотел… Это вырвалось. Это не то, о чем он вообще хотел сказать. Поздно. Луи краснеет и отводит глаза, ковыряя ногтем дырку на старом больничном пододеяльнике. - Уйди. - Лу, прости… что? - Уйди. - Я не… Лу… - Убирайся к черту, Гарри! – Луи кричит и Стайлс вздрагивает, сильно впиваясь ногтями в собственные ладони. - Лу, пожалуйста. Пожалуйста, я… Я… Луи… - его голос дрожит, и Гарри уже не может контролировать надвигающуюся истерику. – Я очень тебя люблю, Луи… На этот раз Томлинсон болезненно дергается и снова, только одними губами шепчет. - Уходи, - и сердце Гарри разрывается от боли. - Я буду любить за двоих, Луи, слышишь, я могу, я.… Пожалуйста, позволь мне остаться, пожалуйста, я сделаю для тебя все, Луи, прости, - шепчет он, бросаясь на колени перед кроватью, и ловит руку Томлинсона, которую тут же подносит к губам. – Я не могу без тебя жить, ты не можешь, Луи, ты не можешь меня оставить, - в отчаянии прижимается губами к ладони Томмо и тот отдергивает руку, как будто это были не губы, а раскаленные прутья. - Я тебя не знаю, - мотает головой, пытается объяснить. – Ты мне чужой, понимаешь? Я вижу тебя почти в первый раз в жизни. Я не… Черт, Гарри, да ты мне даже не нравишься, ну, вообще не нравишься, особенно кудри эти твои, я не понимаю этого… - Стайлс тихо воет, сползая на пол, и Луи становится стыдно. Он не знает этого парня, совсем не знает, и он никак не может поверить в то, что ему рассказывал Лиам. Луи никогда не считал себя геем. «Этого не может быть. Это просто бред. А если нет? Вон как этот мальчик убивается, но он ведь даже не нравится мне, черт… Ну зачем он так плачет? Я не могу это слушать, блять! Ладно, может, это его заткнет»… Томлинсон резко хватает Гарри за локоть, не оставляя себе времени для раздумий и тянет вверх, заставляя подняться к себе. Хватает его за волосы и резко притягивает к себе, впечатываясь губами в пухлые, искусанные губы. Они соленые, и Томлинсону почему-то, кажется, что мальчик плачет сегодня не первый раз. У Гарри в голове взрывается небо. Один лишь поцелуй вызывает у него отчаянный стон. Он почти не дышит, чуть закусывает нижнюю губу Луи и проводит по ней языком, пытаясь запомнить вкус. Он не может объяснить этого чувства, он просто знает, где-то глубоко, под диафрагмой, он знает, что этот поцелуй – последний. Луи не отвечает, просто прижимается к нему губами, отпустив волосы, и Гарри обхватывает его лицо ладонями, целует жадно, не встречая ни сопротивления, ни отклика. И он, если честно, не знает, что ранит его больнее. Гарри проводит пальцами по отросшей щетине, которая колет подушечки пальцев, проводит языком по языку Луи и замирает, снова закусив его нижнюю губу. Гарри боится открывать глаза, потому что ему кажется, что Томлинсон их даже не закрывал, и Гарри знает, что если он будет знать это наверняка, эта боль никогда не пройдет. Он боится отпускать его, потому что «боже, я так сильно люблю его». И Гарри глубоко вдыхает. Да. Запах свежевыстиранного белья, запах гор в Альпах, запах снега зимним утром, запах леса и зелени, запах чертового моря. Все перемешалось в нежном, легком аромате его кожи. Гарри знает его наизусть, он мог бы перечислить его по пальцам, мог бы собрать его по крупицам. Гарри мог бы целую вечность исследовать губами его кожу и каждую из тридцати четырех родинок. Но Луи это больше не нужно. Гарри отпускает его губу и еще несколько секунд дышит ему в рот, пытаясь поймать его дыхание. Гарри не прощается, и Луи чувствует себя некомфортно без присутствия этого кудрявого мальчишки. Гарри не закрывает дверь за собой, и Луи приходится звать медсестру, которая почему-то торопится поскорее выполнить свою работу, а когда он спрашивает ее, в чем дело, она говорит, что ей нужно срочно вколоть успокоительное какому-то молодому человеку, у которого случилась истерика прямо в коридоре и скрывается за дверьми. Луи становится плохо и холодно, он укутывается в одеяло и отворачивается к окну, стараясь не думать о ярко-зеленых глазах, в которых отражались звезды.