Сезон момиджи

      Капитан Шестого отряда Кучики Бьякуя, известный своей несгибаемой как закалённая сталь выдержкой и ледяным всепоглощающим спокойствием, вернулся в конце ноября в Сейрейтей в полном смятении. Месяц дежурства в Токио, который не предполагал, не должен был нести в себе чего-либо необычного, кроме собственно самой работы, перевернул в его душе всё вверх дном. По его возвращении разницу в поведении и душевном состоянии даже самые близкие – сестра и лейтенант – заметили не сразу и с большим трудом, но не имея возможности узнать хоть какие-то подробности от него самого, могли лишь наблюдать и строить предположения.       По старой и доброй традиции, сложившейся в Готей-13, капитанов могли отправить и отправляли в Генсей на месяц дежурства только два раза в году – весной и осенью – в сезон ханами и сезон момиджи, – по причине чрезмерной активизации пустых в это время. Все праздничные мероприятия Мира живых брались под контроль дежурным капитаном лично, и потому праздник «Первой курицы» в храме Отори не стал для Кучики исключением.       Всё проходило нейтрально и довольно спокойно: без существенных вмешательств и серьёзных групповых нападений пустых или других происшествий – до того самого момента, пока Бьякуя не почувствовал, что его кто-то видит. И этим «кем-то» – определённо! – был человек. Разобравшись с довольно крупным и напавшим в одиночку пустым, Кучики, окинув взглядом место, откуда по его ощущению на него смотрели, замер: в толпе, которая как бы растворилась, став внезапно прозрачной и невидимой, он различил Хисану. И в первое мгновение не поверил. Он подумал – подумал бы, если бы успел, если бы в те считанные секунды всего случившегося вообще можно было думать, а не ловить мгновенные нервные импульсы и посылы интуиции, – что увидел Рукию, надевшую кимоно, принадлежавшее некогда старшей сестре. Решил бы именно так, если бы не знал совершенно точно, что Рукия сейчас в Сейрейтее; если бы у Рукии был настолько же теплый и нежный взгляд. Только одна женщина на всём белом свете умела смотреть на Бьякую так, что у него земля уходила из-под ног, – его жена.       Его оглушило: все звуки исчезли, будто их выключили, сердце стукнуло до боли резко и тяжело, а воздух сгустился настолько, что легкие не смогли вдохнуть. Мир вокруг стал чёрно-белым, размытым и сфокусировался на одном единственном человеке - той, которая смотрела на него знакомыми, родными фиалковыми глазами, не узнавая.       Всё произошло так быстро, что, как только она отвернулась и зрительный контакт разорвался, Бьякуя исчез из её поля зрения: тело ушло в сюмпо, среагировало мгновенно и привычно, несмотря на замешательство и растерянность, пусть на несколько мгновений, но всё же накрывших его с головой. Разум подключился быстро и, желая вернуть контроль, вступил в свои права, заявляя, что Бьякуя мог просто ошибиться, всё нужно проверить, что нельзя же вот так сразу верить своим ощущениям и инстинктам, никогда его, впрочем, не подводившим; может быть, это просто кто-то очень на неё похожий… Но разум проиграл. Ещё в тот момент, когда девушка в сиреневом кимоно, словно возникшая из прошлого, встретилась с ним взглядом.       Моментальное и сильное ошеломление заставило его сконцентрироваться вдвое сильнее, но увело напряжённую работу мозга только в одном единственном направлении: немедленно разобраться! Бьякуя быстро вызвал из дежурного отряда себе на замену двух офицеров и кинулся на её поиски. И нашёл – идущей с подругой домой. И больше уже ни на минуту не выпускал из вида. Он следовал за ними по светящимся неоном вечерним токийским улочкам, вдоль витрин и вывесок, проулочков, скверов и перекрёстков, убеждая себя быть сдержаннее: обычное самообладание внезапно покинуло его, внутри потряхивало, словно после короткого, всё ещё искрящего замыкания, но он старательно это игнорировал, цепко и зорко следя взглядом за невысокой фигуркой в сиреневом кимоно под ярким зонтом, идущей рядом с подругой. Девушки беседовали, обсуждая фестиваль и ярмарку, хотя больше и оживлённее говорила подруга, и обе совершенно не обращали внимания на прохожих. Бьякуе это было только на руку, он намеревался узнать всё – всё что только сможет и даже больше, хотя пока и не знал как именно, – поэтому передвигался короткими шагами сюмпо, то обгоняя, то давая подругам уйти немного вперёд. Он старался смотреть не слишком пристально, чтобы не привлекать внимания, ибо каким-то непонятным, загадочным образом она его видела, и это приходилось учитывать.       Бьякуя чувствовал себя настолько странно, как не чувствовал, наверное, никогда: как будто он залпом выпил пару-тройку кувшинов крепчайшего отборного саке - голова немного кружилась, окружающее предметы так и не обрели чёткость, он как будто стал не он, а вот совсем ещё зелёный и юный наследник Кучики, неведомо каким образом попавший в Генсей и встретивший понравившуюся ему девушку, – тело едва сдерживало дрожь от нетерпения, душа замирала от восторга, сердце ликовало, страх, что он обознался, холодил изнутри. И вся эта смесь бурлила, разгоняя, заставляя кровь струиться по венам в несколько раз быстрее, отстукивая в висках и до предела нагружая тяжело бившееся сердце.       - Что с тобой, Хисана? - Бьякуя услышал вопрос её подруги, и сердце, в очередной раз за вечер дрогнув, ухнуло вниз.       Это она.       Хотя разум вместе с холодным расчётом настойчиво советовали подождать с выводами, не торопиться и не спешить, Бьякуя ощущал прикосновение вечности и нереального чуда и, оказывается, отчаянно боялся эти ощущения потерять. Изо всех сил хотел, всей душой - очнувшейся, будто проснувшейся от сна - желал, чтобы они оказались правдой. Он хотел верить, настолько, что и сам не знал, не думал и не гадал, что в нём, давно сковавшим себя стальной бронёй сдержанности, трезвого рассудка и здравого смысла, настолько жива эта надежда - найти, узнать её. Хисану.       Оказалось, что эта надежда настолько сильна, что сейчас каждый нерв, каждая клеточка трепетала в предвкушении и узнавании: с каждой минутой он всё больше убеждался в этом, это чувство захватывало его всё сильнее, с каждым брошенным осторожным, внимательным взглядом, с которым ему узнавались и её неспешная, плавная походка, и наклон головы, и мягкие грациозные движения, и выступающие позвонки на склонённой шее, когда она поправляла причёску, и тихая улыбка, и мелодичный негромкий голос, когда она уклонялась от настойчивых расспросов подруги. И особенно взгляд – ласковый и немного грустный, умеющий заглянуть прямо в душу. Да, его Хисана всегда была такой – неброской, не привлекающей внимания сразу, но завораживающей до невозможности оторваться, стоило лишь внимательнее вглядеться.       Бьякуя шёл за Хисаной, верил и не верил. Совершенно противоречивые желания раздирали его на части: ему хотелось сорваться в сюмпо и бежать без оглядки и остановки и в то же время замереть, застыть, любуясь на неё; хотелось, чтобы они так и продолжали куда-то идти, разговаривая, – Маи говорила много и достаточно громко, – позволяя ему услышать как можно больше и убедиться в своём узнавании окончательно, и чтобы Хисана поскорее осталась одна. Ловил себя на том, что завидует подруге, которая с легкостью вот так запросто идёт рядом: разговаривает, смеётся, шепчет что-то на ухо, берёт за руку, целует на прощанье в щёку. Ему просто жизненно необходимо было увериться, увидеть, утвердиться в том, что он действительно не ошибся, хотя ликующая дрожь внутри давно за него всё решила. Бьякуя смотрел, как жена, поклонившись, уходит к себе домой, и до трепета и легкого озноба сознавал, что не сможет уйти отсюда.       Она.       Хисана тоже увидела его возле фонтана. А вот узнала ли? Вспомнила? Судя по овладевшей ею задумчивости – нет. Хотя причиной этой задумчивости может быть многое, вовсе не как у него – секундная встреча и узнавание на уровне внутреннего импульса. А может всё-таки – да? Как бы ему сейчас хотелось, чтобы было именно так! Но до сего момента он управлял своими желаниями, не наоборот. И даже сейчас Бьякуя, уже стоя возле её дома, убеждал себя быть осторожнее, не делать поспешных выводов, просто понаблюдать, не вмешиваться - самой большой глупостью было бы сейчас напугать её своим появлением, - но его подхватило вихрем, сильным течением и несло вопреки всем доводам рассудка. Он еле дождался – скрутил себя, вывернул мощность выдержки на полную за эти полчаса ожидания, – пока свет погас и Хисана легла спать, потому что просто не мог не прийти хотя бы в её сон, ведь это оказалось не сложнее, чем проникнуть во внутренний мир своего занпакто. Гораздо труднее было войти туда, где она живёт. В тот момент, когда она исчезла в подъезде, до Бьякуи внезапно дошло, что у неё может быть семья, кто-то, кто её любит и ждёт. Это отрезвило, но ненадолго: когда она появилась у окна тёмной квартиры на втором этаже, он уже просто не смог сдвинуться с места. И когда свет наконец-то включился, он понял, что она делала, стоя в лунном свете у окна: рисовала его портрет. И именно в эту секунду Бьякуя окончательно и бесповоротно осознал: это действительно Хисана. И сразу стало неважно всё остальное.       Он нашёл её.       Теперь вообще ничто не имело большого значения. Ведь это его жена. Бьякуя, оказавшись в её сне, убедился в этом ещё раз и понял, что он в ловушке: она его совершенно не помнит. Но разве сейчас это для него было важно? Ведь во сне она обрадовалась ему и встретила так, будто все эти годы ждала только его. Постепенно, приходя по ночам в её сны, слово за словом и раз за разом выясняя подробности её жизни, Бьякуя убеждался, что так оно и есть. Это заставило сердце дрогнуть ещё не раз, окунуло в невероятное, просто немыслимое и запредельное какое-то счастье - их неразорванная, непотерявшаяся связь, которая сохранилась за десятки лет разлуки! Где-то в самом дальнем, глубоко и от всех скрытом тайнике души спрятанная и запечатанная семью замками надежда оказалась сбывшейся реальностью! Он поддался, почти забыв всякую осторожность, разрешил нахлынувшим и разошедшимся чувствам взять над собой верх, на несколько дней и ночей погрузился во вновь обретённую близость, доверие и радость с головой. Около недели пребывал совершенно пьяным от счастья, спал урывками и не помнил, что ел. Использовал любую возможность, чтобы быть к ней ближе, видеть хотя бы издалека во время дневных дежурств, ждал ночи и возможности поговорить во сне, словно маленький мальчик – долгожданного и заслуженного праздника.       А потом пришло осознание.       В тот день, когда подруга приехала к Хисане ночевать и Бьякуя решил не тревожить её сон, он впервые позволил себе серьёзно задуматься над тем, что же будет дальше. Думать не хотелось, любую даже просто разумную мысль эти несколько дней Бьякуя нещадно отгонял, желая продлить радость и не омрачать и без того считанные часы встреч, - его дежурство не было вечно, этого он не мог не понимать, как ни старался отвлечься. Но размышления той ночи были окрашены печалью и грустью и вылились в горечь понимания: для них ничего почти не изменилось, действительность отличается от снов настолько же сильно, как ночь отличается ото дня. Эти размышления вылились в песню - печальную и призывную, ту, что он нечасто, но всё же пел за прошедшие годы одиночества, когда не мог или не хотел совладать со своей памятью.       «Печали цвет узнаешь ты       Как тайну молчаливой ночи       Увидеть вновь тебя       Желанье это пронесу сквозь годы,       Об этом будет знать ночное небо, и никто другой…»       И вот он увидел. Увидел… Как жить и что делать с этим дальше?..       На следующий день, когда на концерте рядом с Хисаной оказался мужчина, он окончательно принял всю призрачность вновь обретённого счастья: она в Мире живых, в реальной жизни она не помнит его. «А надо ли, чтобы помнила?» - вступил в окончательные и полные права рассудок, когда он увидел одухотворённое лицо Хисаны, слушающей музыку. И рядом находился не он. Потому что в принципе не мог находиться рядом.       Даже приступ ревности, всколыхнувший внезапно самые затаённые и скрытые чувства, заставивший, стискивая зубы, давить в себе холодную ярость, только помог осознать, насколько здесь он бессилен. И перед собственным выбором Хисаны, и перед их прошлым, и – особенно – перед настоящим. Всё повторялось, только уже по новому кругу, но от этого не было ни легче, ни проще: снова выбор между долгом и чувствами, между необходимым и невозможным. И в этот раз ему нельзя ошибиться.       Воспоминания о прежней жизни стали для Бьякуи решающими. В клане Кучики Хисана не была счастлива, в их поместье никогда не чувствовала себя дома. Их брак, хоть и принёс им взаимность, был наполнен горестями, бедами и печалями. И, возможно, скорее всего именно так – слишком короткая жизнь Хисаны и была следствием их брака. Разве он готов исковеркать и её земную жизнь тоже? Он не сможет быть постоянно рядом, не сможет защищать и оберегать. Ничего не сможет. Кроме как навещать её время от времени. Разве этого он хотел бы для неё? Разве это она заслужила?! У него впереди вечность, у неё – только несколько десятков лет. Бьякуя с горечью понял, что его присутствие в этой жизни может принести Хисане только тоску и ожидание. Она в их прошлой жизни вдоволь этого натерпелась и испытала достаточно, чтобы хотя бы здесь и сейчас стать счастливой. И он принял решение: их встреча ограничится его дежурством в Генсее и её снами. Пока она считает его придуманным и несуществующим, человеком из своих грёз, снов, слегка пересекающих реальность, пока не вспомнит его – ей ничего не будет стоить забыть. А он… найдёт силы исчезнуть.       Само решение далось нелегко, но ещё труднее оказалось бороться с желанием быть рядом, видеть её: сердце бунтовало, не слушалось, изводило его несбыточными, бесполезными, бессмысленными надеждами и мечтами. В эту душевную смуту немалый вклад внесло ещё и то, что она постоянно рисовала его. Она беспрестанно думала о нём, – он видел, чуствовал, знал, понимал – и это отзывалась в душе, под рёбрами сладкой ноюще-режущей болью. Он должен, просто обязан оставить её, из них двоих ответственность принимать и следовать решениям принадлежит именно ему. А раз должен — выполнит, остановится, справится, даже если мышцы будут рваться на куски, кости трещать от напряжения, а сердце останавливаться. У него хватит сил, потому что так нужно, правильно, необходимо, а на его жизненном пути это, к сожалению, далеко не самая последняя необходимость, требующая выполнения. Но никогда ещё слово «должен» не приносило ему такую сильную боль, выворачивающую душу наизнанку, а сейчас оно просто превратилось в умело истязающего палача. И прекрасный сезон момиджи, – даже он признавал, что это одно из красивейших времён года в Генсее, – постепенно превратился в пытку, не меньшую, чем прежде ханами.       Неделя снов, когда Хисана готовилась к выставке, привнесла в и без того трудное испытание дополнительную проверку на прочность ложной и ненужной теперь надеждой – Бьякуя понял, что она видит сны о прошлой жизни и без его помощи или участия. Он старался днём не показываться ей на глаза, ушел в дежурство с головой, чтобы постепенно приучить себя к расставанию. Даже во сны приходил не каждую ночь, не в силах уж совсем не появляться. Но Хисана стала в своих сновидениях обращаться к нему по имени и встречать его так, словно помнила кто он, - уходить после этого стало ещё сложнее. Бьякуе оставалось только верить, что к реальной жизни их встречи не относятся, и надеяться, что они так и останутся для неё ночными фантазиями, и с его исчезновением Хисана забудет их, как мимолётный сон.       Последний день дежурства неумолимо приближался. И когда Комамура внезапно сменил его на пару дней раньше, то Бьякуя и сам не ожидал, что его появление отзовётся всплеском эмоций такой силы, что желание немедленно и не слишком вежливо отослать капитана Седьмого обратно в Сейрейтей будет почти нестерпимым. Но Бьякуя справился и с этим – разве стоит оттягивать неизбежное? Ему оставалось только попрощаться.       Бьякуя нашёл Хисану в парке рисующей. Необыкновенный, очень тихий и безветренный солнечный осенний день, прозрачный воздух, подёрнутый, словно печалью, тенью надвигающихся холодов, тихо и медленно падающие листья, рисующая Хисана с удивительным, незнакомым ему – сосредоточенным и острым – взглядом художницы, всё ближе подступающее время прощаться… Он забылся настолько, что попался ей на глаза. Отступать было поздно, свои ошибки признавать Бьякуя умел, поэтому позволил себя нарисовать. Как же ему хотелось просто подойти и обнять её! Забыть обо всём, что их разделяет! Но это было так же неосуществимо, как забрать её с собой или остаться. И он просто исчез при первой же возможности: поймав её взгляд, в котором увидел и желание вспомнить, и радость, и мольбу, и такую смесь надежды и благодарности, что понял – ещё минута, и он будет готов сдаться.       Почему она видела его – осталось для него загадкой, которую оставалось принять как факт, никакой особой реяцу она не обладала и сейчас. Бьякуя решил, что это будет последний раз, когда он вмешался в жизнь Хисаны, а она забудет его, потому что сны так и остаются для неё грезами – волшебными, но бесплодными. Просто стереть память было уже невозможно, глупо и жестоко - Бьякуя понимал, что сохраняя ей воспоминания, он втайне даже от себя самого надеется всё вернуть, но был уверен, что ему достанет силы воли и благоразумия не воспользоваться этим. К тому же, у неё хранилось множество рисунков с ним, у неё был его портрет, и не один, а теперь ещё и картина, а рисование было смыслом и отдушиной её жизни. Он уже многое знал про её теперешнюю, земную жизнь, и меньше всего ему хотелось навредить, испортить или сделать больнее, чем уже есть. И уж тем более не хотелось, чтобы, потеряв воспоминания о нём, она терзалась от неразрешимых загадок и думала, что сходит с ума, найдя у себя рисунки и картины, которых не помнит или якобы не рисовала. Даже если он сотрёт память и её подруге, существует ещё множество других людей, способных напомнить и подтолкнуть к размышлениям. Пусть лучше в памяти Хисаны останется загадочная и короткая осенняя встреча, похожая на странную сказку. Однажды именно таковой, просто далекой сказкой в сезон момиджи она для неё и станет.       Он не сломает ей жизнь. Не в этот раз.       Ему будет трудно, но он справится. Ради Хисаны. Он вытерпит ради неё, что угодно вытерпит, неважно, что будет с ним самим, всё будет в порядке. И он вернулся в Сейрейтей уже почти желая забыть их встречу.       Две недели он старался не вспоминать о прошедшем дежурстве. Но всё оказалось сложнее, чем Бьякуя себе упорно внушал, и тяжелее, чем представлял. Ему казалось, он давно привык к ожиданию и ему несложно будет вернуться к прежнему одиночеству. Он давно уже не вздрагивал при взгляде на Рукию, и подавно научился отсекать лишние и ненужные эмоции. Две недели он уклонялся от расспросов своего лейтенанта и внимательных взглядов сестры; изводился от того, что теперь, более чем когда-либо, она стала напоминать ему жену; просыпался разбитым и измученным от буквально преследовавших его снов. Не помогали никакие, самые излюбленные и испытанные средства: ни муштра отряда на сложных полигонах, ни совместная тренировка с Одиннадцатым, ни изматывающие разминки с Сенбонзакурой; ни даже тренировочный бой с Кенпачи, которого он самолично позвал, вызвав у того кривую и довольную усмешку, и заслужив молчаливо-обеспокоенное недоумение Ренджи. Окончательным в понимании того, что он не может следовать собственному решению, стал разговор с Рукией. Однажды вечером, тихо постучав в створки фусума и войдя, она задала только один вопрос:       – Простите меня, брат, с Вами что-то произошло в Генсее?       Бьякуя сделал вид, что не понимает, о чём речь. Но если уж Рукия не выдержала, то это означало только одно – он обманывает сам себя. Обманывает настолько, что хуже уже не будет. И как только Ренджи послали в Мир живых на переговоры с Урахарой по вопросу аренды гигаев и использования «души плюс», Бьякуя провернул так, чтобы пойти на эту встречу самому.       Он хочет увидеть её. Просто увидеть, ему будет этого достаточно.       Следующая неделя после неудачного свидания с Томору-сан выдалась под стать состоянию Хисаны – дождь лил не прекращая. Несмотря на погоду, она решила выходить в поисках зарисовок каждый день, упорно продолжая, даже если ей этого не хотелось. Если погода расходилась и ветер или дождь бушевали уж совсем нещадно, она оставалась дома и практически не отходила от мольберта, дорабатывая начатые зарисовки, экспериментируя с цветами и оттенками. Эту неделю сплошных дождей её никто не беспокоил, словно почувствовав её настроение: Томору-сан явно выжидал, Маи, похоже, злилась на неё или не хотела поругаться, внезапно появившись или позвонив, а может, просто была сильно занята. Хисане даже на руку было это молчание, не нарушаемое даже короткими сообщениями.       К воскресенью у неё была написана картина «Токио в дожде»: малолюдный вечерний перекрёсток с мокрым чёрным асфальтом, отражающим размытый и дрожащий свет фонарей и фар нескольких машин – Хисана провела на нём пару вечеров, заворожённая этой картиной ночного города. И ещё одна акварель: небо на фоне облетевших, голых деревьев. То самое дождливое утреннее небо, в которое она вглядывалась целую неделю, клубящееся низкими и огромными тучами всех оттенков серого – от почти белого до тёмного грозового. Однажды она видела зарисовку летней поляны великого русского художника Куинджи, состоявшую из травы, листьев, растений, – сплошного зелёного пространства множества оттенков без примеси других цветов, и решила по его примеру поэкспериментировать таким же образом с серым. Видимо, по настроению.       Уже перевалило за полночь, когда Хисана завершила картину с перекрёстком. Она почему-то напоминала Хисане её собственную жизнь и отвечала её теперешнему состоянию. Ещё раз окинув взглядом мольберт, устало и удовлетворённо откинув со лба волосы, присела на подоконник, прикрыв глаза. Можно было подвести итоги этой недели и признать, что время прошло с пользой: душевного равновесия работа не принесла, но отвлекла и доставила радость и удовлетворение. А значит, всё не так уж и плохо.       Надо было помыть кисти, прибраться и лечь, – для ужина было слишком поздно, да и устала она порядком. Хисана вздохнула и устроила было голову поудобнее, но внезапное и неясное беспокойство заставило её встрепенуться. Хисана осмотрела комнату – вроде, всё как обычно, – и повернулась к окну, вглядываясь в темноту ночного неба. Опустив глаза, она вздрогнула: на улице, прямо под окнами её квартиры, освещённый светом фонарей стоял мужчина, - Хисана сначала не узнала его в обычной современной одежде и под зонтом, - их взгляды встретились, и когда её глаза привыкли к темноте, царящей под зонтом, внутри всё оборвалось. Это был её самурай.       Хисана подскочила, тут же развернулась к окну и, с силой прижав раскрытую ладонь к стеклу, зашептала:       - Стой! Стой! Не уходи! Только не сейчас!       Будто услышав её, он остановился, снова посмотрел на неё, и Хисану словно обожгло холодом – трудно было разглядеть выражение его лица, но между ними как бы протянулась невидимая, напряжённая и дрожащая струна. Она быстро раскрыла окно, не обращая внимания на сильный ветер и дождь, и крикнула:       – Прошу, подождите! Не уходите! Мне нужно поговорить! - вышло с отчаянной решимостью и мольбой, и, кажется, это помогло: она увидела, как он замер, словно в нерешительности, потом медленно кивнул. Хисана захлопнула окно, выбежала в коридор и выскочила на улицу, моля про себя только об одном - чтобы он никуда не исчез. Ей казалось, что она двигается слишком медленно, а секунды проскакивают слишком быстро - поэтому даже не подумала накинуть на себя что-то из верхней одежды. «Только бы он не ушёл! Только бы он не ушёл! Только бы он не ушёл!» - с этой мыслью она выскочила из подъезда в непогоду, в ночь, освещённую лишь светом фонаря.       На улаживание дел в Генсее у Бьякуи ушло куда больше времени, чем он предполагал: это же Урахара, с ним вообще ничего нельзя планировать заранее, хотя бы это Кучики стоило помнить. Но как раз об этом, снова попав в Мир Живых, он хотел думать меньше всего и именно поэтому, стиснув зубы, пришлось терпеть хитрого и умного торговца ровно столько, сколько тот пожелал. Когда поздно ночью Бьякуя освободился, то прекрасно понимал, что увидеть Хисану ему уже не удастся. Темень, подсвеченная уличной рекламой и фонарями, зимняя непогода – резкий ветер с дождём – очень соответствовали его теперешнему настроению. Но обратно в Сейрейтей он не спешил, – не отпускало чувство, что он будет очень сожалеть, если хотя бы не постоит возле её дома. И хотя чувствам он давно старался не доверять, сейчас эта привычка почему-то не срабатывала.       Бьякуя не стал торопиться, медленно и верно приближался туда, где его ждали, скорее всего, лишь темные окна её квартиры. Он пытался убедить себя что, возможно, это будет только к лучшему: с возвращением в Мир живых вернулись и все его прежние сомнения и переживания. В душе созревал какой-то надлом, он понимал, что не справляется сам с собой, что борьба разума и чувств, давно им, кажется, выигранная, сейчас снова в самом разгаре. Многолетняя натренированная выдержка и логика трещали по всем швам – совсем как в те времена, когда он впервые встретил Хисану.       Свет в её окнах он заметил быстрее, чем успел одернуть себя и не дать посмотреть раньше времени. Внутри полыхнула странная смесь радости, предчувствия и предостережения, но вот теперь остановиться он уже не мог, тем более, что в окне мелькнула тень её силуэта. Нужно было уйти и не приближаться, но ноги сами несли его.       Какое-то время Бьякуя без единой мысли просто стоял и смотрел, как Хисана пишет картину. Потом она устало присела на подоконник, – и он словно поймал предупреждающий сигнал, говорящий «Пора». Она работает, значит, с ней всё в порядке. Бьякуя внутренне подобрался, готовясь уйти, несмотря на то, что его слегка знобило от волнения. Впрочем, это неважно. Он увидел её, этого вполне достаточно, но Хисана внезапно развернулась и заметила его, – он физически почувствовал её взгляд. Не было никакой возможности этому противостоять и как-то изменить – тело двигалось само, словно повинуясь чьему-то чужому приказу – Бьякуя обернулся, и взгляды их встретились. Его снова оглушило. Хисана, увидев, что он остановился, открыла окно и прокричала что-то. Но Бьякуя даже не расслышал. Потому что раньше слов он почувствовал невероятной силы безмолвный призыв, единственно верное толкование которому было: «Не уходи!» Бьякуя медленно и словно против воли кивнул, отвечая именно на этот зов.       Выбегая из квартиры Хисана больше всего боялась, что улица будет пуста. Когда она распахнула дверь подъезда и увидела самурая, – он стоял на том же самом месте и смотрел прямо на неё внимательно и выжидающе. Её поразила мрачная решимость, исходящая от него, – Хисана растерялась на мгновение, но сильнее был страх, что он снова исчезнет, а потому она выпалила, не сильно задумываясь о соседях:       – Пожалуйста, объясните, что происходит? Кто Вы? Почему Вас вижу только я? Почему я вообще Вас вижу? Ведь Вы настоящий?       Теперь она могла рассмотреть его ближе, но сейчас ей было не до этого, хотя она отметила, что он действительно красив. Гораздо красивее, чем получился на рисунках. И настолько же холоднее. Его серые глаза глянули на неё пронзительно, так, что Хисана невольно задержала дыхание, – несомненно, настоящий, он даже не улыбнулся на этот нелепый вопрос.       – Тебе нельзя стоять здесь, ты простудишься. Пойдём, я провожу тебя. – Это были первые слова, которые Хисана услышала от него, и от звука его низкого, грудного, красивого голоса её качнуло и что-то сильно и мягко толкнулось в груди. Всё вопросы тут же вылетели из головы. Она смотрела, как он подходит к ней размеренной и твердой поступью, и её не покидало чувство, что всё это когда-то уже было. Было. То ли во сне, то ли наяву… Она послушно кивнула и зашла в подъезд, придержав дверь, чтобы убедиться, что он точно следует за ней.       За ту минуту, которая прошла между его согласием остаться, и тем, как Хисана выскочила из подъезда, ворох противоречивых мыслей обрушился на Бьякую. Разум твердил, что нужно немедленно уйти, что он терзает её и себя и ни к чему хорошему это не приведёт, гордость – что нарушить уже данное согласие остаться не в его правилах; сомнения мучили предположениями и вопросами о том, вспомнила ли она его, а чувства – безмерной радостью, что не забыла окончательно. Когда она появилась и замерла у двери подъезда, а холодный ветер ликующе рванул ей навстречу, охватив тоненькую фигурку коротким домашним платьицем, Бьякуя онемел: Хисана, стоящая на ветру, придерживающая выбившиеся пряди волос и ожидающая его – зрелище, к которому он подготовлен точно не был. Но разве он не мог предположить, что сильнее всего окажется чувство подойти, обнять, закрыть, защитить, забрать с собой, как бы невозможно это не было? И о чём он только думал раньше?! Ему нужно уйти прежде, чем всё обернётся для неё слишком серьезно, до того времени, как он окончательно перестанет собой владеть. Слова и действия давались ему с трудом, словно в полусне. «Она не помнит и она изменилась. Это другая Хисана, ты не знаком с ней», - твердил Бьякуя, пока они поднимались по лестнице, чтобы хоть как-то совладать с разбушевавшимися чувствами. «Тебе пора», - твердо напомнил он себе, когда Хисана обернулась к нему в дверях своей квартиры.       Войдя обратно в подъезд и поднимаясь по лестнице, Хисана сама не могла толком понять, почему так безропотно подчинилась и беспрекословно выполнила приказ самурая, впрочем, прозвучавший довольно заботливо. Может быть, именно поэтому? Но отвечать он ей явно не собирался. Хисана успокаивала себя только тем, что разговаривать на улице была действительно не лучшая идея. А приглашать домой? Колебания и легкая нерешительность червячком сомнения зашевелились в ней, но открыв дверь и обернувшись, она поняла, что он имел в виду только то, что сказал – проводить её. И сейчас собирается уйти.       - Я всё ещё не понимаю… Но… Кто Вы? Откуда? - Хисана мучительно подбирала слова, пыталась удержать его, добиться хоть какого-то ответа, снова услышать его голос. – Почему мне кажется, что я знаю Вас?.. Это Ваше имя – Бьякуя?       Он вздрогнул, услышав имя, во взгляде, брошенном на неё на секунду промелькнула… беспомощность?.. Он тут же прикрыл глаза. А когда открыл, Хисана сразу же поняла – он снова исчезнет, вот прямо сейчас. Она порывисто ухватила за рукав его черного короткого пальто и прошептала с мольбой:       – Пожалуйста…       Неожиданно это подействовало – он как-то странно глянул на её руку, удерживающую его, снова на мгновение закрыл глаза, словно больше у него не было сил спорить с ней, а, открыв, в попытке отодвинуться, осторожно обхватил пальцами её ладошку.       Прикосновение оказалось для Хисаны сродни удару грома – оглушило, обожгло, заставило вздрогнуть всем телом и… наконец вспомнить!       - Хисана? Тебе хуже? Потерпи немного, свет мой… – он подхватывает её на руки, и быстро несёт в комнату, где больше свежего воздуха и много света. В его глазах тревога, он слишком хорошо знает, что происходит, но не хочет верить в это.       - Я… всё хорошо… - она прижимается к плечу мужа, почти теряя сознание от слабости. – Всё хорошо, Бьякуя-сама…       «Не оставляй меня! Пожалуйста, не уходи!» - молит его взгляд. Он укладывает её на футон.       – Сейчас придёт врач, - он почти спокоен, только голос слегка подрагивает от волнения. – Смотри, первый цветок сакуры распустился, - голос предательски срывается, Бьякуя сжимает её руку, заглядывает в глаза. Он всё ещё надеется на чудо.       Её господин муж так много смертей видел на своём коротком веку, но приближение этой не хочет считать правдой.       «Ты не можешь уйти, только не ты!»       Он не заслужил этого, но ей пора. Глаза перестают видеть, дыхание сходит на нет, её сердце разрывается пополам, и одна его половина навсегда останется здесь и достанется именно этому богу смерти…       Её колени подогнулись. Бьякуя - реальный, настоящий - тут же подхватил её под обе руки, склонился к ней.       - Хисана? Тебе плохо? Нужен врач? – его глаза в тревоге исследовали её лицо. Невозможно знакомые, до боли родные серые глаза. Её муж стоял перед ней, словно они никогда не расставались.       - Бьякуя-сама… - уже оседая, успела прошептать Хисана, - это Вы…