«Смолк молот ныне...»

Маэдрос еще несколько часов оттирал руки, хотя алый цвет давно сошел, и на костяшках стала отслаиваться кожа. Прошло шесть дней; с тех пор он не спал. Ощущение было такое, что он тащится, полуослепший, сквозь один и тот же длинный день. Угрызения совести поселились у него в груди, и не желали уходить. Постанывая, он заставил себя подняться. Смятое хлопчатое одеяло, которым он укрылся до пояса, было теплым и влажным от пота. Руки и ноги были точно свинцовыми, и боль пульсировала где-то позади глаз. Он думал о том, чувствовал ли себя Маглор так же, когда отказался от предложения Моргота вернуть Маэдроса живым. Учитывая обстоятельства, выбор меньшего зла был самым героическим, что мог совершить Маглор; настоящий героизм был бы доступен только тем, кто свободен от ответственности. За всем этим стучалась беспокойная мысль о том, что он совершил ужасную ошибку. Конечно, Валар не спешили принимать решение, что его прощение — если это вообще можно было так называть — должно быть отменено. Маэдроса обязали сидеть на их «совете», который больше походил на мешанину из противоречивых аргументов. После полутора дней их бесконечная болтовня утомила его до того, что стала вызывать едва ли не ярость. Его гораздо больше беспокоила мысль о том, что Маглора могут и не перевоплотить. Сам он мог бы смириться с тем, чтобы блуждать по Чертогам Мандоса до скончания Арды, но брат заслуживал того, чтобы снова ощутить солнечный свет. Маэдрос свесил ноги с кровати, расставшись с надеждой на ночной сон. Бездумно огляделся. Комната могла похвастаться низкой кроватью, скрипучим столом и небольшим дубовым шкафом для одежды. Элронд был великодушен, если учесть все обстоятельства; никто не желал, чтобы братоубийца находился в доме у кого-то из лордов, а Элронд тотчас же предложил ему кров. В этот день Маэдрос прискакал к дому Элронда, надеясь (хотя и слабо), переговорить с ним о Маглоре. Приехав, он отвел в конюшню своего гнедого, побродил по ухоженной территории и, в общем, старался вообще избежать встречи с Элрондом. Потом он столкнулся в коридоре с мрачным, темноволосым эльфом по имени Эрестор — тот рассыпал кучу каких-то важных бумаг. Последовавшая за этим череда проклятий привлекла внимание Элронда. Элронд успокаивающе похлопал Эрестора по плечу и был настолько любезен, что не стал мучить Маэдроса вопросами. — Можешь остаться на ночь, — сказал он с несколько натянутой улыбкой, которая дала понять, что он пытается предотвратить сцену. В глубине души Маэдрос гордился самообладанием, которое проявил воспитанник брата; на Амон-Эреб, Элронд подскочил бы и потребовал объяснений, наплевав на последствия. Тем не менее, Маэдрос различал, что за поступками Элронда стоит некая проницательность; ему больше хотелось бы говорить после ночного отдыха и пары горячих блюд. Действительно, великий владыка, подумал Маэдрос, вставая и потягиваясь. С гораздо большими дипломатическими способностями, чем те, которыми обладали пятеро моих братьев вместе взятые. Ничего другого не оставалось, и он сменил ночную рубаху на тунику и штаны, собрал волосы в тугой узел и вышел из комнаты. Он стал бродить по дому, в темное рассматривая клетчатый пол и деревянные потолочные балки. Освещение казалось ему странным, и он обнаружил, что рассматривает привычные предметы, удивляясь их странному цвету. Мраморный бюст Варды показался ему каким-то старым воспоминанием. Ему приходилось видеть Валинор лишь при свете Древ. Остановившись в коридоре, сквозь одно из высоких окон он взглянул на бледно-желтый серп луны, висевший в небе. Внезапно он понял, что наслаждается уединением. После Ангбанда ночь была для него лишь источником одиночества и страха, и зачастую он не спал, предпочитаю занимать себя расчетами или чтением. Иногда он будил Маглора, и они сидели на крыше, молча, радуясь обществу друг друга. Маглор никогда не жаловался, в какой бы час его не разбудили, и никогда не спрашивал, почему. Звук легких шагов заставил его обернуться, и он увидел, что к нему направляется Элронд. — Рановато для прогулок, — проговорил Элронд с мягкой улыбкой. Одетый в белое, в руке он держал масляный светильник. Маэдрос ничего не ответил, и Элронд продолжал: — Желаешь ли выпить со мной чаю? Я не ужинал. Маэдрос тоже не ужинал. Он лежал у себя в комнате, думая, как же ему объяснить мотивы своего поступка. Он сказал: — Ты был занят, или ты просто взволнован? — Отчасти и то, и другое. Пойдем на кухню. Это была не просьба. Маэдроса едва ли не поразило, что он ощутил себя обязанным повиноваться. Он молча последовал за Элрондом, глядя, как покачиваются его волосы, собранные в растрепанный хвост. Они вошли в просторную кухню, и Маэдрос с удивлением обнаружил горящие жаровни. Он едва удержался от того, чтобы не встряхнуть ворот свой туники; влажность была столь велика, что было трудно дышать. Его лоб заблестел от пота. Сидевшая на плетеном стуле у стойки темноволосая костлявая женщина чистила картошку. Она взглянула на Элронда и с улыбкой встала. — Ты всегда знаешь, когда я не сплю, — проговорила она. Потом ее взгляд упал на Маэдроса и она даже не попыталась скрыть гримасу. — Это нетрудно, — отозвался Элронд. По его тону Маэдрос понял, что эти двое были очень хорошо знакомы, а может быть, даже были друзьями. Элронд продолжал: — Хотя я и сам бы приготовил что-нибудь, если бы тебя не оказалось. Это Айовен, наша главная повариха. Айовен, это Маэдрос. — Очень приятно, — сухо произнес Маэдрос, протянув руку. — Очень приятно, — повторила Айовен с усмешкой. Она взяла его руку и сжала ее. Крепко. Маэдросу показалось, что он услышал, как затрещали костяшки пальцев. Элронд то ли не заметил возникшего напряжения, то ли решил не обращать внимания. Он сказал: — Айовен, пожалуйста, сделай нам чаю. И позаботься как следует о Маэдросе — он устал. Маэдрос не знал, как следует понимать это «позаботься как следует», но что-то в тоне голоса Элронда вызвало у него волнение. Когда чай был готов, Айовен налила его в фарфоровые чашки, которые она поместила на поднос вместе с песочным печеньем. Потом из деревянного шкафчика в углу она достала широкую, без всяких надписей бутыль. Судя по ее виду, там могло содержаться как спиртное, так и крысиный яд. Он добавила капельку прозрачной жидкости в чай Элронду и налила прямо-таки пугающее количество ее в чашку Маэдроса. От едкого запаха защипало в носу, и Маэдрос поднял брови. Это, подумал он встревоженно, явно не вино. — Нашему усталому гостю, — проговорила Айовен с улыбкой, от которой у кого угодно могло свести челюсть. Маэдрос был в тупике. Он не был обязан вести себя любезно — это не входило в условия его воплощения — но, учитывая сложившиеся обстоятельства, он не мог позволить себе грубости. А в Валиноре отказ от предложенного напитка был одним из самых грубых поступков, каковых следовало избегать. — Сделай глоток, дорогой мой, — сказала Айовен. Маэдросу в любой ситуации не понравилось бы, что его называют «дорогой мой», а уж тем более услышать это от женщины, которая желала бы видеть его голову в качестве трофея, украшающего стену где-нибудь в большом зале. Подавив вздох и заставляя себя сохранять безразличное выражение, он взял чашку, подул на нее и неуверенно отпил. И тут же закашлялся, проливая чай — все еще горячий, испускающий пар — себе на руку. — Это… — Голос у него был хриплый. Напиток обжег горло, точно огонь. То ли он был способен прожечь дерево, то ли его тело было еще не готово принимать даже легкую настойку. Внезапно он понял, почему Ирмо предупреждал его, чтобы после воплощения он не пил по крайней мере два месяца. Элронд сохранял на лице то же бесстрастное выражение. В его взгляде не было даже намека на веселье. — Этот напиток зовется «белая молния», — сказала Айовен, обращаясь к Маэдросу, который еще не отдышался. — Он был изобретен в Валмаре уже после того, как твой отец решил увести Нолдор на погибель, так что тебе не приходилось его пробовать. Маэдрос сморгнул слезу, проигнорировав насмешку. — Это… — Что, мамочка такого не делала? — отозвалась она, скривившись. — Благодарю, Айовен, — твердо произнес Элронд, опуская чашку. — Пожалуйста, отнеси поднос во внутренний двор. От Маэдроса не укрылся тот факт, что Элронд ни слова ни сказал в его защиту. Они прошли к кованому столу, стоявшему под деревом в уединенном месте сада. На ветвях во множестве раскачивались фонарики, и, когда Элронд сел, их свет упал на его мрачное лицо. Осенний воздух был чист и свеж, но тревога Маэдроса не давала ему наслаждаться. Чинно сложив руки на коленях, Элронд ждал, пока Маэдрос с трудом глотал свой чай. Потом он заговорил. — Ходят слухи, что ты убил его. Так значит, в дипломатии больше нет необходимости. Маэдрос бездумно разломал печенье пополам и моргнул. После алкоголя голова сделалась точно пустой. — Теперь он сможет воплотиться заново, — проговорил он. Мысленно он проклял себя за то, что говорит, точно ребенок, сочинивший неубедительное оправдание. Это из-за алкоголя он стал хуже контролировать свой голос. Элронд испустил прерывистый вздох. — Что заставило тебя? — Его голос дрогнул на слове «заставило». Он стиснул в руке пустую чашку, избегая смотреть Маэдросу в глаза; казалось, чашка сейчас треснет у него в ладони. Внезапно Элронд напомнил того испуганного, одинокого малыша, который когда-то засыпал на руках у Маглора. — Ты его не видел, — тихо ответил Маэдрос. Он невольно сглотнул, вспомнив пустые, утратившие свет глаза брата. Ни у одного живого существа не должно быть таких глаз. — Не видел. — Во взгляде Элронда отразился гнев. — Я и речей твоего отца не слышал. Это ведь обычное оправдание, да? «Ты же там не был»? А мне следует сидеть здесь и смиренно все это принять, как всегда? Маэдрос прижал ладонь к голове, пытаясь заставить сад прекратить вращаться. Перед глазами вспыхивали яркие пятна света. Когда он заговорил, то лишь огромным усилием ему удалось заставить голос звучать ровно. — Это ты вложил в мои уста эти слова, Элронд. Я вовсе не прошу тебя что-то делать. Я просто объясняю тебе причину, по которой я сделал то, что сделал. Что делать — если ты вообще захочешь что-то делать — решать только тебе. Элронд закрыл глаза и задержал дыхание. Когда он снова открыл их, выражение его лица смягчилось. Светлый эльфийский лорд, свободный от гнева, обиды и ненависти. На мгновение Маэдросу захотелось положить руку на плечо и утешить, несмотря на все формальности. Абсурдно было бы ожидать, что кто-то будет вечно изображать из себя образец благородства. — Прости, — проговорил, наконец, Элронд. — Я не должен был… — Ты вправе гневаться, Элронд. По крайней мере, при мне. — Маэдрос потер виски, пытаясь избавиться от пульсирующей боли в голове. Даже от света ламп она усилилась. — Я знаю, что Маглор был тебе как отец, и его отсутствие стало для тебя огромной потерей. Если его не воплотят снова, то отчасти и по моей вине. Отчасти лишь потому, что я считаю, что Валар должны воплотить его, а решение, в конечном счете, зависит именно от них. — Он откинулся на спинку стула. — Опять же, я пристрастен. Элронд долго молчал, изучая стоявшие на столе тарелки с узором из ивовых листьев. Его лоб прорезали две морщины, он сжал губы. Наконец, сглотнув, он произнес: — Валар милостивы. — Пощади. — Они уже тебя пощадили, — отозвался Элронд многозначительно. Он скрестил руки на груди и посмотрел Маэдросу прямо в глаза. — Я не хочу делать поспешных выводов, но, думается мне, мы еще увидим Маглора. — Он принялся чистить ногти быстрыми, дергаными движениями. — Сообщили ли тебе Валар, когда они объявят о своем решении? — Сказали, что это займет не больше десяти дней. — Почему так долго? — Потому что я убил его. Элронд вздрогнул, и Маэдрос тут же пожалел о своей излишней прямоте. Опять же, не должен был Элронд допускать, чтобы повариха дала Маэдросу такое крепкое питье; язык у него слишком уж развязался. Стремясь развеять напряженную тишину, Маэдрос сказал: — У них нет уверенности, что он захочет эту новую жизнь. В конце концов, если бы он в самом деле желал получить ее, он попытался бы этого добиться. Он не скитался бы по этим пустым берегам в наказание самому себе. Это один из аргументов. — А другой состоит в том, что он может быть не в том состоянии, чтобы судить здраво, — тихо произнес Элронд. Маэдрос кивнул, скрестив ноги под столом. Ему больше не хотелось говорить о возможном перевоплощении Маглора. В конце концов, не было никаких гарантий, что он сможет снова обнять брата. Взгляд его упал на рой светлячков, лениво скользивших у ближайшего куста. Он почувствовал, как губы растягиваются в едва заметной улыбке; как же давно он не улыбался. — Маглор любил светлячков, — сказал он. — Ты знал об этом? — Элронд покачал головой. На лице его было выражение некой задумчивости. — Когда мы были детьми, он ловил их и сажал в цветные баночки. Когда он обнаружил, что они от этого умирают, он заплакал. Матушка все спрашивала, не упал ли он и не ободрал ли коленки. — Кроме насмешки, в голосе его звучала нежность. — Он и потом иногда ловил их, но держал ровно столько, сколько надо, чтобы рассмотреть их вблизи, полюбоваться, как трепещут у них крылышки. А потом он их отпускал. Элронд начал играть с прядью своего «конского хвоста». Улыбка Маэдроса стала делаться шире; есть вещи, которые не меняются никогда. Будучи ребенком, Элронд играл со своими волосами, будучи задумчив или встревожен. В большинстве случаев он был и задумчив, и встревожен. Хотя теперь у него были едва заметные морщинки возле рта и у глаз, и руки его стали мягче, и во вгляде не было и следа озорства. — Надеюсь, он еще будет сидеть в этом саду, — пробормотал Элронд, наконец, точно обращаясь к самому себе, — и смотреть на светлячков. Маэдрос не ответил, лишь поднял глаза к звездам.