Верность

30 Seconds To Мars - Hurricane Сегодня, впервые после свадьбы, не ночую дома. Жизнь из-за Гейла постепенно налаживается, как и раны теперь воспринимаются более четко. И Пит так близко… Больше мы не ходим ни на какие совместные встречи. Для всех я заболела, отдувается Пит. Мне же гораздо легче провести это время с Гейлом. Поэтому сегодня я ночую именно у него дома. С уходом Пита пришли кошмары. Теперь я наблюдаю снова и снова его смерть, то, как он убивает меня или я его. То, как он говорит мне, что не любит. И вновь рвет меня по кускам. Гейл определил меня в одну из множества спален в его доме. Он не любит это место и роскошь, окружающую его. Но какие-то личные обстоятельства заставляют вновь и вновь возвращаться сюда. Как и меня к Питу. Казалось бы, раз отчужденность проходит, то должно стать все как прежде. Ничего подобного. Иногда думаю, что я – лишь бесчувственная кукла, иногда – стерва, но это лучше, и бывает лишь иногда. Финник видит, что я начинаю чувствовать. И видит, что чувствовать начинаю все и сразу. И боль в первую очередь. И, как ни странно, легкость. Чувство, будто никому ничего не должна. Не должна притворяться. Обида на Пита? – пожалуйста, можешь врезать ему! Надоела работа? – пожалуйста, можешь уволиться! Хочешь наорать? - можешь уволить кого-нибудь из рабочего персонала, или же взяться вновь за Пита. Он стал козлом отпущения. И остался тем человеком, которого я люблю. И я решаю мстить. Это так просто для меня. Не зря же он бесится, когда я иду к Гейлу? А если надеть что-нибудь не совсем приличное для замужней? В последнее время я беру из жизни все, раз она у меня решила это все отнять. И взгляды Пита, гуляющие по моему неприлично открытому телу – что может быть лучше? Знать, что я нравлюсь ему, а он не смеет трогать? Боже, эйфория от этого неописуемая! Иногда становится тошно от такой себя. Но Финник называет это после-расстования-с-Питом депрессионным периодом. Я смеюсь, но прекрасно понимаю в этой шутке есть доля правды. День изо дня легче не становится. А Гейл с каждым днем становится все больше мне необходимым. Он помогает забывать того, о ком стараюсь запрещать вспоминать. Мысли, прежде наполненные голубоглазым, теперь рассеиваются серым. И от этого прекрасно становится. С Гейлом легче. Он не ждет от меня ничего, не требует. И с ним мне свободно. С ним меня никто не сводил и я могу в любой момент уйти. И, самое прекрасное, мне не хочется уходить. Мы выходим из машины. Он, дурачась, открывает мне дверь как шофер, я ему улыбаюсь. У Гейла есть особый огонек, который так приятно греет затвердевшую меня. Растапливает, освобождает, оживляет. Нежно прикасается к моим пальцам, переплетая, оживляя, вдохновляя. Я останавливаюсь, чтобы обнять его. Он - особенный. Он жизненный, дарующий, надежный. Мне с ним не страшно, без сомнений, ведь знаю, что не предадут. Он ничего не обещал, а я ничего не просила. И от этого прекрасно. Проходим в большие массивные двери. На Гейла будто опускают тонну душевного груза, и, как он не пытается скрыть, я вижу его настоящего. Мы идем на кухню. Гейл отрицает поваров и готовит сам, или иногда его мама, ненадолго приезжающая к старшему сыну. Мы сразу приступаем за готовку. Гейл чистит картошку, я разделываю рыбу. Крошим овощи в салат, достаем вино. Приятно с ним взаимодействовать: мы – как единое целое, движемся синхронно, и, кажется, что даже когда сталкиваемся, наши тела – продолжения друг друга. Ужин проходит на легкой ноте. Мы молчим, но это не тяготит. Приятно просто смотреть на него и улыбаться. Как жаль, что он не заменит мне Пита. Идем смотреть телевизор. Я, наконец, смогла понимать шутки юмористических программ, но, увы, они уже не кажутся мне такими привлекательными. Гейл достает из-под подушки коробку с шоколадным печеньем. Я от восторга не знаю что сказать! Сейчас мне все напоминает о детстве. Когда была ночь или поздний вечер мы с Прим любили посмотреть вечерние мультики по телевизору, но, как и всех детей, нас рано гнали спать. Прим сразу начинала плакать, но я уговаривала родителей на еще один мультик. Они привыкли к этому и ломались лишь для вида. Прим успокаивалась, но я не могла смотреть на ее грустное детское личико. Я доставала из-под подушки печенье – прямо как Гейл сейчас – и предлагала Прим. Нам не разрешали есть много сладкого вечером, а эта коробка моментально поднимала нам настроение. И казалось, что она волшебная: количество печенья там не уменьшалось. Мы всегда считали шоколадное печенье волшебным, но сейчас мы уже понимаем, чьих это рук дело. С удовольствием принимаю одну темную печенюшку, вдыхаю сладкий запах лакомства, рот сразу наполняется слюной. Аккуратно откусываю и прикрываю глаза. Сладость на языке, детство в душе. Кладу голову на плечо Питу… Гейлу. Со мной Пит, а не Гейл. Наоборот. Черт. Он приобнимает меня за плечи, ласково гладит по волосам. Расслабляюсь, слушаю телевизор лишь краем уха. Принимаю то, что желаю Пита вместо Гейла рядом со мной сейчас. И выступает непрошенная слеза. Глаза закрыты, и ее легко убрать незамеченной. Но на душе горько. Неприятно, мокро, скользко, липко. Стараюсь дышать глубже, вдыхать аромат приятной кожи Гейла… Попытки дышать глубоко, всей грудью не увенчались успехом, и я больше не сдерживаю слез. Они капают на рубашку Гейла и капают, и оставляют мокрые следы. Гейл отстраняет меня от себя, а я кидаюсь ему на шею. Я хочу быть с Питом. Я не могу быть с Питом. Он гладит меня по голове, приятно успокаивает. Вдыхаю запах его кожи возле шеи. Он отстраняет меня, вытирает мои слезы своими грубыми ладонями. Держит мое лицо трепетно, ласково, большими пальцами стирая крупные соленые капли, не давая им скатиться вниз. Качаю головой на его успокаивающие слова. Не верю. Не правда. Ложь. Слезы все капают. И он целует мой нос. Сначала неловко, опасливо, но я не отталкиваю. Мне интересно, что будет дальше. Он спускается ниже, на уголок рта. Добирается до соленых мокрых губ. А я застыла. Он просто прикасается, это даже поцелуем не назовешь. Он отстраняется, смотрит в мои глаза. Я в недоумении, в ступоре. Он может не понять… Ласково глажу его щеку; он расценивает это как разрешение, приглашение. Снова целует, но теперь я отвечаю. Обхватываю его шею, он притягивает меня за талию. А шоколадное печенье падает с дивана. Я отвечаю, я дарю чувства, но вот только принадлежат они другому. Не тот. Неправильно. Нужно. Отстраняюсь, снова глажу щетинистую щеку. Опускаю голову, смотрю на коленки. Качаю головой… - Прости. Я не могу. Я замужем, - закрываю глаза, трогаю губы и представляю, что это ЕГО пальцы ласкают их, что это я на ЕГО ласки отвечала. – Не могу. - А хочешь? - слегка раздраженный тон. - Ничего не изменит. Я не могу. Мне нельзя, - трудно говорить такое. Мне нравится Гейл, как и еще множество красивых мужчин. Но с Гейлом я знакома. С ним приятно. С ним нельзя. - Китнисс, только не говори, что любишь его, что счастлива с ним. От счастья не бегут. Смотрю на него. Подавлено, понимающе, раздраженно. - Есть счастье знать, что с ним все хорошо. Пусть и без меня. - Не ври. Не говори то, что не хочешь. - Я не знаю, чего хочу, - вру. Но целую его. Прикасаюсь к сухим и теплым губам своими, мокрыми; седлаю его. Мне с НИМ не светит. С Гейлом мне хорошо. Он кладет руку мне на шею, я упираюсь ладошками в его грудь. Он перемещается на шею, рваными, мокрыми поцелуями клеймя меня на сегодня. Пока не стало поздно, отстраняюсь. Это будет. Не сегодня. Сегодня я последний день ЕГО. Гейл понимает. Прижимается лбом к ямке на шее. Тяжело дышит. Путаюсь непослушными пальцами в его волосах. Когда я уже в постели, понимаю, что совершила ошибку. Ошибку, которая заставит меня жить. И если станет лучше, то ошибка ли это? Почему гениальные мысли приходят тогда, когда они уже не нужны? Просыпаться было трудно. Я привыкла, что хоть я его и не слышу, но знаю, что за стеной сопит Пит. Теперь же мне кажется, что меня порвали и выкинули, за ненадобностью. Бегу в ванную, чтобы не единой слезинки не оставить в спальне. Там я, хоть немного, но сильная. Раскромсанная, раздавленная, разбитая, потерянная, ушедшая, потерявшая, изменившаяся, но такая, какой стала. Включаю душ, подставляю лицо под каскад воды. Слезы капают, но их не видно. И я чувствую себя сильнее. Я не сильная. Как бы я не старалась, как бы себя не убеждала у меня не выходит. Я жалкая, и сама себе омерзительна. Я – потерянная, с больным рассудком, с болью, пронизывающую меня до кончиков пальцев ног… Чувствовать жизнь невозможно, я убеждаюсь в этом изо дня в день. Ты либо живешь, либо существуешь. Мне кажется, что я даже не существую, не имею права на это, потому что настолько жалкая. Выхожу из-под душа, вытираюсь полотенцем, смотрю на себя в зеркало. Некогда живая, яркая, сейчас я уродка. Впалые щеки, круги под глазами, потухший взгляд, больше не блестящие волосы. Таким, как я здесь, в этом мире, не место. Закрой я глаза, никто не отличит меня от трупа. Сдерживаю слезы. Туманное сознание, запоминаю только то, что прошу отвезти меня к Финнику. Он открывает дверь своей квартиры, лишь на секунду задерживается взглядом на Гейле, чтобы дальше просто притянуть меня к себе. С Питом мне плохо, без него – ужасно. Друг целует меня в макушку, я пытаюсь навести на себя нормальный, не мертвый вид. Выдавливаю улыбку Гейлу, он уходит. Вижу в его взгляде боль, задаюсь вопросом. Почему моя боль причиняет боль еще кому-то? Финник без слов прижимает меня к себе снова, гладит по голове, вытирает мои беззвучные слезы. Не обращаю внимание на то, как он относит меня в гостиную. - Он звонил мне всю ночь, Китнисс. Он был здесь, - замираю. – Он у твоих родителей сейчас. Позвони им, они не должны волноваться, - кидаюсь к телефону, но Финник удерживает меня за руку. – Приведи себя в порядок. Будь готова к тому, что они сейчас примчатся сюда. Тихо киваю, иду в ванную, умываюсь, пью воду из-под крана. Финник смотрит на мое отражение в зеркало, он очень подавлен. - Что случилось? – хрипло, пресно, но столько эмоций внутри меня. - Ты, Китнисс. Я устало киваю, принимая то, что все так и есть. Я причиняю боль, пусть неосознанно, но причиняю. И это еще больше рвет меня. Звоню маме. Стараюсь, чтобы мой голос не был убитым. Она говорит, что Пит сейчас за мной приедет. Киваю, забывая, что она меня не может видеть. Слышу ее надтреснутый голос через трубку; я снова причиняю боль. Он приезжает. Он зол, и облегчение от лицезрения меня живой не облегчает эту злость. Финник сейчас не зол на Пита, отчего-то мне кажется, что он разочарован мной. Муж увозит меня домой. Его напряженные руки крепко сжимают руль. Он не сказал мне ни слова за весь наш путь, даже у Финника не сказал. Он все еще зол. Не играем на камеру, когда выходим из машины. Он просто хватает меня за руку повыше локтя и тащит домой. В место, где я хотела бы быть вечно, в место, где я испытала высшую боль. Затащив меня в квартиру, он быстро идет на кухню и разбивает об стену первую попавшуюся под руку вазу. Выпивает залпом какой-то тяжелый алкоголь; я все еще нервно стою в сторонке. Он смотрит на меня звериным взглядом, прожигает во мне дыру. - Где ты была, милая? – голос ласковый, словно мед, и такой угрожающий… - Ревнуешь, милый? – насмешливо, и если взять весь мой вид, то это выглядит жалко, но почему-то не для него. - А есть повод? – старается отвечать в тон мне, но я вижу его обеспокоенность. Сразу чувствую себя виноватой и, опустив голову, отвечаю: - Нет, - и почему-то мне кажется, что я вру. - А мне кажется, что есть, - голос звучит угрожающе близко; не замечаю, как он подошел ко мне почти вплотную. – Что же ты прячешь свои прелестные глазки, а, милая? - Нет повода, - вру. Хочу к нему прижаться. Я сама себе отвратительна. - Я знаю, что ты была с ним, - он выглядит убежденным и, не заметив отрицания с моей стороны, подтверждает. – С Гейлом. Не сразу понимаю, что меня брали на понт. И не отрицаю снова. - Я уезжаю в Европу. Хотел бы попрощаться с тобой вчера, но ты была занята. Недоуменно смотрю на него. - Пойду собирать вещи, - разворачиваюсь к лестнице. - Нет, Китнисс. Ты остаешься. Ты не едешь со мной, - смотрю, как тупой баран. – Я подал на развод. Его слова отдаются в ушах. Пульсируют, взрывают восстановленную меня, не отпускают. В последний раз решаю быть сильной перед ним. - Почему? - Ты будешь счастлива с ним, - он первый идет к лестнице. Меня прорывает. Теперь уже я кидаю в его сторону вазу. - Кто тебе дал право решать за меня?- не замечаю слез. – Кто? - Я сам дал себе такое право. Нельзя держаться за того, кого не любишь, - я слышу боль в его ответе. - Я люблю тебя, - истерично, с болью выкрикиваю, признавая поражение. - И поэтому ты была с ним? Любишь меня, а спишь с ним? – ему больно. – Я тебе не верю. - Я с ним не спала, - кажется, что говорю в пустоту. – Не спала, не спала, не спала! - Я тебе не верю, - четко, хлестко, больно. Ранит, душит, убивает. И он уходит. И он больше не возвращается.