Верность

Звон. Отрывки воспоминаний. Беспорядочные голоса. Мир потерян. Он уходит, я не могу его вернуть. Я не могу вернуть себя. Его последние слова ранят, оставляя рваные царапины, и я скулю от боли. Он ушел через две минуты после нашего разговора, оставив шлейф безысходности для меня, как последнюю дань тому, что между нами было. А я продолжаю стоять, смотря в окно на яркое полуденное солнце. Не слепну, не плачу; я – застывшая статуя загнувшемуся человеку. Мне не стыдно упасть. Я могу заплакать и хочу умереть. Больше не ощущать его присутствия, не иметь возможности злить его, вызывая хоть какие-то эмоции по отношению ко мне. Я смотрю на белый диск и слепну. Вижу соленную воду на своих глазах. Все тело холодеет. Я буквально ощущаю, как кровь сходит вниз, к сердцу, заставляя его биться, не принося забвения, и от этого все больше похожу на трупа. Чувствую дрожь и то, как ресницы становятся тяжелыми под градом скопившихся слез, и я не вижу выхода. Я беспомощная, жалкая, покинутая. Чувствую, как постепенно падаю, просматриваю все так, будто я запечатлена на отдельных кадрах: нет целостной картинки происходящего. Вот колени подогнулись, вот они коснулись пола, вот голова беспомощно падает на пол. Я чувствую боль, но не уверена, какая именно это боль: от удара или от… Пита. Я понимаю, что разрываюсь. Я понимаю, что больше не могу жить. Я понимаю, что меня трясет, и я словно припадочная в судорогах ставлю синяки на бледном обескровленном теле. Я вижу, как на удар приходят горничные. Я, наконец, позволила себе их так называть. Как легко переключаться на такие незначительные вещи. И я понимаю, что мысли о его уходе не развеваются прахом ни от чего. Вижу перекошенное страхом женское лицо. Вижу, как в квартиру врывается Финник. Чувствую, как он трясет меня, но это трудно различить сквозь дрожь моего собственного тела. Вижу его перепуганные глаза. Чувствую, как на глаза снова собираются слезы, и понимаю, что больше не могу быть апатичной тварью, вечно жалеющую бедную себя, не задумываясь о том, что причиняю боль своим ближним, и тем, кого считаю выше себя за их силу духа, когда сама ничтожнее мухи. С громким всхлипом прижимаюсь к другу, крича, словно раненный зверь. Он просто прижимает меня к себе. Просто целует меня в висок. Просто заставляет чувствовать себя нужной. - Он ушел, - сдавленно, словно предсмертные слова старика. – Он больше не вернется. - Тише. Не говори. И я просто плачу. А он просто прижимает меня к себе. *** Сегодня самый последний день моего бракованного брака. Моей семьи, пусть и недолгой. Я чувствую, что больше не живу. Что он вырвал из меня все, что было, оставив на прощанье тело и нескончаемые потоки боли, порождающие слезы: единственное, что отличает меня от мертвеца. Приехала Джоанна. Это она взялась сделать из меня красавицу, хотя я видела, как дрожали ее руки, когда она прикасалась ко мне, будто боясь, что я рассыплюсь. Она помогла мне помыться, ведь я почти весь этот месяц трупом лежала в своей постели, бездумно смотря в потолок, почасово прерываясь на рыдания. Они меня утешали. И мама с папой. Я впервые поняла счастье иметь их рядом и знать, что они никогда меня не предадут. И все равно возвращаться к мыслям о том, что я предала Пита. Джоанна, Финник, родители, наперебой расхваливают меня-красавицу, но я вижу нервно вздрагивающую подругу, посеревшего красавца, на грани слез мать, и папу, который, кажется, переносит всю эту боль вместе со мной. Он все еще винит себя за то, что выдал меня за Пита. Он просто не знает, что это были самые ужасно-прекрасные дни в моей жизни. Ведь без Пита мне кажется, что жизнь мне вовсе не нужна. Я отказалась от сопровождающих. Последние мгновения с ним должны быть наедине, пусть я знаю, что дальше будет боль. Мама долго держит меня в своих объятиях, а после кидается на шею к папе, чтобы спрятать слезы, чтобы дать мне возможность уехать. Я знаю, что как бы меня не наряжали, как бы ни успокаивали, я все равно клубок боли и отвращения. Я жалкая, отвратная, пусть только для себя, но такая. Роскошное платье не скрывает худобу, накладные волосы не предают моему образу ни красоты, ни здоровости. Все бесполезно, все ничто, все равно нулю. Пит открывает дверь моей машины. Он выглядит болезненно бледно, я, не удержавшись, тянусь рукой к его щеке, парень отшатывается. Это как хлыст ранит, но я стараюсь, чтобы голос звучал ровно: - Что с тобой случилось? - И ты так же, как и раньше, выглядишь прекрасно. Отшатываюсь, ищу сарказм в его голосе, но слышу только надломленность. Неужели это я так на него влияю? Брось, Китнисс, не питай ложных надежд... Мы заходим в здание, под руку идем по роскошному холлу, беззвучно ступая по пушистому ковру. Нам дорого стоил наш развод, ведь мы не прожили и года вместе. Наши совмещенные компании много денег отдали властям, чтобы они не признали брак фиктивным, и чтобы нам дали возможность вступать в серьезные отношения снова. Это напрасно: я больше все равно не захочу, а Пит будет в Европе, где другие законы. Миротворцы раскрывают перед нами массивные двери. Каждое биение сердца отдается в ушах. Каждые приглушенный шаг моих шпилек словно молот по голове. Огромного труда стоит не остановиться, не заплакать, не сбежать. Неотрывно смотрю на своего мужа. На последние мгновения моего, хоть это и пустые надежды. «Он тебя не любит. Ты ему не нужна. Ты – предательница, пустышка в его чистых глазах!» - слова подсознания словно грохот; кажется, что все их слышат. Он поворачивает голову, смотря на меня. Боль, желание, разочарование. Водоворот его чувств – мои беззвучные слезы, приглушенные алкоголем, потому что лучшего лекарства нет. - Будь добра, побудь сегодня последний день моей. Не хочу знать, что он прикасается к моему, хоть и бывшему, - его надтреснутый голос, мои опущенные глаза. - Я с ним не спала. - Я тебе не верю. Наши последние шаги вместе. Наши подтверждения и подписи. И наш последний выход вместе. Все еще под руку. Он проводит меня до машины, целует мою руку. - С тобой приятно иметь дело, - и я понимаю, что больше не могу играть. *** Я не помню приезд домой. Я запомнила лишь то, что родители оставили меня на попечение друзьям, потому что знали, что я бы не хотела, чтобы они видели меня сейчас. Зайдя в квартиру Пита, которую он оставил мне, сразу попадаю в объятия Джоанны, которая плачет вместе со мной. Она не может выносить мои страдания. Финник, вечно улыбающийся Финник, сейчас понуро смотрел на нас, смыкая меня и Джоанну в своих объятиях. Он не плакал, он понимал, что причинит этим мне новую боль. Но мне сейчас все причиняло боль. Я не общалась с Гейлом с той ночи. Возможно, на подсознательном уровне, я винила его в моем разводе, но понимала, что это – бред. Виновата я сама. Я все испортила сама. Держа друзей за руки, я слепо веду их на кухню, чтобы достать алкоголь покрепче, и забыться. Я понимаю, что я почти зависима. Я знаю, что краше от этого не становлюсь. Но это лучше, чем наркотики, от которых я бы тоже сейчас не отказалась. Мы пьем. Много пьем. Мы бьем посуду, поем песни, зазываем персонал на наш веселый вечер. Я просто смирилась, что вкус алкогольной горечи – горечь моей души. Финник, видя, что мы с Джоанной уже полностью в непотребном виде собираемся звонить моему бывшему мужу, отводит нас в мою спальню… Какая у меня тяжелая голова… Боже, я что, вчера упала со второго этажа? Что это за сопение в ухе. Боже, уберите этот чертов свет. Фу, как здесь воняет… Может, я заснула в моче скунса? Вытащите меня отсюда... - Умм, - что-то шлепает меня по щеке. Ай, черт, больно! – Хватит пить… Ооо, водаааа... Кто здесь разбрасывается такими умными мыслями? Пытаюсь раскрыть глаза и приподнять свою тушу, но меня упорно прижимает чья-то нога. Боже, да она весит целую тонну. Почему она волосатая? Откуда здесь мужчина? У меня под задницей начинает трещать мобильный, за это в меня прилетает подушка. Комизм ситуации наплывает на меня, мой смех будит Джоанну и Финника. Они недовольно бурчат, но когда замечают, в каком мы виде тоже начинают смеяться, но потом дружно хватаются за голову, как будто она отвалится. А, да, точно, отвалится! Финник лежит на подушке головой, напротив его лица мои ноги, за это он прижал меня своей ногой, Джоанна дышит мне в ухо, ее рука на коленке Финника. Они улыбаются мне, я отвечаю им тем же. Мы дружно поднимаем головы по направлению к ванне, и начинается соревнование на скорость. Джоанна побеждает, но мы не сильно расстраиваемся. Здесь есть еще две ванные комнаты. И одна из них – Пита. Финник замечает мое изменившееся лицо, и спешит именно в его ванную. Я благодарна ему за это. Когда все водные процедуры закончены, мы спускаемся вниз, в столовую, в которой теперь все убрано. Но мы все равно издаем коллективный стон, вспоминая вчерашний погром. - Ты должна будешь поднять им зарплату, Китнисс, - говорит Джоанна, Финник ее поддерживает многозначительным кивком. - Для начала мне надо найти работу. - А вот с этим у тебя проблем не возникнет: твой отец сделает все, чтобы… - Финник запинается, я его не виню. - Я поняла. Чтобы отвлечь меня. Спасибо вам, ребят. Вы самые лучшие, - я обнимаю их, пуская слезу благодарности. Джоанна почти в таком же состоянии, как и я, Финник как всегда нас успокаивает. Нам подают завтрак, мы стараемся спокойно поесть, но не выдерживаем и приносим хоровые извинения, на что нам отвечают смехом. Я даю всем выходной, но все равно чувствую, что должна им. Разговор про зарплату я еще вспомню. Если вы подумали, что мне стало легче, то вы ошиблись. Просто… если показать все свои чувства вновь, то придется снова напиться, но мы уже говорили о вреде алкоголя? Ради них – Финника и Джоанны, родителей и Прим – стоит быть сильной. Стоит быть сильной для себя. То, что я чувствую, должно принадлежать только мне. Весь день мы проводим вместе. Втроем едем на работу Финника, вместе успокаиваем моих родителей и просим отыскать мне работу. Вместе гуляем по парку, не задумываясь о фигуре покупаем гору сладостей, словно маленькие дети. С ними весело, с ними легче, но часть меня думает о Пите. Как можно не думать о человеке, которого любишь больше жизни? Вечером они уходят к Финнику домой. Я не хотела напрягать их ночевкой у меня, да и не могла этого вынести. Прятать свои чувства вечно невозможно; одна, я могла предаваться отчаянию, чтобы завтра снова нацепить маску. Нет, я не притворяюсь, что все прекрасно, никто бы не поверил. Но не плакать, не сокрушаться гораздо легче. Боль скрывать трудно, но чувствовать ее, всепоглощающую, неувядающую, все время, еще труднее. Они уходят, оставляя меня со сквозняком наедине. Я беру теплый плед и сажусь на подоконник, смотря на синее небо. Смотрю на яркие звезды, вижу в них глаза Пита. Две слезинки скатываются, но не больше. Возможно, я просто устала им болеть? Нет, что за бред? От него я не могу устать. Возможно, я просто устала сокрушаться по бедной себе, устала чувствовать боль… Это больше походит на правду. Брожу по темной, одинокой, покинутой всеми квартире. Как мы с ней похожи… И как я рада, что у меня есть мои близкие. Ради них стоит жить. Я была готова к этому шагу. К разводу. Возможно, с тех самых слов… «Я тебя не люблю»… Сейчас, в моей голове, они звучат насмешливо, издевательски, потому что так легче себя жалеть. Но я помню его бесчувственный тон, его холодные глаза. Задумываться, что больнее трудно, но важно: издевательская ложь или холодная правда? Это как игра. Она без конца повторяется. Издевательская ложь или холодная правда? Тик-так. Идут часы на стене моей серой спальни. Издевательская ложь? – тик. Холодная правда? – так. Издевательская правда и холодная ложь? Боже, я схожу с ума… Три часа ночи. Мои думы над правдой и ложью, над игрой и реальностью не прекращаются. Кончики пальцев ног замерзли, решаю надеть теплые носки. Засыпать нет сил. Иду бродить по квартире. Выхожу в темный и пустой коридор второго этажа. Кривые тени расходятся из-под круглого диска луны. Заворожено смотрю на него, позволяя слезам моей слабости скатываться вниз. Позволяю безмолвным свидетелям – стенам – признавать равную себе – мертвую, серую, но продолжавшую стоять. Я вынесу этот бой. Не сразу, с огромной потерей – самой себя - я должна выстоять, не ради себя, ради тех, кем любима. Вру. Ради себя, в первую очередь. Возможно, когда окрепну, когда найду себя в глубинах разочарований во всем, и прежде всего, в самой себе, и слоях мрака и непролазной боли, я смогу думать о нем без разрушения себя. Он, каким бы ни был, навсегда будет самым светлым в моей жизни, тем самым лучиком надежды, что освещал мне путь в нашем бракованном браке… Ноги сами принесли меня в комнату Пита, руки сами укутали меня его теплым одеялом, нос сам вдыхал любимый запах, мозг сам засыпал, будто под надежным крылом Пита. Мое тело само стремилось к нему, и какая бы ни была боль, как бы сильно не причиняло мне это место душевные раны… Здесь осталась частичка его. Здесь осталась я. Утро встретило меня звонком отца, который предложил мне работу в нашей компании. Я не знала, радоваться мне или нет: там же работал и Пит, но теперь в Европе… Не дури, Китнисс, неужели ты не будешь рада его увидеть, пусть даже это и принесет боль? Он сказал, что мне надо подъехать к офису в десять часов, поэтому времени понежиться в кровати я не нашла. Улыбнулась тому, что спала в спальне Пита, не было слез. Пошла в его душ и мылась его мылом. Я – его, пусть он отрицает это сколько хочет. Маленькие соленые раздражители все равно показались, но я постаралась удержать их – к чему мне распускать сопли? Вытиралась я оставленным им полотенцем. Выходя из спальни бывшего мужа, я попросила персонал перенести мои вещи в его комнату. Сегодня устрою им всем сюрприз. Как всегда, когда дело касается работы, я выбрала платье. Не то чтобы я их любила, можно даже сказать наоборот, но в этом мире есть правила, не хочется сильно их нарушать. Сегодня повела машину сама, хотелось отвлечься, чтобы мысли не забивались всякими Питами, например. Не к чему мне это. Величественный офис встретил меня более чем приветливо – конечно, дочь хозяина… Я искренне надеюсь, что не все их улыбки натянуты. Папа встретил меня обеспокоенным взглядом, но заметив, что глаза у меня даже не красные, позволил себе тоже немного улыбнуться. - Ты не виноват в этой ситуации. Я сама это допустила, и, можешь быть уверен, я довольна выбором, который причиняет мне боль. Никто больше этого не достоин. Он кивнул, но не был полностью с этим согласен. Отец не дал мне работу в его офисе, он понимал, что я бы этого не хотела. Нет, я люблю родителей, но как бы я тогда совершала шалости? Рабочий день был более чем изнуряющий. Мне не дали должность начальника – они почти ничего не делают. Мне же нужно то, что сможет меня отвлечь. Домой я прихожу уставшая, но очень собой довольная. Я не дала мыслям о Пите похитить свое сознание: для этого у них вся ночь впереди. Я созываю весь свой рабочий персонал, очень неловко с ними знакомлюсь: миссис и мистер Спасск, и мисс Джули. Они очень смущались, а я, под бокал белого вина, отправила запрос в банк на подъем их зарплаты. Если они будут работать на меня – им это точно потребуется. Поднимаюсь наверх, сразу направляюсь в спальню моего бывшего мужа, зная, что мои вещи точно будут здесь. Я позволяю себе опустошить целую бутылку вина. Я позволяю слезам накрыть меня с головой. Я – псих, который только на людях может улыбаться, но все равно позволять себе смотреть на мир затравленным взглядом. Наверное, это нормально. Но мне этого никогда не узнать.