Грани будущего

Мы миримся несколько дней спустя - насколько слово "миримся" подходит для нашей неиссякаемой взаимной неприязни. То есть больше не награждаем друг друга убийственными взглядами разъяренных василисков, но по-прежнему ждем, когда второй допустит малейшую оплошность. Мы оба давали обещание Артуру - но кроме Артура, у нас еще одно прочное связующее звено. Наш общий дар, магия. Меченные ею с рождения, мы вынуждены цепляться друг за друга, чтобы выжить. Начнем ли мы когда-нибудь жить? Мерлин говорит о чарах намного легче меня и как будто становится старше при этом. Это мне само слово "магия" по-прежнему спирает горло. Боги язычников и христиан, как тяжело вытравить из себя страх, проросший в плоть и кровь чуть не с рождения и отравивший сердце, разум - да и всю мою юность, если на то пошло. Много лет я наблюдала из окна, как король Утер Пендрагон вершит правосудие, предавая мечу и огню всякого, кого коснулось хоть подозрение в колдовстве. Мне было четырнадцать, а Артуру - двенадцать, когда этот же человек брал нас с собой в дальние разъезды. Я помню, как мы поднимались на вершину пологого, без единого дерева холма Бадон, откуда видно было весь Логрис - сколько хватало взгляда, простирались леса и поля без края, а за ними - горная гряда, утопающая в тумане. Трава на холме была такая высокая, что я касалась стременами ее колосьев и остроконечных стеблей. "Здесь начинается твоя земля, - учил Утер. - Границы ее неприкосновенны, сын. Однажды уступив пядь своей земли, ты лишишься ее всей". Я помню не по-детски серьезные глаза и сжатые губы Артура, слушавшего наставления отца. Мерлин легко говорит о магии, но неохотно делится искусством управления ею, и трудно понять, чего здесь больше - не то ревности, не то страха вложить мне в руки оружие против Артура и Камелота. Что нашептывал ему Великий Дракон с глазу на глаз? Указывал ему на врагов вроде меня, как Гайюс указывал Утеру на всякого, кто хоть кончиками пальцев прикоснулся к колдовству? Я думаю об этом - и меня мутит от бессильного гнева, вдвойне бессильного, потому что он ничего не меняет, и это понимание делает его еще безудержнее. Тогда я седлаю Луну, и мы мчимся, как бешеные, по пустоши. Мерзлая земля и бело-розовое крошево сухого вереска летят из-под копыт, пока ледяной ветер не заставляет меня задохнуться. Тогда я сползаю с седла на землю, вдыхаю воздух и мелкий снег, и плачу навзрыд, толком не понимая сама, о ком, призывая Вивиан, мою мать, и истово надеясь, что вместе со слезами из моего сердца вытечет весь яд. Луна тычется мне в ухо мягкими губами, шумно и горячо дышит мне в затылок. А потом начинается снегопад. Тяжелые рыхлые хлопья за несколько часов густо укрывают начавшую промерзать землю, и сэр Коннор Аш велит совершить благодарственный молебен в крепостной часовне - теперь озимые не вымерзнут. Из всех призраков призрак голода - самый страшный. Гарнизонные дети играют во дворе, и мы с Мерлином с удовольствием присоединяемся к ним, чтобы валяться в снегу и строить крепость. Один из мальчишек, искуснее прочих с мечом, называется принцем Артуром, а меня провозглашает своей леди. Братир носится вокруг нас, поднимая клубы снежной пыли, оглушительно лает, припадая на передние лапы, и норовит поймать пастью падающий снег. Снег валит почти две недели - то тише, то сильнее, так, что все вокруг кажется подернутым кружевным полотном, - но не перестает ни на час, и старожилы говорят мне: "Молитесь, миледи, чтобы они прошли перевалы до снегопада". Я молюсь, как умею, - воронам Морриган, ясеню Гвидиона, колесу Арианрод, молниям Тараниса - а по утрам зажигаю свечу в часовне в честь матери Христа. Границы между богами стираются, когда речь идет о том, кто важнее всего. А снег продолжает валить, облепляет мое окно снаружи, и по утрам становится непросто открывать ставни, а потом и двери. Вечера проходят похожие один на другой. Жмутся друг к другу, стремясь согреться, собаки и дети слуг, а старики тянутся поближе к огню. На женской половине тихо; кажется, Веселая Стража согнулась и погрузилась в сон под тяжестью белого покрова. Грязно-серые снеговые тучи по-прежнему грузно оседают на вершинах гор, редкое солнце неласково и почти не пробирается за стены крепости. Вскоре кажется, что дни и ночи сливаются в один нескончаемый вечер. Тогда я и обнаруживаю, что любая вещь может быть не тем, чем кажется. Страницы в книгах, которые я взяла у Гайюса, оказываются вдруг слишком плотными, словно склеенными друг с другом. Словно пергамент тоньше волоска лежит поверх каждой страницы, и мои пальцы могут ощутить сквозь него скрытые строки. - DeiK! - велю я и смахиваю ладонью невидимую завесу, скрывающую истинное содержание страниц. Книга об исцелении травами оказывается книгой об исцелении магией. Я читаю ее запоем, боясь оторваться даже на мгновение - что если она исчезнет. Я тщательно прячу ее, если приходится покидать комнату, и первым делом бросаюсь к тайнику, когда возвращаюсь. Я пробую заклинания, и они вплавляются в меня звук за звуком; разбуженная магия бродит в моей крови и щекочет кончики пальцев. То-то Утер порадовался бы, обнаружив такое свидетельство колдовства в библиотеке лучшего друга и правой руки во времена Великой Чистки! Мрачно усмехаясь, я вызываю пламя в своей ладони; шепчу заклинание - и оно драконом взмывает вверх, распластав в воздухе кожистые золотые крылья. Я чувствую себя необыкновенно прекрасной, сплетая чары; но когда дракон дышит огнем на занавесь и она вспыхивает в мгновение ока, я цепенею, не в силах пошевелиться или крикнуть. Ведьма сгорит заживо в чужом огне или в своем собственном. Едкий дым забивает мне горло, разъедает глаза. Всегда одна судьба для ведьмы - пламя и пепел. Огонь оседает и растворяется, повинуясь чьему-то приказу, когда я уже почти теряю сознание. Мерлин распахивает ставни, и я хватаю губами воздух, как рыба, выброшенная на песок. - Что произошло? - пытливо спрашивает чародей. - Я уронила свечу. - Осторожнее в следующий раз, - сердито отзывается он. - Со свечами. Утром мое отражение в зеркале бледно почти до серости, и на осунувшемся лице тускло блестят воспаленные глаза. Нужно быть осмотрительнее, если я хочу выжить. До того, как совсем стемнеет, я поднимаюсь на крепостную стену. Всадников по-прежнему не видно - только снег, кругом снег. Он летит на меня со всех сторон разом, облепляет ресницы, мешает смотреть, оседает на волосах и обтаивает на губах, забивается под капюшон и холодной струйкой стекает под одежду. Никогда не знаешь, чего ожидать от снега.   Меня будит все разом - внезапный холод прямо за спиной, чужое властное присутствие, режущее нервы чувство опасности с безумным страхом. Не помня себя, я с криком хватаю кинжал, - и тут ко мне пробивается сквозь грохот в висках веселый голос: - Тихо, тихо, Морриган! Ого! Вот это встреча после разлуки! - Артур! В восторге от своей шутки, он наблюдает за мной, лежа на постели поверх шкур. Потом смеется, забирает кинжал, швыряет его куда-то на пол, сгребает меня в медвежьи объятия, презрев мое негодование, и шутливо прикусывает ухо. - Сколько же от тебя шума, - довольно ворчит он. - Никогда бы не подумал! От него тянет морозом, я ежусь и просовываю руки под его одежду, ближе к теплу. Артур распахивает меховую куртку, под ней еще одна - стеганая поддоспешная, еще ниже шерстяная рубаха, а за ней - льняная. Во всех этих многослойных одеждах он кажется огромным, как зверь. Я терпеливо распутываю все завязки, пока наконец не добираюсь озябшими пальцами до его кожи. Но мне и этого мало, чтобы поверить в реальность происходящего. Вопреки ожиданиям Артур не принимается стаскивать с меня ночную рубашку, а приподнимает мою голову за подбородок, жадно рассматривая лицо в темноте. - Боги, - выдыхает он, - как же хорошо дома!