Not the killing type

Есть вещи, которые делят жизнь на до и после. Даже сейчас Курт отлично помнит, как ночью, проснувшись после кошмара, он пришел в родительскую спальню и нашел там только отца, который смотрел в темноту и откликнулся лишь на третий раз, а потом вцепился в него, как он вцеплялся в плюшевого медвежонка, когда тени особенно жутко плясали на стене, и прошептал “теперь мы с тобой остались одни, сынок”. Курт старался изо всех не замечать темно-багровых пятен на ковре, но он был белый, и пятна резали глаз тем, какие они неправильные. Он не спрашивал, потому что боялся спросить. Затем отец спрятал его, потому что... со временем Курт понимает, что отец тоже боялся - за него. Он отправил Курта в частную школу, и пусть он не отказывал Курту ни в чем, между ними пролегла глубокая трещина, которую Курту не удалось залатать до сих пор. Через некоторое время в семье появился Финн, сын погибшего друга отца, и к нему Хаммел-старший оказался куда более склонен. Курта сначала это очень возмущало, но со временем он смирился: если общение с Финном делает отца счастливее, чем общение с Куртом, то пусть. Впрочем, это не значит, что Курт рад видеть запыхавшегося Финна с темно-синей спортивной сумкой наперевес на своем пороге, когда он занят натюрмортом, который предстоит сдавать на следующий день. Он сжимает в руке кисть и навешивает на лицо максимально гостеприимную улыбку. — Привет, Фи-, — Финн отталкивает Курта от двери и захлопывает ее за собой. — Да, конечно, ты можешь зайти. Спасибо, что спросил, — недовольно говорит Курт. — Чайку? — Тшшш! — шикает Финн и спешит к окну, пытаясь закрыть жалюзи. Поскольку он торопится, у него никак не получается найти шнур для их закрытия. — Вообще-то я рисую с натуры, и ты мне сейчас всю схему освещения собьешь. Видишь, какой тут рисунок света? Я специально их приоткрыл, — Курт скрещивает руки на груди и недовольно смотрит на Финна. — Замолчи и закрой окно! Это действительно важно, — Финн хмурится, и что-то в его голосе заставляет Курта послушаться, а не крикнуть на него в ответ. Он захлопывает жалюзи, и смотрит на Финна с недоумением. — Спасибо, — тот приваливается к стене, тяжело дыша. Курт вытирает испачканные маслом руки о подол черного фартука и закусывает губу. — Ты расскажешь мне, что с тобой случилось? — Нет времени. И вообще, чем меньше ты знаешь, тем лучше. Отнеси эту сумку на Гловер, 32, третий этаж, черная дверь, — на одном дыхании выпаливает Финн, вручая Курту сумку. — Тебе заплатят денег. Главное - отнеси. Это очень важно, ты понимаешь? Очень, очень важно. — Финн... что это? — Курт чувствует, как его живот сворачивается в холодный тугой комок нервов, потому что все это ему определенно не нравится. Ощущение примерно равноценно тому, когда задерживаешь дыхание перед спуском с высокой горки в аква-парке, вот только вместо воды внизу легко могут оказаться ножи или кислота. — Во что ты ввязался? — Пожалуйста, Курт, не подведи меня. Я никогда тебя ни о чем не просил до этого, чувак! — говорит Финн, и это “чувак” немного успокаивает Курта, потому что в нем весь Финн, непосредственный и простой. Ну что в этой сумке может быть такого? Может, он забыл занести парадное платье своей девушки из химчистки вовремя и теперь боится встретиться с ней лицом к лицу. Рейчел страшна в гневе. — Хорошо, я отнесу твою сумку. Точно не уверен, что не хочешь чаю? — Нет, спасибо, — качает головой Финн и внезапно крепко обнимает Курта, заставляя его замереть на месте. — Позаботься об отце за нас обоих, братишка, — выдыхает он, лишь стоит Курту обнять его в ответ, и практически выбегает из квартиры, оставляя Курта в глубоком недоумении. Курт нерешительно опускает сумку на землю и открывает ее. Пистолеты и патроны матово блестят в полоске света, просачивающейся сквозь щель в закрытых жалюзи. Курт думает, что эта находка из тех, что делят жизнь на "до" и "после". Курт застывает на месте. Потом машинально закрывает сумку, прячет ее под кровать и идет ставить чайник. Затем обращается к коллекции чая в кухонном шкафу и долго выбирает, пока не останавливается на сорте Дарджилинг. Лишь когда он наливает воду в чашку и разливает большую часть на стол, он понимает, что его бьет крупная дрожь. Когда несколько часов спустя отец тихо говорит ему по телефону, что Финна арестовали, Курт почти не удивляется. Он думает о многих вещах: что ему страшно за Финна, что он не понимает, как Финн мог ввязаться в такое, что на этом оружии есть его отпечатки пальцев, и что у него есть тесная связь с Финном, что его могут, возможно, проверить. Он не хочет расставаться со своей уютной квартирой-студией, со своими картинами и своим статусом одного из лучших учеников третьего курса колледжа искусств SVA, не хочет рушить столь прекрасную жизнь, которую он выстраивал на протяжении многих лет. Курт исполняет свои обещания. Он обещал Финну отнести сумку по адресу, и это он и сделает завтра же, пусть он бы и предпочел сбросить ее в реку с моста. А потом забудет обо всей этой истории навсегда. Курту снится что-то противно-мутное, будто затягивающее в водоворот, и на рассвете его будит мерзкая трель звонка телефона. Он просыпается, рвано втягивая воздух в легкие и щурится, нащупывая мобильный в полумраке комнаты. — Алло? — бормочет он, подавляя зевок, и потирает сонный глаз. — Курт Хаммел? — спрашивает официально-звучащий безликий женский голос по ту сторону трубки, и сердце пропускает удар, потому что такие голоса никогда не приходят с хорошими новостями, и точно не в пять утра. — Д... да. — Сегодня в четыре тридцать утра в госпиталь Мэррисона поступил Берт Хаммел с сердечным приступом, — говорит голос, и Курту кажется, что сейчас у него самого тоже будет приступ: в глазах на секунду темнеет, дыхание сбивается, руки дрожат. Он слышит обрывки речи “благодаря нашему топовому оборудованию”, “парамедики успели вовремя”, “состояние тяжелое, но стабильное”, и цепляется за последнюю фразу, как утопающий цепляется за соломинку. Он нацепляет на себя первую попавшуюся одежду и спешит прочь из квартиры вниз по лестнице. Нью-Йорк удивительно пустынен в пять утра: город, который никогда не спит, ненадолго замедляет свой бег, и лишь редкие прохожие бредут с затянувшихся вечеринок домой, или наоборот, на работу, которая начинается особенно рано. Курт ловит такси без всякой оценки пейзажа, бормочет адрес и смотрит в окно невидящим взглядом. Водитель сочувственно смотрит на него, но ничего не говорит. Палата мерзко пахнет хлоркой, и мерное пищание машин - единственное, что успокаивает его сейчас. Курт смотрит на бледное лицо отца, почти сливающееся с белоснежной подушкой, и ему хочется упасть на колени и плакать, кричать, что это нечестно, что нельзя так часто делить его жизнь на “до” и “после”, потому что тогда от жизни ничего не останется, потому что все настолько несправедливо, глупо и бессмысленно. Но он не делает ничего из этого, а лишь берет отца за руку. Пальцы немного шероховатые и не сжимают его ладонь в ответ, и это режет по душе своей неправильностью. Курт выдыхает и шепчет, умоляет отца проснуться, но, конечно, ничего не случается, потому что мольбы к коматозным больным помогают им лишь в индийских мелодрамах. Он оседает на стул и прижимается лбом к руке отца. В палату заходит деловая женщина-врач с безупречным пучком на голове и отводит Курта в свой кабинет, где долго рассказывает и показывает варианты лечения. Курт старается изо всех сил концентрироваться на ее словах, но его мысли все равно где-то рядом с отцом. Врач говорит, что без дорогостоящего лечения не обойтись, и Курт подписывает контракт без секунды сомнения. Вечером ему приходится вернуться домой, и он чувствует себя невероятно одиноко в своей большой квартире. На секунду Курт жалеет, что не завел себе кошку или собаку или хотя бы рыбок в аквариуме. Он заваривает чай, но даже миллион чашек камомиля не помогут ему успокоиться или заснуть. Он чувствует усталость и такую опустошенность, как будто он - плюшевая игрушка, которую вспороли по шву и вытащили из нее большую часть ваты. Курт включает телевизор и смотрит мимо него, пока тот бормочет девятичасовые новости. В мире смерть, перестрелки и разруха, перемежаемые рекламой новых завтраков в Макдональдс. Все идет своим чередом. Телефон пиликает, заунывно и протяжно, и он совсем не хочет смотреть, что это за извещение. Оно оказывается письмом из банка, который извещает его, что на счете, привязанном к оплате медицинских услуг, почти не осталось денег. Курт потирает висок перед тем, как раскрыть ноутбук и привычным ударом по кнопкам ввести данные одной из своих кредитных карт на сайте. “Баланс: 300 долларов.” Он делает глубокий вздох, чтобы успокоиться, затем вбивает данные другой карты. Третьей. Четвертой. “Баланс: 100 долларов.” “Баланс: 250 долларов. “Баланс: -5 долларов.” Эти минус пять долларов Курта добивают. Он вспоминает, как когда-то его мать, француженка, пела ему перед сном песню “Tout va trés bien, Madame la Marquise”, и чувствует себя, как лирическая героиня этой песни, которой сначала рассказывают, что умерла ее кобыла, потом оказалось, что кобыла сгорела в пожаре - и не в простом, а в том, который вызвал ее разорившийся муж, когда он застрелился и опрокинул свечу. Курт смотрит на золотистую и абсолютно бесполезную карту и тяжело вздыхает. Возможно, в офисе отца произошли какие-то проблемы, из-за чего счета заморозили. Он решает последовать совету Скарлетт О’Хары и подумать об этом завтра и плетется спать. Он засыпает на покрывале в уличной одежде, лишь стоит его голове коснуться подушки. *** Курт взбегает по ступенькам, ведущим в здание, где расположен офис отца и останавливается на пороге, как вкопанный. В светлом холле суета, грузчики в форме носят картонные коробки, заклеенные серебристым скотчем, двое куда-то несут металлический шкаф, и Курту он отлично знаком. На нем в четыре года Курт нарисовал маркером цветочки, когда отец привел его к себе в офис, потому что мать была в командировке. Отец даже не ругался, когда увидел размалеванный шкаф, а сказал, что Курт, когда вырастет, станет прекрасным художником. Курт возмущенно оглядывает творящееся вокруг безобразие, пока не замечает знакомое лицо - мисс Бист, крепкую секретаршу отца, которая всегда кормила Курта конфетами, когда он заглядывал в офис. — Что здесь происходит? — возмущенно спрашивает он, подходя к мисс Бист и указывая в общем направлении грузчиков. — Курт! — Бист вздрагивает, и ее глаза становятся грустными. — Курт, милый, компанию твоего отца купили. — Кто купил? Что случилось? Бист раскрывает рот, но ее прерывает холодный голос. — Хаммел-младший, не так ли? — Курт оборачивается и видит высокую женщину с короткой прической, похожей на пух. На лице у нее суровое и хмурое выражение и в целом она выглядит, как человек, который давно забыл, как улыбаться. — Сью Сильвестр. — Она упирает руки в бока и смотрит на Курта сверху вниз, как мог бы директор школы смотреть на нашкодившего первоклассника. — Все очень просто: твой папочка обанкротился, и с сегодняшнего дня эта компания принадлежит мне. А теперь ты можешь идти домой и оплакивать свое наследство, утираясь шарфиком от Шанель... я слышала, у мистера Хаммела неважно со здоровьем? Желаю ему скорейшего выздоровления. — Я... я не верю, — осевшим голосом говорит Курт и кидает взгляд на грузчиков. Шкаф уже куда-то унесли. Если Сью говорит правду, то тогда понятно, на фоне какого стресса отец заработал инфаркт. — Представляешь, мне абсолютно все равно, веришь ли ты мне или нет, Фарфоровый. А теперь убирайся отсюда, — Сью небрежно кивает на выход, и уходит сама, всем своим видом показывая, что разговор окончен и тратить время на Курта она больше не собирается. — Мне очень жаль, Курт, — вздыхает Бист, и протягивает ему леденец в замусоленной обертке. — Надеюсь, что твой отец скоро поправится. Он был хорошим начальником. — Спасибо, — тихо отвечает Курт, закусив губу, и Бист обнимает его. Курт не любит, когда к нему прикасаются без его на то разрешения, но сейчас он не против, и поэтому он обнимает ее в ответ. Дома Курта ждет нарисованный наполовину натюрморт, и Курт со злостью сметает его с мольберта. В полете натянутый на подрамник холст задевает банку с водой и она разбивается с оглушительным звоном. Курт немного растерянно смотрит на растекающуюся по полу воду несколько секунд. Потом опускается на диван и зарывает ладонь в волосы, сжимает пальцы, пытаясь привести самого себя в чувство. Надо бороться за то, чтобы оставить отца в той больнице, в которой он находился сейчас, во что бы то ни стало. Насколько Курт понял из рассказов врача, ситуация у отца была достаточно тяжелая и требовала дорогостоящего лечения. Нужно погасить больничный долг, аренду квартиры, есть тоже что-то надо... по всей видимости, придется уйти из колледжа и наняться на работу. Или на две. Вряд ли бросившим образование на полпути художникам платят очень много. Курт стонет, закрывая глаза. Потом решает для начала сконцентрироваться на том, что он может сделать прямо сейчас, и идет на кухню за тряпкой. Он промокает воду и начинает собирать осколки. "Прямо как в дурном романе, - думает Курт, - эти острые мелкие осколки, колющие ладонь при любом неосторожном движении - отличная аллюзия на состояние его жизни сейчас. Вот только жизнь собрать воедино будет куда сложнее, чем выкинуть эти стекляшки". Он заглядывает под кровать, чтобы удостовериться, что туда не закатилось стекло. Там лежит непонятный бесформенный объект, и Курт хмурится, пока не понимает, что это. Сумка, которую Финн принес ему вчера, которая заполнена оружием, которое надо отнести на Гловер, 32. И за что заплатят деньги. Курт выхватывает сумку из-под дивана и вешает ее на плечо. Во что бы то ни стало. *** Дом номер 32 по улице Гловер абсолютно не похож на место, где творятся криминальные дела. Конечно, Бушвик далеко не лучший район города: на тротуаре валяется мусор и кое-где по углам спят бездомные, но не похоже, что траву здесь поливают исключительно кровью обезлавленных проституток, а любого прохожего избавляют от кошелька в ту секунду, когда он заходит не в тот переулок. Впрочем, Курту все равно неуютно: он ощутимо чужой здесь, несмотря на то, что оделся настолько просто, насколько позволил его гардероб. Он стучит в черную дверь и терпеливо ждет несколько минут, по прошествии которых ему открывает парень с ирокезом достаточно угрожающего вида и смотрит на Курта терпеливым взглядом. — Ты заблудился что ли? — спрашивает парень, приподнимая бровь. На футболке у него нарисованы метки от когтей тигра, да и сам он похож на дикого кота, вот чуть-чуть и бросится. — Нет. Я принес... товар от Финна, — Курт запинается перед тем, как выбрать максимально расплывчатое определение и указывает на сумку. — Что, реально? Я уж и не думал, что мы эти пушки увидим. Давай сюда, — парень тянется к сумке, но Курт отодвигает ее. — Сначала деньги, — говорит он настолько сурово, насколько может, и парень замирает на секунду, а потом улыбается, обнажая белые крепкие зубы. — Да ты не настолько прост, насколько кажешься. Заходи, — говорит он и вздыхает, когда видит на лице Курта сомнение. — Мы тебя не съедим, давай. Кстати, я Пак. — Курт. — Очень приятно, — отвечает Пак таким тоном, будто ему и впрямь приятно. Он приводит Курта в заваленную пустыми коробками из-под пиццы и пустыми пивными бутылками комнату. К стене прилеплены глянцевые плакаты рок-групп и дартс, и пока Курт смотрит на них, Пак просит его недолго подождать, и отходит в соседнюю комнату. Затем возвращается с несколькими банкнотами и вручает их Курту. Курт смотрит на них. Бенджамин Франклин смотрит на него с купюры в ответ. Это больше, куда больше, чем он сможет заработать своими картинами. — Чем Финн занимался у вас? Я готов делать то же самое, — говорит он быстро, чтобы не успеть передумать, и почти не верит своим собственным словам. — Серьезно? Ну, тебе надо к Сантане с таким, — с сомнением говорит Пак. — Но вообще-то, мой тебе совет, чувак, беги отсюда к чертям, пока можешь. Это не какая-нибудь дохера гламурная жизнь. — Спасибо за совет. Как мне найти Сантану? — Не послушаешь меня, значит? Ну, сам виноват тогда, — разводит Пак руками и указывает на дверь, откуда он только что пришел. — Сантана там сидит. Сантана - красивая латиноамериканка в огненно-красном платье, которое прекрасно подчеркивает ее фигуру. Курт мысленно ставит ее наряду девять из десяти, снимая балл за туфли с ремешками на крайне высоком каблуке, которые были в сочетании с этим платьем, безусловно, риском, и не совсем оправданным. Тем временем Сантана, и не подозревающая, что оказалась на воображаемом подиуме, складывает руки на груди и опирается бедром на стол. — Ты сводный брат Финна. Ты - Курт Хаммел? — она говорит с таким удивлением, будто его имя для нее что-то значит. Курт кивает, и она закатывает глаза. — Иди домой. Мистер Хаммел, когда очухается, освежует меня живьем, стоит ему узнать, что его любимый сыночек попал в мою нехорошую компанию. Курт моргает, переваривая информацию. Сантана наблюдает за ним: сначала с легким удивлением, затем с усмешкой. — Только говори, что ты не знал, чем твой отец занимается. Боже... теперь я думаю, что я не хочу брать тебя лишь потому что ты наивный, как персонаж из диснеевского мультика! — Как... чем он занимается? Как я должен был догадаться? — Твой отец - аферист. В молодости он тоже был в банде, но когда его жену похитили и убили, он перешел на преступления с документами и подтасованные налоги. Они постоянно бодались с Сильвестр. Каждая собака в Нью-Йорке это знает. Курт тяжело дышит, чувствуя, что временно не способен к восприятию новых, кардинально меняющих взглядов на жизнь фактов. Теперь ему многое становится яснее: кровь на белом ковре, то, что отец его отправил в частную школу, то, что отец настаивал на том, чтобы Курт брал уроки стрельбы и жутко его ругал, когда узнал, что Курт их зачастую прогуливал, чтобы ходить на собрания хорового кружка, то, что Финн тоже был ввязан в какой-то криминал... — Короче, Хаммел, наша компания в моем лице крайне сочувствует твоей ситуации, но ты далеко не Финн, который рос в правильной среде с детства. Несмотря на то, что нам не помешают новые кадры, твою кандидатуру я не рассматриваю, потому что я лучше возьму одного человека, который готов к этой жизни, чем десять желторотых птенцов, которым всю жизнь их папочка все приносил на блюдечке с голубой каемочкой. — Я быстро учусь. И я умею стрелять, — говорит Курт. — Пожалуйста, Сантана. Мне очень нужны деньги на лечение... — Всем нужны. Экономика в руинах, скажи спасибо Бушу и Обаме, — разводит руками Сантана. — Дверь сам найдешь, надеюсь. Курт глубоко вздыхает и разворачивается, чтобы уйти. Развалившийся на диване Пак провожает его взглядом, в котором читается "вот и хорошо, что ты уходишь, целее будешь". В прокуренном тесном коридоре висит дешевая репродукция "Звездной Ночи" Ван Гога, и Курт машинально думает, что художник совсем не умеет подбирать цвета. Да он бы с закрытыми глазами смог смешать более похожие! И... Курт замирает, глядя на картину перед тем, как развернуться и пошагать обратно. — Ты все еще здесь? Дверь прямо и налево, — говорит Сантана раздраженно. — Я знаю, что я могу делать лучше, чем кто угодно другой здесь, — Курт склоняется ближе к столу. — Я художник. И копировать картины у меня всегда получалось хорошо. В конце концов, не так сложно поставить подпись на рисунке... Сантана приподнимает бровь. Курт чувствует себя неуютно. — Будем считать, что я заинтересована, — говорит она наконец. — Но учти, будешь косячить - вылетишь отсюда быстрее, чем успеешь произнести "Ренуар". Добро пожаловать в ND, леди Хаммел. "Наверное, Алиса чувствовала себя именно так, когда падала вниз по кроличьей норе", - думает Курт и пожимает протянутую руку Сантаны. Курту выделяют угол большого ангара, который банда Сантаны снимает для фасовки наркотиков - поэтому большую часть своего времени он проводит рядом с кем-нибудь, кто скручивает косяки или сортирует белый порошок кокаина по пакетикам. Сначала это Курта, разумеется, напрягает, и он, снимая краску со старого холста, зачастую оглядывается на работающих: крепкого, но веселого Пака, худого и молчаливого Майка, живо разговаривающую и немного раздражающую Рейчел или Куинн, которая выглядит так, как будто она должна работать в Диснейленде актрисой-принцессой или бегать в белом платьице по альпийским лугам, а не сворачивать самокрутки своими идеально наманикюренными пальцами. Потом он привыкает. Наверное, человек может привыкнуть почти к чему угодно; ведь кто-то сражается в армии, и кто-то убивает коров током на мясофермах, а кто-то копирует картины Моне в пыльном ангаре рядом с наркодельцами, и все эти люди выживают и не ломаются до тех пор, пока есть смысл в том, чтобы выживать и держаться и не сходить с ума. "В конце концов, - думает Курт, - ему надо лишь продержаться здесь до того момента, когда отец выйдет из комы или Финн - из тюремной камеры. Потом станет легче, обязательно станет". Рядом с Куртом всегда лежит пистолет (и, как это не иронично, на этот пистолет он имеет полное право, "боже, храни Америку!", ведь право на пистолет есть у любого. Вот только если бы не отсутствие бесплатного здравоохранения в этой чудесной стране, возможно, ему бы и не пришлось сидеть в этом ангаре), но он искренне надеется, что в случае нападения на ангар стрелять будет кто-нибудь другой. Несмотря на все попытки отца загнать его на стрельбище, палить в мишени Курту не нравилось никогда - и тем более ему не улыбается перспектива спускать курок, когда под прицелом живой человек. Рейчел Берри, девушка Финна, с которой Курт встречался пару раз до последних событий, отвечает на все его вопросы настолько развернуто, будто бы пишет эссе. Куинн отвечает коротко и вежливо. Пак отвечает весело и с матерком. Майк отвечает настолько тихо и с таким сильным китайским акцентом, что через некоторое время Курт сдается и перестает задавать ему вопросы. "Нет, мы сами не используем наркотики, ведь тому, кто использует, нельзя доверять продажу, они все на себя потратят! Ну разве что травку иногда, но травка же не вызывает привыкание, да и многие великие актеры и певцы прошлого порой ею баловались для вдохновения, и с ними ничего страшного не случалось". "Мне кажется, что в верхнем левом углу текстура мазков слишком густая. В оригинале краска лежит с более гладким переходом, видишь?" "Да расслабься, Хаммел, никого, кроме Финна, не загребали надолго! Ты вообще на улицах не светишься, а если что - ты не подделываешь, а просто копируешь! А к наркоте ты и не подходишь, так что у тебя все должно быть заебись". "А, этот бинт на плече?... Это Соловьи задели немного... но ранение неглубокое, скоро заживет, не стоит беспокоиться". Через некоторое время Рейчел и Куинн заявляют, что раз Курт один из них, то он обязан сделать их тату, тащат его к их любимому мастеру по тату - прихиппованому Эллиоту, у которого салон на дому. Его квартира пахнет ароматическими палочками из сандалового дерева и апельсиновыми корками. Пока Эллиот пристраивает кальку с рисунком Курту на запястье, он постоянно поправляет очки в тяжелой оправе, потому что они соскальзывают с его переносицы. Черные буквы ND въедаются в кожу Курта клеймом, заставляя его одновременно чувствовать себя частью чего-то большего, и человеком, добровольно по уши влипшим в огромные неприятности. Все двенадцать участников ND регулярно собираются для разговоров об общей стратегии и об их дипломатических решениях в дележке территории с Соловьями. Сначала Сантана старается не допускать Курта к голосованию во время этих разговоров, аргументируя это тем, что он боец тыла. И если в случае решения тактики боевых действий Курт действительно не силен, то со временем он понимает, что дипломатия чем-то похожа на те времена, когда он был лидером LBGT-клуба в своей школе - лишь методы разрешены куда более суровые. Он разрешает вопрос о дележке магазина сладостей на границе их с Соловьями зоны, предлагая отдать этот магазин и выторговать уступку в следующий раз, советует не сдавать позиций, когда Соловьи зарываются и пытаются начать крышевать исконно принадлежащую ND аптеку и требует провести границу разделения территории по 58 авеню. Со временем Сантана сдается и даже спрашивает у Курта пару раз совета. Отец все еще не просыпается, несмотря на усиленное лечение. Курт часто приходит к нему в палату и говорит с ним: читает книги вслух, рассказывает ему результаты спортивных матчей ("Рейнджеры выиграли! Ты так обрадуешься, когда проснешься и узнаешь это") или просто говорит о своем дне. О том, что он делает для того, чтобы заработать деньги, он умалчивает. Мало ли, вдруг люди в коме действительно слышат и понимают то, что им говорят. Мерное пиликание машин говорит, что он страдает не зря. Курт держит руку отца в своей и старается не смотреть на свое запястье.