Песнь Стёба и Упоротости

      — Уилл! УИЛЛ!       — Беверли, что слу…       — Мне пиздец! Это ж Гитлер!!!       Бип. Бип.       Кто из нас не испытывал того состояния шока, когда сердце замирает в груди, перед глазами мутнеет, а мысли путаются так, что окружающий мир, кажется, переворачивается с ног на голову? Когда на мгновение всё затмевает вспышка страха, скручивает изнутри, тело охватывает паническая дрожь, а восприятие подкидывает неожиданные картины? Тот недостаточно впечатлителен. Конечно, степень впечатлительности у каждого разная, как и шокировать конкретного человека нельзя всем подряд. Вот Беверли, например, ничем было не пронять, следователь всё-таки, того еще повидала. Но, как говорится, и на старуху бывает про… Так, не будем об этом: за «старуху» Беверли с того света достанет. Не будем об этом и отмотаем нашу едва начавшуюся историю на несколько мгновений — или кадров-слоумо, если угодно — назад.       Бип. Бип. (автору данной истории запоздало показалось, что данный прием игры со временем уже использовался в каком-то другом, чужом фанфике, но мы всегда можем представить светящийся маятник с «вжух-вжух»)       Итак, мы видим стоящую посреди подвала Лектера шокированную Беверли Катц — у неё как раз в голове разворачивается вышеупомянутый диалог на пару со сценой звонка Уиллу Грэму, — а позади неё — хозяина этого самого подвала. Она — всё так же в слоумо — оборачивается и встречается с невозмутимым взглядом хищника, она понимает, что живой ей отсюда уже не уйти. Беверли, расфокусировав взгляд, говорит сипло:       — Мне пиздец… это же Гитлер.       (Тут, кстати, стоит оговорится, что в английском языке нет слова «пиздец» и Беверли, соответственно, не может так выражаться. Но, во-первых, достаточно ли хорошо мы знаем Беверли? Во-вторых, это ваше «fuck» не отражает всего накала ситуации, хотя оно как Раффаэлло — вместо тысячи слов, — ну а, в-третьих и возвращаясь к вступлению, в шоковом состоянии и не такое ляпнешь, там на языке марсиан можно начать говорить).       Беверли поминает фюрера, и Ганнибал резко меняется в лице.       — Не понял.       Беверли вздрагивает. Между тем, её не беспокоит осознание того, что при Ганнибале Лектере строго запрещается упоминать «Того-Кого-Нельзя-Называть» и его «пожирателей смерти». Чревато. Всяким разным. Беверли не беспокоится, поэтому она принимает соответствующие меры.       Пиф-паф!       — Die, Hitler! — скалится Катц, пытаясь отправить покойного вождя обратно на тот свет.       В глазах агента ФБР отражается прилизанный и усатый доктор Лектер, хмурый, недовольный и выкрикивающий грозно… что-то там, чего реальный Ганнибал бы кричать не стал.       — Vorbei! — добавляет он визгливо в самом конце своей пламенной и провокационной речи (якобы, якобы), вертляво минуя пули и вцепляясь жертве в шею.       — Aber ich dachte, es wäre wie in den «Misfits» sein… — разочарованно хрипит Катц, пока Ганнибал Гитлер обещает порезать её на тонкие ломтики.       — Es ist nichts Persönliches. Auf Wiedersehen.       А, может, Беверли не показалось? История умалчивает, и даже Уилл Грэм не может понять, отчего в его голове Потрошитель распиливает Катц под «Das Lied der Deutschen».