Врачебная ошибка

      С самого моего рождения мне говорили, что я никогда не буду таким, как все остальные. В семь лет мне впервые сказали, что я умру, не дожив и до двадцати. Меня не старались даже лечить — дорого и при этом абсолютно, совершенно, до абсудного бесполезно. Врач думал, я не слышу, как он говорил матери, что лучше бы ей родить еще одного ребенка сейчас, пока не поздно, но я слышал и был благодарен ей за то, что она не послушала.       Мне не нравилось жить. Те друзья, которые периодически появлялись в моей жизни, слишком быстро становились мне омерзительны из-за своего брезгливого, притворного сочувствия. Учиться мне было не нужно, ведь того, чему меня успели научить за четырнадцать-пятнадцать лет моей жизни — читать, писать, считать, определять, какой именно орган внутри меня отзывается болью, и сочинять стихи — и так было достаточно, если не слишком много. Что, по сути, нужно тому, кто не проживет и одну четвертую жизни? Я не учился, не любил общаться, не был нужен никому, даже врачам, коих вокруг меня было так много. Мне было скучно, моей удавкой стало грызущее одиночество.       Я целыми днями торчал в интернете. Своему ноутбуку я дал услышанное когда-то давно прозвище Quondam*, которое куда больше подошло бы мне самому. Я знал его как собственное тело, если не лучше. Я мог с закрытыми глазами проделать на нем любую операцию от написания любых слов и предложений до запуска любого файла из любой папки. Шуршание его вентиляторов казалось мне таким же естественным, как мое дыхание, и куда более важным.       В интернете у меня было много друзей, которые ждали и любили меня, были и враги, которые ненавидели меня, но ненавидели на равных, а не как тупого, немощного калеку.       Еще был секс. Виртуальный, конечно же, но горячий и яркий, с любым, кого я только захочу. Я быстро научился добиваться от людей в сети того, чего я хочу — будь то секс, любовь, дружба или что-то иное. Сначала мне нравилось это, а потом ощущение неискренности таких отношений стало затапливать меня всё больше и в итоге только усугубило одиночество.       Которое я тащил, словно камень, на плечах и только и мечтал что о чуде.       Как оказалось, чудес не бывает. И в феврале две тысячи пятого года я умер, не дожив и до двадцати лет.       Врачи, которые убеждали моих родителей сделать мне эвтаназию, были правы почти во всем. Да, я мучился, да, приносил всем только лишь неприятности, да, неудобство, да, уход за мной так подкосил мать, что вряд ли она сможет родить еще раз.       Но лишь в одном врачи ошиблись, и это одно — самое главное. Они говорили, что я не буду счастлив ни одного дня в своей жизни.