Безумный-безумный-безумный... Остров!

Дедпул хотел бы промочить горло после увиденного, но ничего крепче воды не нашел, что огорчало. Так что он, заткнув нож за пояс, в ножны, побродил по деревне, но заснуть так и не сумел. Думал, как коротать остаток ночи, а скучно было, хоть на луну вой. Сон уже давно отлетел, да и встречи с Цитрой он просто не мог дождаться, насмотревшись к тому же на прелести своей знакомой Смерти. Народ все не трезвел, а, как уже знал по горькому опыту Уэйд, без сопровождающих в храм к Цитре соваться не стоило. Так что в ожидании пробуждения Дени мутант прибился к какому-то азартному мужичонке и где-то с пяти утра, делая не очень высокие ставки, соревновался с ним в метании ножей. Мужичонка попался не промах, так что легкой победы не доставалось, несколько партий по пять ножей в ничью, а несколько и проигрышей, а после каждого выигрыша мутанта, мужичонка предлагал реванш, да так предлагал, что не менее азартный Дедпул не мог отказаться, и уж не замечал, как летит время. А луну между тем сменило солнце, народ пробудился, занимался своими делами, а они все кидали ножи. — Уэйд? — подошел, растирая виски, Дени. — Погодь! — отмахнулся Дедпул, примеряясь последним ножиком, бросок которого в мишень мог привести по счету либо выигрыш, либо хотя бы ничью, а то проигрывать снова какому-то не сильно героического вида мужичонке мутант не хотел. Когда Дедпул кинул и получилась ничья, Дени продолжал, не очень весело говоря: — Тебя Цитра хочет видеть. Может, ты намерен отвергнуть милость жрицы? Тут Уэйд стукнул себя по лбу, понимая, что и вправду всего лишь коротал время, но это коротание как-то чересчур захватило его, так что приходилось за уши себя оттаскивать. — Мы еще не закончили! — махнул он мужичонке, на которого внезапно напустилась жена, заметившая, на что тратит время, рискуя деньгами, ее муженек: — Ты опять! Ну, признавайся, сколько проиграл?! — Но дорогая… Я соревновался с самим божеством! — оправдывался мужчинка, предусмотрительно убирая ножики. /Бабы — зло. Ты еще не веришь? / — возник вдруг умник. «Что за настроение? Нас на свидание везут!» /Ощущаю себя племенным бычком/, — бубнил умник, когда Дедпула усаживали в машину. «Смотри на мир проще, когда мы последний раз (…) с кем-то? Вот именно! Ты забыл! Сейчас тебе дают шанс вспомнить! Бабы зло, мужики зло, все зло. Но с бабами можно приятно провести время.» /Чую, что запомним мы этот шанс на всю жизнь/. «Да что ты так мрачно?» — Дени, а я вот еще ножик добыл, — помахал реликвией перед носом водителя Уэйд. — Дедпулио! Мы уже не сомневаемся в твоей силе! Прости нас, что пытались подвергнуть тебя испытанию обычного человека! — торжественно говорил протрезвевший Дени. /Ну вот, они снова уверовали, что мы божество/. «Так это ж здорово! Останусь на острове! Буду править! Все по моему плану! Давай сюда титул умника, ты теперь просто зануда!» /Как бы боком не вышло/, — протянул зануда. Можно рассказать еще раз какой мистикой был овеян храм Цитры, а, можно, и не рассказывать, потому что Уэйда мистика этого чарующе красивого архаического места сейчас интересовала меньше, чем тлю на листе смородины теория относительности. Почему именно относительности? Потому что все относительно или все относимо. Относимо, в особенности, если подобрать правильный домкрат и транспортировщик. А вообще автор нехило зарапортовался. А знаете почему он зарапортовался? Потому что сейчас придется описывать то, что обычно не описывают приличные люди. Эх, ребята, сколько описаний теряем, сколько описаний. Но уж простите, я автор приличный и за героями не подглядываю, да. Хотя собственно пока можно было и подглядеть, да и просто поглядеть, ибо Цитра выглядела просто великолепно. Вообще она всегда таила в себе какую-то дикую красоту необузданной природы, темной стихии ночи, ноктюрническая пантера. Женщина, похожая на примитивных богинь, женщина, которая не пыталась подражать мужчинам силой, борьбой, но околдовывала именно своим женским началом. Может, именно это так тянуло к ней Уэйда, может, именно это казалось чем-то совершенно экзотически, потому что в Нью-Йорке, кажется, не оставалось ни одной женщины, не перенявшей нечто «мужественное»… Дени и молодцы-сторожа из храма без препятствий пропустили Дедпула в зиккурат, тяжелые каменные двери отворились, взгляду предстала Цитра. Не сказать, что в ней что-то изменилось. А вообще немного изменилось… /Я так и знал, на с (…)ках у нее тоже татуировки/. Да, на этот раз женщина из одежды оставила на себе только короткую кожаную юбочку, с уверенностью можно было утверждать, что больше на ней ничего нет, не считая ожерелий их клыков животных, перьев и ритуальной раскраски с татуировками. Из женщин племени только жрицы имели право наносить на тело татуировки, зато жрице доставался полный комплект, даже на подбородке красовался круг, несомненно, несущий тоже какую-то смысловую нагрузку. Но Дедпул над этой нагрузкой смысловой совершенно не пытался задумываться: «Вии! Ну давай уже скорее!» /Спешка нужна только при ловле блох/, — плавно вещал голос номер два. То, что им сейчас всем троим будет хорошо, смекнули обе шизофрении. На их присутствие в таких делах Уэйд научился не обращать внимание, убеждая себя, что все-таки это он, а не зрители. Хотя… Но выбора-то не оставалось. Лучше вместе с ними, зато с женщиной в самом соку, чем без них и ни с кем. «Не в тему. Хочу ее здесь и прямо сейчас». /Поспешишь, людей насмешишь/. «Опять не в тему! Хотя… Ладно, не буду свинствовать». Да, американец не привык медлить и создавать еще какие-то дополнительные условности, особенно, такой субъект, как Уэйд. А жрице все надо было обойти его с разных сторон, осыпать какой-то пылью. Потом подвела к фрескам на стене, храм вообще оказался изнутри несколько больше, чем снаружи, или так только казалось, или он прорывал насквозь холм. На острове вообще обретались старинные постройки, помещения, облагороженные культурными символами пещеры. Здесь на фресках или мозаике (не разобрать, все почти стершееся) обреталась примитивно изображенная сцена борьбы кого-то с кем-то, кого-то большого-пребольшого с маленьким-плюгавеньким. Нет, не плюгавеньким. Мелкая фигура явно была настроена завалить крупную, тыкая в нее ножом, наподобие того, который притащил с собой Уэйд. Цитра давала разъяснения к фрескам, тянула время, наверное, еще сомневалась, проверяла: — У ракьят есть легенда о герое и великане… — Ага. Герой победил великана, и он был родоначальником племени. /Откуда ты знаешь? / «Я не знаю, я только что сочинил по аналогии!» Но Цитра решила, что Дедпул не сочиняет, а знает, глядела на него реально как на божество, несмотря на свои матриархальные замашки почти склоняясь перед ним, что даже смущало. Продолжала напевно: — Теперь появился новый великан, новая угроза народу. Но пришел ты, ты — новый герой. Интонации ее голоса своей сказительской плавностью местами даже напоминали голос Вааса, вернее части его реплик. когда он говорил о чем-то отвлеченном, не переходя на непоследовательную нервную брань. /Герой, которого заслужил этот остров/. Между тем первый голос рассматривал фреску, заставляя себя не свинствовать, потому что иначе он бы просто с совершенно конкретным намерением повалил немедля Цитру, которая на деле плавно подводила к осуществлению этого намерения. «Какое небо голубое», — посвистывал маньяк, стараясь не глядеть на алые ритуальные рисунки, двумя полосами прикрывавшие грудь жрицы. На фреске тоже обнаружился какой-то рисунок жрицы, видимо, прародительницы, к которой пришел прародитель после победы над великаном… Этнографы и антропологи, наверное, залюбовались бы, но их бы никто не пустил в храм, да и на острове их бы давно сцапали пираты. А Уэйду вся эта мифология была глубоко фиолетова, зато он снова увидел ножик и тут же хлопнул себя по лбу: — Ай! Про ножик-то я напрочь забыл! И с этими словами достал из ножен клинок с драконом, нож-реликвию. — Откуда… он у тебя? Им убивали наших предков, если он будет в храме, их души найдут покой! — совершенно расширились крупные зеленые глаза Цитры. — Да это… Смерть зачем-то притащила, — не кривя душой, отвечал Дедпул. — Ты только не ревнуй, у меня с ней ничего не было. Да и вообще, я со Смертью только болтать могу, иногда полезные плюшки приносит вот, рассказывает, что творится. Вот этой ночью принесла. Было дело и насчет душ, тоже ей надо было что-то, ей надо, а кочевряжился я… /Больше молчи, амиго. Мозг же выносишь/, — подсказывал второй голос. — Ты говоришь со смертью?! — кажется последние сомнения насчет природы пришельца отпали. — Да, ты несомненная реинкарнация прародителя! Победителя Великана! Ты спасешь наш остров! И племя ракьят возродится в былом могуществе! — Может, тогда ты реинкарнация первой прародительницы? — намекал и намекал Уэйд, бессовестно обманывая, вернее, даже не вникая в суть и важность всех этих мифов для его «избранницы». — Пойдем, о прародитель, — увлекала его за собой женщина. Ожерелье позвякивало на ее шее, волосы, собранные в африканские косички, волновались при каждом шаге, напоминавшие лианы. Одно радовало несомненно: не поили никакой гадостью, не посылали туда, «не знаю куда» за «не знаю зачем». Но это «не знаю что» (то есть нож) Уэйд ведь притащил, так что после таких уговоров жрицы он чуть было и сам ни начинал верить, что является чьей-то реинкарнацией. Ведь в это легче верить, легче принять сознание своей важности, чем вспомнить, что происходишь из неблагополучной семьи, из трущоб большого города, выкинутый в мир без цели и назначения. Вот каждый ракьят мог четко ответить и о цели существования себя и мира (не особенно разделяя эти два понятия) и о смысле жизни, ведь мифы отвечали на все. Какой соблазн затуманить свой рассудок не наркотой или телеком, а мифом. Тем более, что точную свою биографию Дедпул забыл, так что почему бы не поверить жрице? «Опиум для народа»… Опиум во времена Маркса был обезболивающим. Призрак Коммунизма остался за пределами храма. А пока Уэйд и Цитра прошли к залу-площади, в центре которого на возвышении стояла каменная плита вроде жертвенника. Да. Именно он. Судя по следами крови и орнаментам. /Надеюсь, тут не людей приносили в жертву? / «Если только пиратов». /Дурень, жертва должна быть духовно чистой! / «Ой, понабрался всякого бреда. Жестковато будет, однако», — беспокоился о чисто насущном маньяк. Потом мутант заметил, что помимо него с Цитрой на зале-площади, увитой лианами, застыли на лестнице еще, как минимум, шесть бравых охранников, которые, точно став частью скульптурного комплекса, стояли, опустив головы, повторяя вместе со жрицей слова на неизвестном языке. — Цитра… А они так и будут тут стоять? — понял, что вот-вот добьется своего Уэйд, но посторонние мужчины как-то не радовали. Ой, прямо скромник нашелся! — Чем они смущают тебя, о Дедпулио? — совершенно не понимала проблемы Цитра. Вот из храма вытащили — проблема. А то, что при эротическом действе еще какие-то зрители — не проблема. Разная система ценностей, что поделать. — Как бы тебе объяснить… Ну не принято у нас так, у божеств, — почесал в затылке Дедпул. Интересно кого он божествами обозвал… «Цивилизованных» чай. Обозвал так, совершенно невольно. — Они опустят глаза, — не уступала реинкарнации Цитра, видимо, считая, что реинкарнация имеет право забыть часть своей мудрости. — Это ведь ритуал. Они должны знать, что ты существуешь на самом деле. Они должны увидеть твое подтверждение… /Ритуал? Подтверждение?! / — ерзал, как на углях, умник. «Ну что ты паникуешь… Все, мозг, я тебя отключаю», — послал его куда подальше первый. Но тут вдруг запаниковали все трое, потому что Цитра, не спрашивая разрешения, проворно сняла маску с Уэйда. Последний инстинктивно прикрыл лицо руками. Не один раз случалось с ним такое, что какая-нибудь спасенная девушка, очарованная его болтовней и харизмой, сбегала, сверкая пятками, едва только приподнимала маску. Но Цитра дотронулась до его рук, мягко попросила опустить, затем задумчиво без тени отвращения провела вдоль каждого шрама, рассматривая их точно искусный орнамент. — Эти следы, — говорила она сладко растягивая слова. — Да, ты прошел через смерть. Без сомнения, ты переступил через ее грань. Ты шаман, ты божество! — Я шаман, — был готов поверить, чему угодно Дедпуд, тем более, что его страшной по меркам цивилизованных, роже никто не испугался. Еще и объяснение нашли. А ведь и верное объяснение: переступил через смерть, но она оставила следы. Вот только оголтело верить в то, что реинкарнация кого-то, не стоило, да и смущало, что из обычной физической любви в благодарность за спасение развели какой-то мистический ритуал, с каким-то подтверждением. Хотя… Цитра дунула на свою ладонь, с нее полетела снова какая-то дурманная пыль, ударившая в нос. Мир закружился, завертелся. Потом Уэйд понял, что распластан на жертвеннике и уже не совсем одетый, но через миг уже ничего не смущало, потому что сверху оказалась жрица… — О да… Детка, да! — вспомнил ощущения, которые чуть ни забыл со всей этой беготней, мутант. — Ах… Подтверждение! Вспоминай… Ах… Вспоминай, кто ты, — доносился пространный голос жрицы, сравнимый со сладостным шелестом набухших весной почек деревьев… Эх, сколько описаний теряем, сколько описаний. И как он словно изучал каждый контур ее тела, проводя вдоль груди, талии и бедер руками. И как женщина вскидывала руки, запрокидывая голову, утробно мурлыкая от наслаждения. И казалось точно ее ритмично покачивающийся силуэт над ним сливается с фиолетовым небосводом, а они парят в невесомости… Безумной, свободной. И их движения виделись древним танцем самой природы, ритм которого то замедлялся, то набирал темп. Какие ритуалы, какие разные ценности… Они вдруг оказались совершенно похожими, ничем не отличающимися от первопредков. Но какие описания теряем, побейте автора за его совестливость. Да… Ой что было, что было. А было все весело. Правда в самый пик наслаждения затуманившиеся глаза Цитры внезапно сверкнули, а вместе с ними сверкнуло и лезвие в ее руке. Лезвие того самого только что принесенного кинжала-реликвии. Через несколько мгновений жрица, издавая подобие протяжного рыка, всадила мутанту нож в живот. Мутант, вздрогнув от такой неожиданности, прикола не понял: — Ай! Красотка! Потом немного оклемался после такого неожиданного финала, перевел дыхание, тряс головой: — Я не поклонник садо-мазо! Ты так со всеми? — Со всеми чужестранцами! — говорила Цитра, медленно слезая с мужчины, а потом вдруг бросилась на колени, кладя нож на жертвенник рядом с Уэйдом, покорно приникая лбом к краю орнаментов, почти дрожащим от благоговения голосом говоря. — Но ты… Ты и правда бессмертный! Прости меня, о Великий Дедпулио Фрутти Коатль! Уэйд поднялся с каменной плиты, застегнул брюки (так это было и вовсе не трико!), почесал в затылке, ощущая внезапно какой-то премезкий осадок на душе. Всего миг назад он был готов и правда навсегда остаться на острове, стать или не стать прародителем новых поколений ракьят, казалось, что они с Цитрой просто созданы друг для друга. И больше ничего в жизни не надо. Оказалось, что только казалось, что не все так просто. — Не прощаю! То есть даже то, что я тебя спас… — Уэйд вдруг ощутил, как ему стало гадко и горько. Физическое напряжение исчезло, так что мысли роились с особенным рвением. — Это была проверка. Ты бессмертный! Ты избранный. Такова традиция! — отчаянно твердила женщина, глядя снизу-вверх на Уэйда, видимо, ощущая, как стремительно его теряет, хотя, может, тоже вовсе не хотела теперь терять, в ход шли разрозненные аргументы. — Я жрица! И достаюсь только избранному, неизбранный вынужден умереть. Уэйд не мог понять, но ему было то ли дико душно, то ли дико тошно. Рана-то на животе уже затянулась, а рубец оказался глубже, чем обычно. Обычно только тело ранили, а тут… Предали едва зародившееся доверие, веру в то, что есть где-то иная жизнь. Или нет. Или не веру, ведь он не умел верить. Так или иначе мутант вдруг выпалил: — Ты бездушная расчетливая сволочь, которая сначала (не знаю наверняка, что там у вас было) предала своего брата, а потом и меня, твоего спасителя, оттолкнув единственного человека, который тебя любит — Денниса! Я ухожу! Так он в липком чаду неосознания реальности и покинул храм, его выпустили, только за спиной ощущался совершенно неподвижный взгляд оцепеневшей Цитры, которая как будто каждый раз не понимала, что делает не так, не то, обвиняла в возникновении зла тех, кто его совершал, не подозревая, что сама является косвенной причиной. Все очарование Цитры таяло, Уэйд вдруг ощутил себя непомерно старым, и в Цитре увидел только достаточно властолюбивую девчонку, которая, пользуясь остатками традиций древнего племени, создала подобие секты, культ… Может, Уэйд в чем-то и страшно ошибался, путая вновь созданные и воссозданные культы, но само ее извинение и удивление, почему принятый Дедпулио так резко уходит, стерли с ее лица всю маску вечной загадочности и иллюзии того, будто она знает больше остальных. Более-менее очухался Уэйд уже только где-то посреди леса, ломанувшись через кусты, понял, что снаряжение его не изменилось, потом понял, что по идее должно было измениться. Поглядел — так и есть, в ножнах торчала стальная голова китайского дракона. /Ножичек-то зачем спер? Чай ритуальный! / — Есть дело к одному человеку! — сощурился Уэйд. «Я должен выяснить, кто круче!» Теперь на острове задерживало одно единственное дело, один человек, враг.