Danse macabre

… Миледи чутко прислушивалась к шорохам уже по-осеннему холодной ночи. Ущербная луна, подобно утлому суденышку в бурю, то выныривая из-за облака, то вновь опускаясь в его тень, освещала на бледном лице молодой женщины ее глубокие, переполненные тоской глаза. Вдали зарокотали последние отголоски грома. Глухо ухнула сова. Эхо от ее крика долго путалось в чахоточных ветвях приземистых ветел и, наконец, замерло. Вместе с ним в сердце Миледи угасла последняя надежда на спасение. На нее навалилось гнетущее безразличие. Страх близкой гибели тошнотворным клубком подкатился к горлу. Сразу ослабли ноги, а кожу ладоней покрыли мелкие липкие росинки пота. Вдоль позвоночного столба пробрался холодок. Тело затрясло в ознобе. Пленница собралась с остатками сил и резко встала на ноги. По крайней мере, пятеро мужчин не сводили с нее пронзительных взглядов. Увы, это были не те взгляды уважения, восхищения и, случалось даже, животной похоти, к которым привыкла Миледи. Пять пар глаз пылали ненавистью и жаждой близкой развязки. - Где я умру? - спросила осужденная, обреченно вскинув голову и посмотрев на своих судьей. - На том берегу, - угрюмо ответил палач. Его тощая фигура была укутана в черный бесформенный плащ и резко выделялась на фоне пронзенного вспышкой молнии неба. Миледи почувствовала на своих плечах стальную хватку его рук и тихонько вскрикнула. Палач усадил ее в лодку. Ливень только что окончился, и женщина заметила у своих ног темную растекающуюся лужицу воды. Воображение, напряженные нервы и мрачный пейзаж сыграли с ней дурную шутку: ей показалось, что она видит собственную кровь. Как сквозь ватную стену до нее донесся голос мужа, обращенный к бетюнскому палачу: - Возьмите. Вот Вам плата за исполнение приговора. Пусть все знают, что мы действуем, как судьи. -Хорошо, - глухо отозвался палач и взял увесистый кожаный мешок из рук мушкетера.- А теперь пусть эта женщина тоже знает, что я исполняю не свое ремесло, а свой ДОЛГ. Миледи вновь сотряс приступ озноба, так как от этих слов на нее дохнуло могильным холодом, а плеск золота, брошенного палачом в реку, роковым эхом отозвался в ее смятенной душе. Наконец палач влез в лодку, и она тихо тронулась к левому берегу Лиса. Плеск весел был почти не слышен и послегрозовую тишину будоражил лишь отвратительный скрип несмазанных уключин. Казалось, что это ладья Харона медленно, но неумолимо переправляет грешную душу в царство Аида. Миледи тоскливо смотрела по сторонам. Последние минуты жизни. О, как бы она жаждала сейчас видеть пред собой старые, обвитые плющом крепостные стены родового замка! Как хотелось ей, пусть и в последний раз, пробежаться босиком по нагретой за день лучами солнца траве, вдохнуть едва уловимый запах вереска, который всегда напоминал ей липкую медовую патоку. Но вместо этого позади нее грозно высился остов колокольни и поскрипывала ветхими крыльями заброшенная мельница. Приговоренная вдруг вспомнила, как холодными зимними вечерами мать рассказывала ей сказки о Старой Мельнице. Воспоминания о детстве оживили в ее сердце образ сына. Дикая, нечеловеческая боль и тревога за маленького человечка внезапно изменили ход мыслей Миледи, придали ей сил. Она обернулась и посмотрела на противоположный берег. Ее судьи приклонили колени и опустили головы. Палач неспешно взмахивал веслами и мускулы на его спине вздымались в такт. Оцепеневшими руками злосчастная графиня нащупала узел, стягивающий щиколотки, и попыталась его развязать. Сломался ноготь, но она не осмелилась даже выругаться. Лодка пристала к берегу. Миледи, оттолкнув палача, легко выпрыгнула из лодки и бросилась бежать. Внутренний голос подсказывал ей, что игра проигранна, но именно близость финала придавала сил, кружила голову. Она уподобилась азартному игроку, который, спустив большую часть состояния, вместо того, чтобы езжать домой, ставит на карту последнее. Но земля еще была влажна после ливня, а подол платья надувался от порывистого ветра пузырем и мешал бежать. На откосе башмак Миледи застрял в вязкой грязи, она поскользнулась и упала на колени. «Все кончено. Небо отреклось от меня», - прошептала осужденная побелевшими губами. Тут же ее настиг палач. Поднявшие было головы свидетели этой драмы, увидели, как ловким движением он обрезал прекрасные волнистые волосы Миледи. Ветер развевал их в руке палача, как знамя и луч ущербного месяца серебрил белокурые пряди. Бетюнский палач отбросил их на заранее расстеленный плащ и взял меч. Сердце Миледи бешено забылось где-то в горле. Казалось, оно проломит грудную клетку. Губы пересохли. Нет, ожидание невыносимо. - Делай свое дело! – из последних сил закричала молодая женщина. Тогда с другого берега увидели, как палач медленно поднял обе руки. Лорд Винтер и Атос, обуреваемые, первый - лютой ненавистью и предвкушением крови, а второй – странной смесью отвращения, угрызений совести и, как не дико ему это казалось, тихой жалости, до боли в глазах всматривались в фигуры на противоположном берегу. Руки палача опустились, но внезапная вспышка молнии на секунду ослепила их, а раскат грома поглотил последний крик жертвы. Когда мужчины снова сумели различать очертание предметов, все уже было кончено. Палач, вытерев меч об полу кафтана, держал в руке плащ с останками. Положив его в лодку, он выехал на середину реки и опустил свою страшную ношу в пучину вод. Атосу на мгновение показалось, что он видит великолепное воздушное кружево из белокурых волос, расплывающихся по воде. Лошади уносили своих всадников прочь от окраины Армантьера. Через несколько минут, казалось, ничто не напоминало о разыгравшейся драме. Лишь долговязая фигура палача, как веха, выделялась на берегу реки. Дождавшись, когда конники скроются вдали, он поспешно забрался в лодку и налег на весла. Пристав к берегу, на котором только что совершилась казнь, он присел на корточки и начал озабоченно шарить руками в густой мокрой траве.