Походная песнь

      ...И Рикон испугался иглы, хотя, как мне показалось, Мейстер Колемон достаточно долго его уговаривал. Он немного поплакал, но его отвлекло зрелище горящей бородавки. После я сама его выкупала. Он спрашивал о тебе. Мальчик нашел, что гонки вшей – это очень забавно, (и все же, Сандор, это просто отвратительно, и тебе это известно!), и все канючил, чтобы его отправили в Дредфорт служить твоим оруженосцем. Разумеется, вскоре после ванны я уже видела его во дворе, в грязи с ног до головы, как будто он только что бегал по всей богороще на четвереньках.       Каждый раз, когда я смотрю на него, я вижу тебя. Он напоминает тебя не внешним обликом, - это невозможно, - но выражения лица, жесты, даже то, как он ожидает, что остальные будут трепетать перед его вспышками гнева (я дразнюсь, милый - влюбленные ведь могут дразнить друг друга, не так ли?) Даже его речь напоминает мне о тебе. Рикон сообщил мне, что недавно у него появилось новое любимое слово – «в пекло». «Я просто обожаю его» - сказал он, сияя как начищенный медный таз. Теперь у нас постоянно «в пекло то» и «в пекло се». Я грожу ему пальцем и предупреждаю, что это не доведет его до добра, но тщетно. Мои угрозы мало что значат для этого мальчишки, а уж Бран и вовсе их не боится. Льщу себя надеждой, что от нас с тобой ему будет больше пользы, чем от мальчика всего на пару лет старше. Я уверена, что ты – единственный человек, который имеет на него влияние, с тех пор, как Оша покинула нас, и единственный, кого он уважает так же сильно, как и обожает. Как бы я хотела, чтобы ты был здесь! Девять, десять одиннадцать лет – это годы, когда дети наиболее подвержены любому сильному влиянию, - как ты думаешь? Они так быстро меняются. Невидимые взгляду перемены происходят день ото дня, от недели к неделе, от месяца к месяцу. Ты едва замечаешь их, пока вдруг не увидишь, что перед тобой совершенно другой человек.       Ну вот, вышло совершенно не то! Я вовсе не хотела сказать, что ты должен немедленно и вернуться в Винтерфелл к лорду девяти лет от роду. Поверь мне, я ни не миг не забываю, что в то время как я живу в удобстве и роскоши, ты живешь в грязной палатке и терпишь на себе все ужасы войны. Но как я хотела бы быть там с тобой… и поддерживать тебя во всем.       Рассказать тебе один секрет? Угадай, кто на самом деле испек эти пирожки с мясом, которые тебе так понравились? Алис сказала, что у меня врожденный талант к выпечке, потому что мои руки холоднее, чем у многих других, и это полезно, когда нужно, чтобы жир не смешивался с тестом. Иногда я воображаю себя одной из кухонных девушек, легконогой и беззаботной как те деревенские вертихвостки, до которых миру нет никакого дела, а их самих заботят только любовные дела. Ты мог бы заметить меня на кухне и однажды, во время дневного отдыха, ты пришел бы, расселся бы на стуле и часами лениво наблюдал бы за тем, как я готовлю еду, болтая со мной о всяких пустяках своим чарующим голосом, похожим на расплавленный металл.       Думаю, мне не стоит больше так увлекаться своими фантазиями, они ведь приводили в отчаяние мою леди-мать и до сих пор злят тебя. Она обыкновенно приводила меня в чувство, щелкая пальцами у меня перед глазами, - ты тоже так делаешь. Сандор, не будь ко мне слишком суров. Я пережила Королевскую Гавань и Мизинца, благодаря тому, что давала волю моему воображению, а порой совершенно отказываясь видеть то, что было вокруг. Когда я думала о Винтерфелле, он всегда представлялся мне таким, каким я его запомнила, покидая Север, хотя и я знала, что все изменилось. Мечта о возвращении туда стала той опорой, что помогла мне выжить. Но теперь я здесь, и правда оказалась столь болезненна, что вряд ли можно было быть к ней готовой. Прошло три года, а я все еще вычищаю черепки и осколки из обугленных развалин, бывших когда-то комнатами, и меня преследуют призраки все тех, великих и малых, кого взрастили эти стены за время моего беззаботного детства.       Ты верно сказал о моих братьях – они царят в моем сердце. Нет того, чего бы я ни сделала ради них. Когда они возвратились домой, моя радость была так велика и безмерна, что походила на безумие. Ах, если бы я была в здравом рассудке тогда! Я видела, что Рикон смотрит на тебя, как на воплощение зрелости и мужества, и меня переполняла зависть к вам обоим. К тебе – потому что меня изумляла твоя находчивость и хитроумие, а я полагала, что должна обладать тем же, потому что мне семнадцать, и я взрослая женщина. К Рикону – потому что мне опять хотелось стать столь же веселой и беззаботной как ребенок, а не нести на себе все тяготы взрослой жизни.       У меня определенно есть склонность усложнять то, что должно быть просто. Полагаю, в отношении доходов мы в худшем положении за последние несколько лет. Наши потери - денежные, политические, военные – могут быть возмещены одним росчерком пера, но… что ж, я гоню от себя эти мысли. И не хочу более говорить об этом ни слова. Я должна быть и буду твоей, иное – немыслимо, и тем мыслям уже более нет места в моем сердце. «Глаза Отца видят даже воробышка в небе…». Иногда, когда в своем воображении я вижу, как тебя опускают в холодную землю в далеком краю, завернутого в простое серое одеяло, я начинаю твердить себе эту фразу, чтобы отогнать эти страшные видения.       Прости мне это мрачное настроение. Я знаю, что ты вернешься ко мне и тогда мы обретем то, что нам суждено. Я много думала о нашем многомесячном путешествии в Винтерфелл. Оно было нелегким, знаю: сон на холодной земле, листья одуванчика на завтрак, отсыревшее огниво, дымящие костерки, от которых не было света и то, как мы дули на свои посиневшие пальцы в попытках согреть их. Но это был единственный раз, когда я так долго была наедине с тобой. Как сдержан ты был со мной поначалу! Ты помнишь? Ты словно приближался ко мне маленькими шажками, похожими на наши скудные порции еды. Твоя рука на моем плече, на моей спине (какие же большие у тебя руки!) каждое прикосновение – чуть более уверенное, чем предыдущее. К концу путешествия я обнаружила, что в том месте, где ты чаще всего тянул меня за рукав, даже протерлась шерсть. Было ли это потому, что тебе нужно было отвлечь чем-то свои пальцы от того, чтобы коснуться меня так, как ты обычно касаешься женщин? Я понимаю тебя вполне. Иногда я едва могла смотреть на твои руки, так меня обуревало безумное желание перецеловать и взять в рот каждый из твоих пальцев – или отрубить их совсем, так велик был мой страх и трепет перед тем, что должно было произойти потом. Страх вторгался даже в мои сны, и те видения, которые создавал мой спящий разум, пугали меня больше всего. В них ты брал меня снова и снова, с силой вторгаясь в меня, и твое тело было таким большим и массивным, что ты как будто заполнял собой все. Если твои пальцы таковы, то только боги знают, каково все остальное. Даже если бы ты разорвал меня надвое, эта мысль никогда не показалась мне вполовину такой дурной, какой должна бы. Это желание и позже не покидало меня, как ни старалась я запереть его в укромном уголке своего сердца. Оно только росло и порой становилось таким ужасающе сильным, что я запиралась в комнате, сворачивалась на кровати и кусала подушки, чтобы подавить его. Осмелюсь сказать, что однажды ты поцелуешь меня не только во сне, и меня унесет в блаженное небытие, а мои мысли в единый миг разлетятся, как пушинки одуванчика под ветром.       Ох, не могу поверить, что я действительно все это написала! Возможно ли умереть от смущения? Если я не пошлю это письмо, ты никогда не прочтешь все это. Но я подозреваю, что ты именно этого и хотел – превратить меня в жалкое создание, запутавшееся в самом себе. «Иногда мне хочется немного тебе отомстить». Удовлетворен ли ты?       Сандор, каждый день на закате я выпиваю чашу вина согласно нашему уговору. Могу я предложить тебе еще один? Ты можешь положить мои письма под подушку, когда будешь ложиться спать? Это будет, как если бы мы действительно делили одну постель. Я поступаю так уже две недели, и это порождает во мне удивительные мечты, в которых я твоя леди, а ты – мой лорд. Я думаю, что они должны исходить какого-то очень глубокого и тайного уголка моей души, иначе отчего они имеют надо мной такую власть. И все же, я не знаю, как долго я еще смогу питать себя ими и оставаться в здравом рассудке. Как говорится, во сне ты можешь сварить яйцо, но не съесть его. Это меня и губит.       Уже почти утро. Рикон и я заснули в моей кровати – я читала ему, и после того, как я отнесла его в его постель, весь сон пропал. Так что я села за это письмо, ведь когда я одна, мои мысли всегда обращаются к тебе. День обещает быть прекрасным, и алый краешек солнца уже показался над Восточными воротами. Земля покрыта тонким слоем снега. Это напоминает мне летний снег моего детства – времени, когда меня окружала только ласка и любовь.       Только что я открыла окно, выглянула наружу и высунула язык, представляя, будто целую тебя прямо со снежинками на губах. Семь маленьких поцелуев: один для твоего лба, два – для твоих глаз, еще один – для кончика носа, один – для твоих губ, и, так как в этот ранний час ты должно быть в постели, и, наверное, не одет полностью, два последних для твоей крепкой груди, прямо для твоих обнаженных сосков.       С любовью,       Твоя Пташка (вся красная от стыда).       Пятнадцатый день двенадцатой луны 303 года от З. В.       Санса,       Я уже написал тебе письмо, но на следующий день получил твое. И оно требует немедленного ответа. Пергамент у меня закончился, и мейстер мне ничего не привез – Иные побрали бы этого жирного ублюдка. Другие твои письма слишком старые и потертые, чтобы пережить путешествие до Винтерфелла, так что я пишу свой ответ на обороте последней страницы этого, хотя я скорее отрезал бы себе сосок, чем расстался с ним. Гребаный ад, Пташка, что ж ты делаешь. Все, о чем я могу думать сейчас – как ты сжимаешь своими белыми зубками эту часть моего тела. Это ты хорошо придумала, просто великолепно. Что еще ты хотела бы проделать со мной? А? Расскажи мне, моя жадная, моя ненасытная девочка.       Разумеется, я буду спать с твоими письмами под подушкой. Я уже так делаю – засыпаю, перечитывая их. Или делаю кое-что другое, если уж говорить начистоту. Знаешь, что горячит мою кровь? То, как ты линуешь страницы. Седьмое пекло, да кто еще так делает? Словно десятки маленьких о напоминаний о тебе. В твоих письмах каждая страница аккуратно расчерчена, твой изящный женский почерк никогда не выходит за линию, а конец каждой фразы отмечен красивой круглой точкой. Я рисую в своем воображении тебя – ты сидишь за столом с листком пергамента, острым пером и линейкой и чертишь безупречно ровные строки, как и учила тебя твоя септа. Как будто ты не письма своему псу пишешь, а создаешь хренов манускрипт с миниатюрами. Я не знаю, почему это так возбуждает меня - аж яйца болят. А как тебе такое, моя шалунья? Я лежу на спине, читаю одно из твоих писем, и в штанах у меня все становится твердым, как камень, и большим, так что завязки еле держатся. Тогда я развязываю бриджи и, поплевав на ладонь, начинаю наглаживать себя, медленно и крепко. Ты когда-нибудь прикасалась к себе там, думая обо мне? Не о том ли ты говоришь, упоминая о том, как ты вся сжималась на постели и кусала подушки? Расскажи мне о своих ночных играх, и ничего не утаивай.       Так или иначе, если ты еще не делала этого, то стоит попробовать. И не стыдись. Все мальчишки делают это. Когда я был в возрасте Рикона и делил каморку размером с нужник с пятнадцатью другими ребятами в Бобровом утесе, половина из них, скинув с себя одеяло, гоняли шкурку, в то время как остальные плакали и звали матерей. Даже не знаю, как мне удавалось сомкнуть глаза посреди этого хныканья. Я не знаю, как с этим у девчонок – никогда не бывал в их шкуре - но это совершенно естественно, и не слушай никого, кто говорит обратное. Когда тебе одиноко, и некому утолить твое желание, это может быть утешением.       Рикон – хороший мальчуган. Он обладает двумя важнейшими достоинствами мужчины – честностью и храбростью. Я не уверен до конца, такой же он простак, каким были его отец и твой брат Робб, или нет, хотя в любом случае я твердо намерен избавить его от врожденной глупости, насколько это возможно. Послушалась бы ты меня и разрешила ему учиться владеть сталью – уже давно пора. Когда мальчишки слишком долго бьются на деревянных мечах, это идет им во вред. В отличие от дерева, сталь рассекает плоть, и нельзя научиться защищаться от ударов, если сам не умеешь наносить их. И вообще, отправь-ка его помогать мяснику. Он достаточно большой, чтобы научиться резать свиней без лишней боли и страданий. Когда я был его ровесником, я работал на бойне в Бобровом утесе и уже умел увернуться от любого захвата или приема, и даже знал, как одними голыми руками убить человека.       Да, ты не так уж неправа, говоря о нашем сходстве. В прошлом году я как-то взял мальчика проехаться, и один старик крестьянин принял его за моего сына. Я решил, что он ослеп на старости лет, раз решил, что Рикон чем-то похож на меня. Видела бы ты мое лицо в ту минуту – я сиял, словно хренов маяк в Староместе. Ах да, я пропустил именины Ширен. Что ж, передай ей мои запоздалые поздравления и напомни, - то, что человек сеет в день именин, он пожинает весь год. Она хорошая девочка - робкая словно лань, но, любому дураку ясно, - когда-нибудь ты завоюешь ее доверие, и в награду получишь ее абсолютную преданность. Она будет Рикону прекрасной женой, если он будет достаточно умен, чтобы не замечать изъянов ее лица. Дети и собаки – весьма ценное приобретение. Сколько им ни давай, в ответ всегда будешь получать больше.       Ты пишешь об «ужасах войны» - здесь и вправду нелегко, но эта жизнь не так уж сказывается на мне в твое отсутствие. Сегодня утром я вдруг обнаружил, что напеваю во время бритья. Это была «Осень дней моих». Слова лились из меня сами собой, а в конце я заметил, что улыбаюсь как дурак. Эта улыбка говорила не о счастье или радости, но о том, что мое сердце тоскует по тебе. Все это выглядело жалко, - еще и потому, что я был трезв и не мог винить вино за этот фонтан соплей в сахаре. Теперь ты знаешь, каково мне бывает, а я буду знать, что и с тобой бывает то же самое. Так что, пускай даже ты будешь умирать от смущения, даже не думай оставлять эти девичьи фантазии, от которых твое лоно становится влажным.       «Во сне ты можешь сварить яйцо, но не съесть его». О, о голоде этого рода я знаю все, даром что уже не знаю сколько времени я довольствуюсь только собственной рукой. Я даже не могу вспомнить, когда я в последний раз был с женщиной. Лет пять назад, наверное. Я это говорю не для того, чтобы ты начала лучше думать обо мне – дело вовсе не в чести или верности. Я даже не знал, хочешь ли ты меня так же, как я тебя, так как я мог давать себе какие-то зароки? Но когда голод длится так долго, начинаешь мечтать об определенном блюде, а не о еде вообще. О чем-то самом лучшем, о самом совершенстве. Я никого не хочу, кроме тебя. Это верно так же, как и то, что я никогда в жизни больше не буду есть репу по доброй воле. Седьмое пекло, да я даже не помню, как это было, когда я в последний раз трахал кого-то. Не потому что в тот раз я был слишком пьян, а потому, что мои мечты о том, как я делаю это с тобой, столь ясные и четкие, что настоящие воспоминания тускнеют рядом с ними.       Хочешь посмеяться? Как думаешь, что я делаю по вечерам, чтобы успокоить себя после трудов и тревог? Я беру твою миниатюру и ставлю перед ней увеличительное стекло. Если слегка покачивать его взад и вперед, то кажется, будто твои губы раскрываются, чтобы поцеловать меня. Твой хорошенький нежный ротик. Иногда я по целому часу только и делаю, что развлекаюсь с твоим портретом и стеклом, воображая, будто целую тебя. Я бы взял твое лицо в ладони и зарылся пальцами в волосы. Предупреждаю: твои мысли действительно «разлетятся как пушинки одуванчика», моя милая Пташка. Ты за словом в карман не лезешь, и мне это нравится. Правда, я мечтал о твоем ротике, лице и волосах и в другом смысле. Думаю, ты догадываешься, о чем я. Я никогда не попрошу тебя о таком, ведь ты леди. Ну, разве что на мои именины. Может быть. Я готов бесконечно говорить о том, как я хочу тебя, но предпочитаю подождать, пока ты первая напишешь об этом. Я ведь даже никогда не видел, чтобы ты смеялась над непристойной шуточкой, но с другой стороны – ты так очаровательно морщишь носик и кривишься. Прямо руки чешутся тебя совратить.       Я тороплюсь закончить письмо – вороны уже готовы вылететь из клеток. Санса, знай - я всегда думаю о тебе и ничего так не желаю, как вернуться и быть с тобой. Да приблизят боги конец этой осады, и сократят дни наших страданий.       Сандор.