Вера, Надежда и Капитал

В гондоле дирижабля стойко пахнет сушёной рыбой. Вилей чувствует это сквозь неверный сон. Скорее всего, ему просто мерещится запах родного дома: дирижабль с гербом Ир-катха, единственный на Арвентуме, выплыл сегодня из своего ангара второй раз. Двенадцать лет назад, блестя едва отлитым корпусом, "Бирюза" поднялся в воздух, чтобы доставить на Инрис Императора, жаждущего укрепить отношения. Тогда Инрис и вошёл официально в состав Объединённых Материков - творение Великого, который не должен был править. Но пятилетний Вилей думал не об этом, когда смотрел на огромный синий герб, отблёскивающий с бока дирижабля. Он с замиранием нутра внимал величию какого-то растения с влажным гибким стеблем и ароматными почками. Мать рассказывала. Инрис – единственный цветок, поборовший всесилие магической земли, приручивший густой воздух и жесткие сердца. Оплётший весь материк и давший ему имя. Материку, на который оказался не похож. Инрис был высокомерным, не выживающим. Всегда. Никакой механики – смешно. Тот, кто пытается выжить, не будет отталкивать помощь раз за разом, как делает Граф Комрак. Это Вилей знает сам. У всего свои причины: история научила магов быть осторожными с друзьями. Забытые библиотекарями, уснувшие между книжных шкафов чьи-то дневниковые записи открывали ожоги и шрамы инриской души. Племена драхтов перебрались на Инрис с крайней северной части Арвентума ещё до изобретения паровой машины. До сих пор, спустя века, неизвестно достоверно, как они пересекли океан, и что их вынудило сделать невозможное. Но их суть изменилась, из-за путешествия или самого Инриса. Глупо считать, что все драхты от рождения обладают родной магией – маги рождаются только на Инрисе. Эта сила необходима им для жизни под давлением мощи месторождения кристаллов. Уплыв с «Матери Материков», драхты не знали, что ещё населяет те пустынные почвы, куда они стремятся. Среди плоских гор, утыканных пещерами, ветром передувались бесплотные сифы – хитрые дельцы, не знавшие денег, побережье облюбовали ундины – прекрасные неразумные девы, магия для которых была втором голосом, сердце материка отдалось сухим полям, где не росло ничего, кроме ковыля. Кровью омыт путь инрисцев к государственности, не желающей приживаться на дикой земле. Сколько войн топталось по их телам, сколько жестокости затыкало рты. Многие порывались вернуться и умирали, не сделав шага: Инрис приручал кипящий драхтский нрав. И приручил. Металлические голоса, точёные фигуры, холодные головы – вот, что осталось от магов. Но в глубине замёрзших душ продолжала пылать древняя страсть драхтов – к другим магия не устремилась бы. Это шептал со страниц язык сифов, и веры ему было немного. Но что-то в Вилее поддалось грустной песне. Что-то содрогнувшееся и на Ривелии, который пятьдесят студентов Корпуса Императорской Армии посещали первым. Возвращение на родину тогда ощущалось болезненно. Его семья перебралась из пропитавшейся рыбой квартирки, у самого чердака, на Арвентум, как только в Ри-катха объявили о воссоздании старого альянса. Голода терзали народ – с ними бежало много честных механиков. У Вилея и родственников были свои причины. Новый Ривелий остался Ривелием старым. Вилей уже видел эти гудящие улицы, зелёные флаги на ратуше, мальчишек, играющих в замершей вентиляции, и чудовищную нищету. Да, немагическая техника там ушла вперёд на десятилетия, и на неё существовал постоянный спрос. Не многие знали, какой ценой он дался Графу и его деловым партнёрам. Электричество – новая ступень в движении прогресса. Которая, скорее всего, не приживётся на Арвентуме – слишком низкая совместимость с кристаллами. А голубые молнии, хрустящие по проводам, уже натянулись по центру Ри-катха. Приезжие задирают головы, чтобы разглядеть лучше, горожане прикрывают головы, небеспричинно опасаясь. Дожди любят Ривелий, и едва на толстые сплетения проводов проливаются частые ливни, вспыхивают столбы обжигающих искр. Это не выглядит безопасно. Но выглядит удобно - в кармане Вилей держит маленький фонарик с малюсенькой же лампочкой, который успел прикупить в свободное время. Он намного проще в использовании, чем арвентумский кристаллово-масляный аналог из стандартной экипировки техномага. Но электричество им не показывали. Что им показывали, Вилей не помнит. Они с друзьями сбегали с уроков чаще, чем присутствовали на них: выбираться в город было интереснее, чем слушать сварливый бубнёж мастеров из Ведомства Чертежей и Схем. В городе пахло жизнью. Тяжёлой и неблагодарной, но жизнью. Вилей вспоминал давно забытые времена. Он и соседские мальчишки слонялись по пустым амбарам, загнивающим мельницам и утопленным полям. Они не знали, что это значит, оттого их раннее детство было почти безоблачным. Как небо где-то в океанах. Глухие воспоминания – вот и всё полученное от долгих двух месяцев на влажном материке. А программа интеграции оказалась на деле бесполезной. Никто не знал засчитывать этот промах новому Императору или его министрам, в чьих бестолковых идеях осталась власть. Только Императору всунули в руки символы власти, все начали обсуждать не его лидерские качества, а миловидное лицо. Утром Вилей впервые встретился с этими «качествами». Когда их с Мейв запустили в приватный зал, он себе не поверил. Почему они? Для чего их выбрали? Солнце лилось в глаза, ослепительное среди густых ранних теней, а его мысли крутились вокруг последних совершённых нарушений. Ничего серьёзного на ум не приходило. Две фигуры за спиной правителя Объединённых Материков рябили пылинками, словно смеялись над их растерянностью. Тогда Император заговорил. Он рассказывал будто себе, отстранённо, но даже так можно было подавиться дыханием от этих слов. Их посылали в Ин-катха шпионить за кем-то! А Вилей-то надеялся на ещё два месяца отличного отдыха, укрытого под упорную учёбу. Как легко было в Ри-катха. Отлучки замечали, но списывали на стресс, успеваемость была ужасной – списывали на культурные отличия, сладкий сон вместо занятий – разница во времени. Вряд ли он расслабится так же, зная, что вынужден общаться с императорским подручным. Странным императорским подручным, непохожим ни на что. Этот Ив точно не из Корпуса: к армейской форме он ещё не притерпелся, словно всё тело у него чешется, еле стоит на прошипованных подошвах сапог, а высокий воротник формы душит его. Он и техномаг с натяжкой – мышечная масса распределена не так. Драхт к тому же, единственный из группы, кроме рыжего Терло, который сильно повредил ногу за день до отправления. Их так и осталось ровно пятьдесят. Лихая улыбка фальшивого друга встаёт в горле у Вилея, потому что глаза в то же время сочатся одинокой злостью.

***

Где-то под металлическим полом шелестят редкие Южные Луга, у самой кромки гремучих океанов. Где-то над оболочкой с газом начинает синеть серое небо. Они втроём сидят на сумках, прислонившись к дребезжащим стенам. Им, припозднившимся из-за раннего визита к венценосной особе, предусмотренных мест не досталось - императорский дирижабль, оказалось, не был рассчитан на пятьдесят человек с сопровождающими. Больше пространства занимают окна. Мейв скучающе обводит взглядом гондолу. Все эти люди были ей непонятны, иногда настолько, что становилось противно. Зачем столько шума. Весёлая ложь и радушное притворство – хочется убежать. Глаза спотыкаются о назначенного «друга». Понятный. Драхты все понятные. Угловатый подбородок - ожесточён и груб, боец. У ушей маленькие мочки – быстро теряет терпение либо работает без системы. Прямой нос, без горбинки, - вынужден пробиваться в одиночку. Глаза глубоко посажены – разнообразные любовные связи. Лёгкая копна пшенично-русых волос не несёт информации, но выглядит приятно. Ив Уолш подозрительный. Легко заметить в узких рукавах нож, мирно прижатый к предплечью, нитки шрамов, вьющиеся по пальцам и дымчатые глаза видевшего смерти. Он притягивает к себе внимание: каждый из студентов, устроившихся на мягких лавках в ряды, уже не раз обернулся. Ив не отпускает с губ усмешку. Пусть думает, о чём хочет. Вилей пытается заснуть рядом, справа. У него не выйдет - ровный гул из моторов не даст. Яркие янтарные глаза упорно закрыты, веки бессонно дрожат, на широком лбу лежит раздражённая складка – не выйдет. До сегодняшнего дня, когда их вместе отправили в приватный зал, они не говорили. Мейв видела широкоплечую фигуру, окружённую смехом и обожанием. Её сложно было не увидеть. Исподнее Корпуса устроено так: не важно, сколько занятий ты сорвал, если продолжаешь быстро собирать стандартный паровой двигатель. Было бы легче относиться к нему так же, как ко всему его виду общительных недоумков, если бы он не был совершенно искренне добр. У Мейв в голове заедают механизмы от этой доброты. Вилей не должен существовать. Не мог. Первые ступени к императорской армии выживают из техномагов всё, кроме эгоизма. Сложно переносить постоянные головные боли от кристаллов и думать о ком-то ещё, сложно ломать руки, пытаясь разобраться в паровой машине, и думать о ком-то ещё. К концу полугодия первокурсники превращаются в мумий. Они живут сном и едой, умирая где-то на занятиях. Потом начинается боевая техномагия, и те оптимисты, убеждённые, что самое худшее случилось, получают жизнью по лицу. Мейв было легче – она никогда не ожидала другого от этого мира. Одинаковые стойки, заученные, как алфавит. Студенты в них и ходят. Непонятные действия руками, удары, наносящие больше вреда ударяющему, и тяжёлая техника, от которой подгибается спина. Корпус именно такой, каким и представлялся Мейв. Люди здесь ожидаемо озлобленные и глупые, предусмотрительно забивающие слабых – так меньше жалоб и слёз. Меньше человечности. Вилею лучше оказаться миражом. Чья-то рука касается её плеча, Мейв понимает, что задремала. Тепло, неприятно. Она вскидывается. - Эй, - Ив Уолш продолжает мягко придерживать. - Чего тебе? – Мейв смущена и злится. Бесцеремонность не входит в число её любимых человеческих качеств. Ни одно из человеческих качеств туда не входит, если подумать. - Мне хотелось бы узнать про вашу техномагию, ребята, - он придвигается ближе. Мейв замирает, даже дыхание слетает. - Ты должен знать, - она сбрасывает руку. Ив смотрит, будто умоляюще. Мейв не верит. И выплёвывает ему в лицо: - Нет. Он должен знать хоть что-то. Иначе не посмел бы надеть форму императорской армии. Вилей открывает ни секунды не спавшие глаза. Смаргивает муть. - Я объясню, приятель, - весело улыбается. Как легко ему принять дурные правила, - У техномагии две ветки: конструкторская и боевая. С какой у тебя больше проблем? Почему он начал с основ? Этот парень не может быть настолько отстал. Мейв не понимает. Или Вилею известно что-то ещё? - Начни с конструкторской. - Звучит страшнее? - Точно. А драться я, может быть, умею. Мейв знает первый абзац учебного свитка по конструкторской техномагии наизусть. Все первогодки его учат дословно. За десять минут. Существуют законы, которым вынуждено подчиняться все. Это законы физики. Механика твёрдо стоит на них, но магические кристаллы способны изменить естесвенное, способны управлять материальным, так, как того захочет техномаг. - Как это работает? – вклинивается в мысли голос этого Ива. Да, именно этот абзац Вилей и рассказывал. Теперь третий абзац из второго параграфа. Его она не учила, но он врезался в память, потому что самый полезный из всего свитка. У каждого кристалла есть разум. В него можно проникнуть, если правильно настроить свой. Разум кристалла - узлы, в которых сосредоточенна вся магия. Техномаг распутывает их, соединяет с основными деталями своего творения, завязывает вновь. Есть разные кристаллы. Одни усиливают какой-то природный закон, другие ослабляют. Но третьи, Сыпучие, нельзя никак использовать в конструировании: они не терпят вмешательства, слишком тонкое устройство. Их применяют в боевой техномагии. - Ну как… - пускается в объяснения Вилей. Мейв бы не стала. Но она и не говорит, - С ними можно договориться. Установить контакт. Умелому техномагу кристалл и силовое поле создаст, и энергию в противника вернёт. Очень умелому, такие больше не рождаются. - А оружие-то вам зачем тогда? – Глупый вопрос, если бы кто-то интересовался мнением Мейв. Очевидно. Договариваться достаточно быстро получается у единиц. Ни у кого. В оружие же помещают настроенные на определённые функции кристаллы. Техномагам нужно лишь корректировать силу, дальность и что ещё придется. - Револьверы этими кристаллами и стреляют – дорого жутко, а в черенок эфеса** их впаивают, - договаривает Вилей. Она ведь ничего не сказала? Великая паровая машина... - Великая паровая машина…- растеряно шепчет Уолш. Это топорная игра: торжествующая ухмылка рвёт его губы. Мейв понимает, он хочет, чтобы так было. Ив Уолш хочет запутать всех. Зачем.

***

На всех флагштоках, торчащих из стен, теперь висят синие полотна, а в изящных вазах упиваются прохладой и влагой вычурные инрисы. Все бесчисленные ковры Академии Магов судорожно чистят, окна протирают, важные помещения запирают на особые заклятья. Казалось, здание целиком охвачено иноземной болезнью. О, это была именно иноземная болезнь. До прибытия делегации осталось около трёх часов, что вынуждает Джеда наблюдать суетящихся младшекурсников – техномагов собираются поселить в их башню. Но не только они суетятся. Те, с кем Джед учился бок обок, те, кто уже набрался нужного терпения и рассудительности, находятся  в каком-то нервном замешательстве. Арвентумцы кажутся им огромной проблемой. Если бы они знали, какие на самом деле в Ин-катха проблемы. Граф говорил на последнем собрании о переменах в Неуступном Океане, о тревожных вестях из Сифских Гор. Джед как лидер студенческого управления должен был присутствовать на этих советах, где, по сути, у большинства не было права голоса. У него тоже. Если смотреть прямо, не пытаясь укрыться от правды, они все ещё дети. Им дали вырасти, дали развить талант, но не дали окрепнуть сознанию. На старших курсах студентам исполняется двадцать, но кто из них мыслит на двадцать. Их укрывали от возможных проблем, им настойчиво помогали отказываться от малейшего вызова, наставляли обходить трудности с холодной головой. Это не плохой путь, это не неверный путь, это путь мага. Оставивший их без совершённых ошибок. Джед уверен в своих убеждения, Джед уверен в своих словах и будущем. Но так ли уверены его сокурсники. Они забивают сомнения ядом, лишь бы не уйти с верной дороги. Джеду не требуются показательные выступления злых языков, чтобы знать насколько магия Инриса совершеннее. В глубине души Джед надеется, что это делает его разумнее. Болезнь прогрессирует. Уже давно всё учебное отделение разделилось на два лагеря: помимо недовольных, нашлись ценители. Гаррет и Мёрфи, хорошо знакомые Джеду по сотням взысканий и предупреждений, пришли в восторг от этой интеграции ещё четыре месяца назад, как только о ней сообщили, и не вышли до сих пор. Как авторитетно объяснили они сами, в Академии Магов из нормальных девчонок только Сайл и Нисса. Джед считает, для десяти оставшихся особей женского пола это неплохой результат. Но он не собирается это обсуждать. Тем более с Гарретом и Мёрфи. Единственный человек, стоящий слов, не появляется с той самой ночи.

***

Дирижабль приземляется тяжело, воздух не пускает. Из гондолы сброшены канаты, но маги тянут неохотно. Или сами такие хилые. Им, конечно, было бы привычней иначе, но летающая машина – тварь тонкая, в неё заклятьями не полезешь. Внутри трясёт забористо. Ив уже навалился пару раз на Мейв, искренне извиняясь - тоненькая, ещё сломается, с Вилея он даже не пытался встать. Когда, им удаётся выбраться, Ив готов целовать землю, но удерживается. Инрисцы будут надуты и без представлений. Их взгляды клюют по плечам, тыкаются в лицо и размашисто проходятся по фигуре. Ив ухмыляется шире, спица в рукаве – вот главное. Пусть подавятся своими немыми претензиями. Он сам смотреть может. Глаз цепляется за высокую фигуру. Льдистый взгляд из-под надвинутых бровей, ладони сжаты в кулаки, и будто парень весь трещит раздражением. О, этот будет давиться сильнее всех, красиво и с чувством.

***

Мальчик трепетно несёт камень в ладони. Он завернул всю руку в распахнутую куртку, спрятав его от дождя. А камень тёплый, будто живой. По босым ногам струится холод и плохое предчувствие. Мальчик бежит безлюдными подворотнями, чтобы старшие не увидели, не отняли. Камень он нашёл на побережье, возле старой рыбацкой пристани, где живут другие бездомные. Вечно пьяные, потому что взрослые. Теперь это его вещь, мальчик знает. У них, на улицах, заведено – всем делиться. Но остальным Злым, такое название у них, чтобы все боялись, не нужен глупый камешек, убеждает себя мальчик. Камень нужен ему. Должен остаться у него. Ещё улицу прямо, потом поворот – и мальчик выбежит на свалку, а там рукой подать до Тайника. Тот стоит зажатый между металлическими грудами, и в нём, в косом деревянном доме, живут Жёлтый и его книги. Между нагруженными полками, можно иногда что-то прятать. Жёлтый сделает вид, что не заметил. Мальчику уже видно первую гору металлолома, дождь глушит шаги. Мальчик не замечает, как сзади к нему идут старшие. - Попался, Гавка, – мясистая рука вздёргивает его. Голова трясётся так, что звон в ней стоит громче раскатистого грома. Мальчик отфыркивает попавшую в рот воду. Старшие смеются. - Гавка-Гавка, - приговаривают они, вытряхивая мальчика из куртки. Ладонь выворачивается и намокший, скользкий камень выпадает из неё, но мальчик ловит. - А ну-ка, что это? – Кирпич сминает его руку так, чтобы лучше рассмотреть, - Что ты припрятал, Гавка? Толстые пальца грубо вынимают камень, крутят так и сяк, растирая дымчатые переливы. И вдруг камень рассыпается лёгкими искрами, и тут же разносится усилившимся ветром. Жёлтый смотрит недоверчиво из своего кривого окна, а старшие, кивнув друг другу, убегают вместе с курткой. Мальчик не догоняет. Сидит на земле, подобрав ноги, весь в грязи. Плохое случилось. Ни он, ни они ещё не знают, но наследующий день все газеты раструбят: восточное побережье Ривелия смыло океанской волной.