H loves J

*** Харли лежит на спине, смотрит в потолок, разглядывает трещины на штукатурке и цветные отблески неоновых огней. За окном падает снег, метет метель. Из-под рассохшихся оконных рам завывает ветер, веет холодом. Харли кутается в одеяло, придвигается к Джею ближе. Натягивает покрывало до самого подбородка. Запястье наливается болью, становится тяжелым и будто закоснелым. Харли хорошо помнит это чувство. Ей нужно вытравить его, нужно задвинуть так далеко, чтобы больше не чувствовать. Потому что оно ведь глубже её безумия, страшнее. Харли сворачивается в клубок, придвигается ближе к Джею, но не касается его, чтобы не побеспокоить, не разбудить. У него был тяжелый день, к черту сантименты. Зубы стучат, щеки такие холодные, словно покрылись коркой льда. Харли ныряет под одеяло с головой. Душно. Пахнет старой кровью и пылью. Но Харли и не против. Все же лучше, чем могильный холод за окном. Харли почти засыпает, когда Джей оказывается рядом с ней. Его глаза совсем близко, а ладонь сомкнулась на её запястье. Харли задерживает дыхание, шипит сквозь зубы. Это больно так же, как и тринадцать лет назад, когда кость прорвала кожу, торчала под неправильным чудовищным углом из её тонкой бледной руки. Джей не замечает. Давит сильнее, прессует её на чуть влажных от холодного воздуха простынях. Харли вскрикивает. Это не по-настоящему. Фантомная боль, не существует, но она все равно не может удержаться. То ли хрип, то ли стон срывается с её губ. Взгляд Джея загорается, он облизывает губы в предвкушении, но неожиданно Харли отталкивает его, выныривает из-под одеял, поворачивается к нему спиной. Глупо, ребячливо, но тошно, а губы дрожат. - Эй, - прочищает он горло. Его голос вкрадчивый, полный угрозы и неодобрения. Он не любит, когда ему не подчиняются, ненавидит. А Харли ненавидит своё переломанное запястье, которое так нещадно болит даже по прошествии стольких лет. Может, это и есть ключ к её безумию? - Не хочу, - коротко бросает она через плечо. Замирает, ждет, когда же разразится буря. Но ничего не происходит. Минуты тянутся долго и мучительно. Наконец Джей отмирает, шевелится за её спиной. Харли не поворачивается. Он хватает её запястье цепко, разминает свернувшуюся затекшую плоть, изучает. - Кто тебя так? - спрашивает он немного погодя. В его голосе слышится интерес. Он любит препарировать своих зверушек, любит находить слабые места и вскрывать им брюхо. Харли поворачивается к нему лицом. Он не красив. Боже упаси кого-нибудь так сказать. Острые скулы, рваные шрамы, тонкие губы и совершенно ненормальные глаза. Но есть в нем что-то гипнотическое, то, что заставляет Харли доверять только ему. Харизма, мания величия, депрессия в высшей точке. - Мне было пятнадцать, - произносит Харли просто. Слова соскальзывают с языка, их не удержать. - Я отказала ему, а он сломал мне руку в трех местах. - Хмм, - бормочет Джокер, как будто и не слушая, продолжает водить длинным пальцем по её переломанному запястью в рубцах соединительной ткани. - Спи, - наконец говорит он, привлекает Харли к своей груди, продолжает сжимать её запястье своей рукой. Ей больно, но она ничего не говорит, только закрывает глаза. Явь может подождать. Когда он так близко, а его дыхание в её волосах. *** Харли любит четырнадцатое февраля. Ей нравится история праздника, его подтекст, безумие и круговерть, связанные с ним. Иногда она жалеет, что мистер Джей не разделяет её страсти, но так уж повелось. Он не мастак дарить плюшевых медвежат и цветы. Зато она может лишний раз порадовать Джея чем-нибудь стоящим. В его жизни ведь немного радости, хоть улыбка застыла навсегда на лице. На этот раз Джей уходит рано утром, ни словом, ни делом не дает ей понять, что вообще помнит о том, какой это день. Харли немного расстраивается, но не так и сильно. Она давно привыкла к тому, какой он. И наверное, её все устраивает. Иначе она бы не стала жить с ним, верно? Не стала бы сходить с ума вместе с ним. Харли посвящает день домашним делам, тому, что должно было быть сделано, но по тем или иным причинам не случилось. В этот день Джей всегда освобождает её от работы. Может, в этом и есть его ежегодный подарок — время для себя, шанс побыть человеком, не монстром. Харли не знает и не хочет знать. Ей просто легко. За окном падает снег, запястье, как и всегда в такую погоду, побаливает, но терпеть можно. Харли прибирается в убежище, готовит ужин. Это нужно делать, если они не хотят превратиться в дворняг. Она не может назвать это унылое, серое место домом, но ничего другого у неё нет, поэтому она каждый день старается превратить заброшенный склад в удобоваримое подобие. Так будет всем спокойней. Сломанное радио трещит и фонит, но Харли все равно выкручивает ручку громкости на полную. В тишине она чувствует себя слишком одиноко. Голоса в голове не помогают, как бы этого ни хотелось. Когда на город спускается ночь, Харли заканчивает с делами, отправляется в спальню. Ужин оставлен на столе, записка там же. Он и так знает, что она его любит, но ведь такой день. Она не может удержаться. Завтра все снова станет так, как прежде. Сегодня она позволит себе побыть немного человеком — слабой, чего уж там. Харли засыпает под треск огня и под свист ветра за треснутым окном. Сны ей не снятся. Так и быть, сегодня и они готовы её отпустить. Просыпается она от громкого голоса. С трудом открывает глаза, пытается понять, что же произошло. Джей стоит к ней спиной, у окна. Смотрит на город и декламирует: «Я мог бы принести тебе розы», - говорит он, не поворачиваясь к ней лицом. «Или бриллиантовое кольцо», - добавляет, а в его напряженном голосе Харли чувствует зачатки смеха. «Но ведь это только вещи», - сетует Джокер и, наконец, поворачивается к Харли. В его глазах танцуют дьяволы на раскаленных углях. Харли не может ничего с собой поделать, она тоже улыбается. «В этот день я хочу, чтобы ты была моей», - поет Джей хрипло, не попадая в мотив, фальшивя. «Я твой кровавый Святой Валентин», - заканчивает он и протягивает ей коробку в форме сердца. Харли улыбается, Харли смеется. Он так редко дарит ей подарки, что в груди что-то предательски екает, замирает. Харли садится в кровати, смотрит на него. А он улыбается криво и чуточку неловко. Харли хихикает. На часах три минуты второго. Он лишь немного опоздал со своим подарком, но это неважно. Джокер садится рядом с ней на кровать, передает ей коробку. Харли бережно принимает дар. Коробка небольшая, но уж больно знакомая — красная, перевязанная тесьмой и лентами. Она вертит подарок, не в силах открыть. В голове крутятся сотни мыслей. - Ну же, тыковка! - подбадривает Джокер. В неровном свете уличных фонарей взгляд Харли выхватывает гравировку: «Харлин и Аарон навсегда». Сердце ухает куда-то вниз, трепещет в груди пойманной птицей, бьется так быстро, словно хочет выскочить из плена ребер. Она знает эту коробку. Она знает Аарона. Она знает, кто и зачем подарил ей когда-то это сердце в первый раз. Ладони влажные и липкие. Харли подносит их к своему лицу. Черное. Красное. Все вместе и сразу. Джокер улыбается. Искренне, - даже думает Харли. С любовью, - приходит шальная мысль. Харли срывает крышку с коробки в форме сердца. Самая главная мышца человека пульсирует. В её груди и на дне коробки. Харли хочет кричать, но проглатывает возглас, давит его в своей глотке. Рассматривает подарок — анатомически точный, идеальный, кровавый. Смотрит на Джокера, на его выражение лица, выжидающее, немного неуверенное. Шрамы в уголках его губ исказились, опустились, делая его похожим на уродливого клоуна. В глазах горит яркий и не такой уж безумный огонь. Если, конечно, подумать хорошенько. Харли смотрит на свое покореженное запястье, глядит на кровавый сгусток на дне коробки и, наконец, переводит взгляд на Джокера. Улыбается. Уголки его губ приподнимаются. Она отбрасывает от себя коробку, тянется и обвивает Джокера за шею, целует в щеки и губы. Он обнимает её в ответ, её майка быстро напитывается чем-то влажным и тяжелым. Харли не придает значения. Взгляд скользит по перевернутому подарку. На обратной стороне упаковки в обрамлении темного кривого сердца ножом нацарапано «J + H».