H loves J

Харли давно поняла, что Джея не интересуют те вещи, которые волнуют большинство мужчин. Красная помада, кружевное белье, каблуки и корсеты. Все это для него лишь мусор, мишура, скрывающая самое главное — человеческое тело. Харли быстро учится. С того единственного раза, когда она пыталась соблазнить его дурацкой пошлой ночнушкой, прошло много времени. Больше она не пробовала. Джей берет лишь то, что хочет и, само собой, когда пожелает. Но Харли не идиотка, Харли прилежная ученица. Харли умеет получать выгоду из всего, что имеет, хоть имеет она так мало. Это талант, которым её попрекали ещё в студенческие годы. Тогда она лишь смеялась. Сейчас же стала сноровистее, быстрее, эффективней. Она не делает ошибок, только если сама посчитает нужным ошибиться. Это так странно, даже чудовищно. Что бы сказала её бедная мать, если бы узнала? Даже хорошо, что она умерла. Не нужно оправдываться. А правда в том, что Харли хочет Джея. Хочет, чтобы он был с ней, хочет, чтобы он был в ней. Это желание неотторжимое и ясное. Четче даже, чем её любовь к нему. Любовь не опишешь словами, с похотью все гораздо проще. Потому Харли делает все, чтобы и он её захотел. Это трудно, чревато последствиями, к которым она не всегда готова, но это того стоит. Однозначно. Выбора нет. Тем вечером желание накатывает с такой силой, что Харли закусывает губу до крови. Она не должна расслабляться, не должна терять голову. Иначе та самая голова может полететь с плеч. Она знает, что если выбрать неподходящее время, можно получить сполна. Следы любви лишь красивое словосочетание. На деле боль имеет мало общего с удовольствием. Даже от его руки. Нельзя давать повода, нельзя разрешить ему догадаться. Джокер работает в кабинете. Придумывает планы по захвату мира, истреблению человечества, так, развлечение, способ скоротать скучный длинный серый вечер. Харли проскальзывает в помещение. Он не поднимает головы. Она и не надеялась. Было бы слишком просто. Харли скользит по комнате, напевает полушепотом песенку, почти неслышно, лишь для себя, лишь для того, чтобы быть уверенной, что он знает, что она рядом. Харли прибирается на полках, стирает пыль и потеки старой почти засохшей крови. Это её обязанность, в этом нет ничего необычного. Она стоит к нему спиной, знает, что он даже не поднял голову, все так же увлечен своим занятием. Харли намеренно натыкается на нож, забытый им на полке, вдавливает палец в лезвие, пускает кровь. Тонко вскрикивает, тут же умолкает. - Прости, пирожок, - виновато оборачивается к нему, невинно смотрит в его потемневшие от ярости и недосыпа глаза. - Я нечаянно, - добавляет, засовывает окровавленный палец в рот, высасывает из ранки скопившуюся кровь. Через секунду Харли возвращается к работе, будто ничего и не произошло. Снова напевает песенку, снует от вещи к вещи. Кажется, что ничего не изменилось, но Харли знает, что это не так. Он наблюдает, сверлит её спину своим тяжелым взглядом, изучает переплетение линий и черт, мускулы и мышцы, кожу, мясо, кости. Ему вдруг стало интересно. А его глаза горят недобрым огнем. Харли знает. Харли не сдается. Ведет себя так, будто все хорошо, все, как обычно. Рутина. Быт. Нормальность. На деле же в стакане зародилась буря. Яркая и беспощадная. Ей только нужно вырваться из своих границ. Харли не дожидается начала представления. Она заканчивает с уборкой, улыбается на прощанье Джею и сбегает в спальню. Закрывает за собой дверь, облокачивается на неё спиной и дышит часто-часто, тяжело. Его глаза были наполнены чем-то таким, чего Харли очень давно не видела. И названия этому нет. Любое определение будет лишь жалкой копиркой. Харли нервно перебирает варианты отступления, но бежать ей некуда. Она сама накликала шторм, теперь нужно просто его пережить. Встать в центре урагана и наслаждаться, глядя в его черное чрево в безумных вихрях и всполохах. Она ложится в постель, закрывает глаза и замирает. Считает про себя до десяти. На девять дверь открывается. Джей развязывает галстук, снимает пиджак и жилет. Харли не смотрит, притворяется, что спит. Но она слышит шорох его одежды, металлическое позвякивание оружия, чувствует его запах, ощущает присутствие. Он ложится в постель, поворачивается на бок. Его холодные пальцы перебираются на её плечи. По шее бегут мурашки, грудь сковывает холодом, в горле комок. Не сглотнуть, не шевельнуться. Он завораживает её, превращает её в мрамор. Внезапно Джокер хватает её за руку и разворачивает к себе. Её поцарапанный палец между его губ. Кровь уже свернулась, но ему все равно. Он лижет рану, заставляет её снова раскрыться, кровить. Харли распахивает глаза, смотрит в его, темные и алчущие. Она не уверена, что это желание имеет что-то общее с похотью. От этого страшно. Расхожее заблуждение, что боль можно полюбить. К ней можно привыкнуть, притупить её, загнать за грудную клетку. Но любить боль настоящую почти невозможно. Почти. Джокер отпускает руку Харли, улыбается. Шрамы натягиваются на щеках. На секунду ей кажется, что она попала в кошмар, но потом отпускает, и она улыбается в ответ. Тянется, целует его в губы. - Бестия, - слышится ей. Слово такое тихое, что может статься, это только ветер. Джей оказывается между её ног, давит весом своего тела, жестко, требовательно. В животе что-то ухает вниз, разрывается. Она тут же становится мягкой и податливой. Он умеет делать из неё то, что ему хочется. Пигмалион бы позавидовал. Руки Харли оказываются за её головой. Запястья скручены, схвачены его железной хваткой. Она тихонько стонет, прикусывает губу. Не стоит его раззадоривать. Будет только хуже. Джей усмехается, сжимает запястья сильнее. Больное начинает покалывать. В уголках глаз собираются первые слезы. Но Джокер не дает им пролиться, слизывает вместе с гримом с её кожи, пробует на вкус. Облизывается, скалит зубы. А потом целует шею, прикусывает вену, жестко и глубоко, почти до крови. Останутся синяки. Пусть их. Он продирается между её коленей, сведенных то ли в предвкушении, то ли в ужасе. Она и сама толком не научилась разбирать свои эмоции. Стягивает свободной рукой штаны и белье. Врывается в её тело. Если бы Харли не знала, с кем имеет дело, то сочла бы акт изнасилованием. Но в этом действе слишком много воли. С её стороны, конечно. Джей движется рвано и хаотично, словно его бьет крупная дрожь. Продолжает держать её руки, сжимать запястья до ломоты в костях. Хрупкость — худшее человеческое качество. Боль мешается с чем-то совсем иным, тягучим и размеренным. Вязким и жарким. Харли истерично всхлипывает. Джокер замедляется, позволяет себе бросить на неё один взгляд, ухмыльнуться. В его взгляде столько всего, что дыхание в груди Харли застревает, она кашляет и не может продышаться. А он по новой врезается в её тело, так быстро и так яростно, будто вовсе не трахает её, а нашпиговывает пулями, холодным свинцом, своей яростью и отчаянием. Харли не может контролировать свое тело. Это слишком сложно. Все должно быть просто. Раз. Два. Пли. Её мозг взрывается, мышцы скручивает тугими веревками, пальцы сворачиваются в кокон, с губ срывается хриплое дыхание. И наступает белая пустота. Как на радиоволне, лишь потрескивание и легкие помехи. Харли открывает глаза. Он лежит на её теле, в нем. Не откатывается и не моргает. Смотрит на неё, снова изучает. Есть в этом взгляде какое-то безумное удивление, шок выжившего после крушения поезда, осевший пепел после взрыва сдетонировавшей бомбы. Он отпускает её запястья, позволяет ей обнять себя за шею, притянуть к себе и гладить, гладить по волосам. - Люблю тебя, - шепчет она. Он не отвечает так долго, лежит неподвижно, словно труп. Потом приподнимается на локтях, откатывается в сторону и поворачивается к ней спиной. Харли смаргивает слезы. Достаточно. Этого хватит надолго. Она поворачивается спиной к нему. Соскальзывает в небытие. На грани сна и яви чувствует, как его губы прикасаются к её пораненному пальцу. Легко. Мягко. Харли улыбается сквозь сон. Без осечек. Выстрел прошил насквозь.