H loves J

Иногда он становится таким. Нормальным. Вечная блуждающая улыбка, словно трассирующая пуля, пропадает с его лица. И шрамы становятся четче, явственней. Морщины на лбу прочерчивают сквозь грим неровные кривые полосы. Черные глаза становятся ещё темнее — пустые, безжизненные, наполненные лишь яростью и страстным желанием разрушения. Хаосом в первозданном виде. Тогда он достает свой нож — маленький и аккуратный, острый, словно змеиное жало, несущий возмездие, несущий искупление. Он идет по убежищу, царапает стены своим ножом. Не ищет жертву, только примеряется, прирастает лицом к новому образу. Харли ненавидит такие дни. Потому что ей чертовски страшно. Коленки дрожат, а руки трясутся в треморе. Потому что в такие дни Джей похож на ночной кошмар, жуткий до икоты и такой серьезный. Харли не хочет верить, что это по-настоящему, но ей приходится. Джокер не оставляет ей выбора. Он усаживает её в кресло напротив себя, сцепляет руки на коленях в замок и говорит: - Ну что, тыковка? Знаешь, почему ты так любишь меня? Харли дуреет от страха. Кончики пальцев холодеют, ноги ватные, а во рту так сухо, что не сглотнуть, не сказать ни слова. Она лишь тупо мотает головой, предоставляя ему право говорить. - Не будь же дурочкой, ты ведь не такая, правда? - упорствует Джокер. Он проворачивает в руках маленький ножик. Вжик-вжик. Хлесткий звук. Лезвие даже изящное. Не так уж и плохо будет, если он воткнет ей его в сердце. - Потому что тебе нужно хоть какое-то оправдание, чтобы жить в этом мире. Нужно хоть что-то, чтобы думать, что ты особенная, избранная. Тебе нужен порядок, иллюзия того, что ты кому-то нужна, необходима. Тебе хочется верить, что ты сдерживаешь моё безумие, не так ли? - Джокер издевательски и горько ухмыляется. Его тирада не обращена напрямую к ней, она касается ситуации в целом, мужчин и женщин, любви и секса, волков и овец. - Красивая история, не так ли? - уточняет он, раскачиваясь на стуле из стороны в сторону. К глазам Харли подступают непрошеные слезы. Он хочет вывести её, хочет задеть за живое, препарировать, вытащить наружу все то, что бесит его самого. Она не будет плакать — это лишь все испортит. Эффект — для него, месть — для неё. - Красавица, которая спасла чудовище, излечила безумца от его недуга. Только одна проблема, дорогуша, - Джокер переводит дыхание, позволяет себе улыбнуться перед решающим ударом, ещё одной острой иголкой в самое сердце. Острее, чем нож, танцующий в его руках, - я — не чудовище и не безумец, а ты не красавица. Ты — расходный материал. Такая же, как и все остальные. Харли задерживает дыхание. Секунда, две. Выдыхает тихонько. Это ведь так просто, так удивительно нормально иметь причины, чтобы быть жестоким, быть расчетливым и удивительно методичным в своей агрессии. Она замечает, что он наблюдает за её реакцией, смотрит исподлобья, улыбается надменно и кровожадно. Так, будто он все про неё знает, так, будто снял с неё скорлупу, шкурку, пригвоздил булавками к картонке, а теперь будет резать и крошить, вынимать из неё все эмоции одну за одной, препарировать, вскрывать. - Это ведь ты - чудовище, а, Харли? - тонко усмехается Джокер. - Оправдываешь все, что я делаю безумием, болезнью, которую можно вылечить, сделать меня снова нормальным, обычным, простым и понятным тебе. А что, если это все реальность — каждый убитый мной человек, каждая пущенная пуля, каждый вспоротый рот — все осознанно, все не бесцельно, все в трезвом уме и твердой памяти? Об этом ты думала? Джокер смеется холодно и хлестко. Так, как смеялся бы любой на его месте — немного хрипло, не очень громко. По-человечески. Харли закрывает глаза, едва заметно улыбается. Страх отступает куда-то. Может, он и прав во всем, в чем обвиняет её. Может, это он — нормальный, а она сошла с ума, маниакально-депрессивный психоз, так это, кажется, называется. Или по-другому. Она уже и не помнит. Возможно, синдром навязчивых состояний. Да, это подходит. Её мания — это Джей, её личное инферно и лимбо одновременно. Смешно до дрожи. Харли открывает глаза. Да, она, вероятно, не в себе. Раз любит чудовище, раз спит с ночным кошмаром в обнимку. Наверное, она жалкая и глупая, наверное, слишком хорошо о себе думает, раз даже Джокер думает о ней худое. Он во всем прав. Почти. Она любит его не за безумство, не потому что хочет вылечить, не потому, что его мозг состоит из сотни кусочков пазла, которые во что бы то ни стало нужно собрать. И вовсе не потому, что хочет, чтобы он любил её в ответ, хотя, определенно, это бы не помешало. Харли встает со своего места. Проходит рядом с Джокером. Ноги все ещё трясутся от страха, челюсть плотно сомкнута, а руки дрожат. Но ей не страшно, убеждает она себя. Только эхо кошмара, обрывки сна. - Я люблю тебя, - говорит она, целует его в несвежие, слипшиеся кудри. Джокер поворачивается к ней, хватает за запястье, притягивает к себе. Сначала нежно, потом все сильнее и жестче, держит за волосы, пихает ей в рот свой короткий острый нож, прижимает больно, до первой крови. Но это лишь агония. Слишком поздно. - Почему? - шипит он ей на ухо. - Просто так, - усмехается Харли. Нож впивается в кожу, ранит. Но улыбка того стоила. Потому что Джокер отпускает её, смеется в ответ. Становится вновь ненормальным.