H loves J

Харли не боится темноты. Вышагивает в ночной мгле, выпускает дым кольцами из ноздрей. Каблуки клацают по асфальту. Звук гулко отдается от мостовой. Готэм ночью так тих и прекрасен, наполнен умиранием, запахом крови и разложения. Харли любит этот дух. По нервам, задевает рецепторы. Заставляет трепетать от счастья и яркого порочного желания сделать что-то такое. Гадкое. Харли сворачивает в сторону парка. Может, если очень постараться, ей удастся встретить парочку головорезов или, что всяко лучше, настоящего маньяка. Было бы даже интересно. Харли не знает, везение это или дурная карма, но серийники не любят её. Даже когда она так беззащитно вышагивает на высоченных стилетах, даже когда виляет зазывно бедрами в короткой юбке. Приманка не срабатывает. Харли догадывается, почему. Причин две. Вторая — от неё веет опасностью, тревогой, которую ни с чем иным не спутаешь. Хотелось бы верить, что она хищник, а не травоядное. Ну, а первая причина всем хорошо известна. Начинается на «Д». Заканчивается на «Р». Иногда быть его девушкой трудно, даже и не разгуляешься как следует. В парке темно и прохладно. Осенние листья шуршат под ногами. Харли подцепляет их носком туфли, запускает в воздух, чтобы они блестели в бледном свете луны, чтобы опадали на дорожку с мертвым шелестом. Хорошее время года, добрый час. Харли идет не спеша, прогуливается. Мимо скамеек с местными галдящими забулдыгами, мимо свистящих ей вслед подростков, углубляется в темную рощу, выбирает самую темную тропку, безлюдную. Когда гул голосов затихает в ночной мгле и в голове Харли, она прислоняется к дереву, раскуривает свежую сигарету и смотрит во тьму. Словно маяк в мареве, словно светлячок, летящий на огонь. Любое сравнение подойдет. Главное, чтобы охота была удачной. Говорят, в этом парке убили троих. Симпатичных блондинок. Все — невысокого роста, хорошо сложены. Все любили красный цвет. Харли улыбается. В темноте плохо видно, но её зад туго обтянут короткой красной юбкой, стилеты алые, блестящие. То, что надо. Чтобы глаз зацепился. На голове бантик — её подарок ему. Серийнику, с которым у неё сегодня назначена встреча. Рандеву, так, кажется, говорят. Харли вышагивает по дорожке. Под ноги не смотрит. Листья шуршат. Деревья качаются и стонут. В шуме ветра слышится какой-то протяжный звук. То ли вздох, то ли мягкий хлопок. Щеку опаляет болью. Харли дотрагивается пальцами. Липко, мокро. Отнимает руку, смотрит — на ладони черное и блестящее. Она понимает, что это кровь. Желудок Харли делает сальто. Тяжело признаваться, но ей вдруг чертовски страшно. До возбуждения, до влажного чувства между бедер. Харли не уверена, что нужно делать. Поэтому она кричит. Высоко и надрывно. Но не настолько громко, чтобы привлечь внимание. Ей оно не нужно. Маньяк принадлежит только ей. Так уж задумано. Но надо же потешить его самолюбие хотя бы чуть-чуть. Харли идет быстрее. Сзади слышится глухой стук. Будто кто-то идет следом за ней. Харли оборачивается. Никого. Только парковая дорожка, залитая лунным светом. Блеклым и тусклым, едва заметным в ночной мгле. Харли сглатывает комок, вставший в горле. Громко, с чувством, чтобы почувствовать вновь приступ страха. Это ведь будоражит. Ноги сами собой становятся ватными, идти так тяжело, будто страх действительно сковал её конечности. Харли точно не знает, кажется ей, или, и правда, страшно. Что-то такое было. Харли не помнит. Безумие тем и хорошо, что выбирает лишь те воспоминания, которые к месту, которые действительно нужны. Все лишнее счищается, убирается из головы навсегда. Ни к чему, пусть лежит в черепной коробке до поры до времени. Харли идет все быстрее и быстрее по парковой дорожке. Ей было девятнадцать. Она носила шпильки. И ходила поздним вечером через темный парк. В другой жизни, в другом городе, другая девочка. Но ощущения все те же. Дикий страх, не подконтрольный ужас. Паника. Сердце бьется так часто, словно язык о колокол. Словно сейчас разобьет грудную клетку, вырвется големом из глины, совсем живое, кровавое. Харли бежит без оглядки. Она знает, что он уже рядом. Следует за ней, шаг за шагом, приближается. И ей не убежать. Как и тогда, когда ей было девятнадцать. Блики света мерцают на желтых листьях деревьев, стылый воздух вырывается изо рта. Харли знает, что красная помада размазалась в уголках, волосы растрепались. Ей плевать. Нужно сделать лишь одно — убежать от него на край света, уползти, убраться с его дороги. Только это. В воздухе пахнет сыростью и кровью. Харли оскальзывается и падает в ворох сухих листьев. Разбивает колени. Она лежит на стылой земле и дрожит всем телом. Если затаиться, он оставит её в покое, исчезнет. Чудовищ не бывает. Монстры — лишь сон разума. Нет. Не существует. Нужно просто закрыть глаза. Но руки проворно отстегивают ремешки туфель. Глаза боятся, так говорят. Она знает, что даже если будет выглядеть мертвой, он не поверит. Потому что он нашел её, пришел за ней так же, как и много лет назад. Вышел на опушке леса из туманной дымки, настиг её. Кинулся, разорвал платье, вырвал крик из её груди, оставил себе на память клок светлых волос, кусающий поцелуй на шее. Воспоминания — мерзкая штука. Вдох-выдох. Нужно дышать. Иначе будет гипервентиляция. Харли осторожно тянет воздух в легкие. Раз-два. На три она ощущает на шее чье-то чужое хриплое дыхание. Харли не кричит, голос внезапно сел, его нет, связки подводят её. Она шипит, выгибается дугой, отползает на руках и коленях к развесистому дубу, а потом вскакивает и несется прочь. Харли бежит так быстро, стремительно, как не бегала никогда. Кажется, она не касается ногами земли. Сердце колотится, вырывается из груди. Дыхание спертое, слабое, того и гляди собьется, вышибет из груди. И тогда она упадет раненой птицей, превратится в ещё одну зарубку на стволе дерева, ещё одну жертву готэмского серийного убийцы. Это хорошая шутка. Харли несется вперед и хохочет. Извилины встают на место. Было бы слишком просто умереть вот так. К тому же охотник и жертва всего-навсего слова. На деле местами поменяться легко. Харли слышит, как он бежит за ней, несется так же быстро, как и она сама. Только она успевает подумать, что не плохо было бы атаковать его, как он набрасывается на неё смазанной тенью, валит на землю. Сильный, жилистый. Знает, чего хочет. К горлу снова подкатывает страх. Воздух все-таки выбивает из легких. Харли пытается вырываться, но это не так-то просто. Его нож приставлен к её горлу. Знакомое ощущение, ничего необычного. Но внезапно Харли покрывается мурашками. Все слишком близко к реальности, слишком по-настоящему. Кошмар ведь не должен быть таким. Стоит лишь сказать себе, что это страшный сон, как все закончится. Верно же? Только Харли знает, что это не пройдет. Не нужно пустых надежд. Её поймали и сейчас, вероятнее всего, сожрут. Харли дергается. Но скинуть его с себя не может. Он лишь усмехается, хрипло и гулко в ночной мгле. - Раз, два, - произносит его голос без выражения почти ласково, нараспев, - Фредди заберет тебя, - декламирует он глупую детскую считалку. Спина Харли леденеет, покрывается мурашками. Его нож бродит по её телу, от щеки спускается к груди, вспарывает тонкую белую рубашку. - Три, четыре, - закрывайте дверь в квартире, - шепчет серийник в шею Харли. От него пахнет дикой смесью ментола и крови. Жареного арахиса и металла. Он весь — словно король кривых зеркал, неровный, битый, темное смазанное пятно. Харли содрогается от усилий скинуть его с себя. Плечи сводит, глаза слезятся. Как в девятнадцать. Ничем не лучше. - Пять, шесть, - Фредди хочет тебя съесть, - блузка распадается с тихим шелестом. Рука маньяка скользит по внутренней стороне бедра Харли, холодная рука, такое ощущение, что и не человеческая. Харли всхлипывает, сжимается в комок. - Расслабься, а иначе будет больно, - советует он насмешливо. Холодная сталь ножа оказывается на животе Харли. Скручивает узлом, разрывает от ужаса на куски. Быстрее бы он закончил свое нехитрое дело. Серийник вспарывает белье, смахивает его лоскуты на землю. Он раздвигает её ноги легко. Харли так напугана, что вовсе не сопротивляется. - Не надо, - тонко и задушено шепчет Харли, предпринимает последнюю тщедушную попытку вырваться. Получает рваную рану на предплечье. Кричит громко, надрывно. Не от боли, от страха. От ужаса и наравне от вожделения. Он вдвигается в её тело и одновременно закрывает её рот поцелуем. Он трахает её быстро и несколько наспех, но Харли не против. Её тело словно пружина. Лишь бы разогнуться, лишь бы струна запела. А дальше — будь, что будет. Желание в её голове лишь одно. Ещё. Паскудно. Безумие выпотрошило её мозги почище любого серийника. Удовольствие мешается с тихим ужасом. С безумием и шелестом осеннего ветра. Когда Харли кончает, он смеется и произносит ей на ухо: «Бу!». Харли блаженно смеется и обнимает его за шею. - Джей! - ноет она. - Почему ты вечно все портишь? - она легко отталкивает его от себя, меняет их тела местами и оказывается сверху. Он лишь приподнимает одну бровь, скалится. - Плохо? - спрашивает. Пальцы впиваются в её бедра, жадно, до синяков. Вопрос не предполагает ответа, но Харли все равно говорит: - Хорошо, - нагибается, целует его в уголки шрамов, трется грудью о его грудь, ложится на него всем телом. - Харли, - предостерегающе произносит Джокер. - Семь, восемь, - шепчет она замогильным голосом в ответ, - Фредди к вам придет без спроса. Джокер смеется, целует её в ответ. Спать они сегодня явно не собираются. Так что да, девять. И десять тоже.