H loves J

*** Иногда она звонит. Дышит часто в трубку и молчит. Потом прокашливается и бросает трубку. Барри слушает это сбитое дыхание, не знает, что ему нужно делать. Говорит несколько раз «алло». Гулкая тишина. Безнадега. Наверное, она плачет где-то там, на другом конце города. Полиция давно перестала следить за его домом, телефонных линий уже лет шесть как не прослушивают. Да и Харли осторожна — всегда пользуется телефонными будками. Выбор случаен, не подчинен системе. Правильно, наверное. Барри кладет трубку на рычаг, стоит на кухне, прислонившись к разделочному столу спиной, курит. Это ведь он был всегда безответственным юнцом — не слушал родителей, не делал ничего по дому, курил втихаря и цеплял девчонок. Харлин была не такой — серьезной и сосредоточенной — сначала на спорте, а потом и на учебе. Наверное, где-то среди её идеального и слишком хорошо организованного мира затерялась любовь. Только вот Барри не думал, что любовь Харли превратится в шрам, в незаживающую рану, в хаотическое броуновское движение. Барри не стыдится своей сестры. Так уж вышло, что она превратилась в чудовище. Так все говорят, от полиции до родного отца. И Барри поддакивает, но на самом деле, глубоко в душе, он другого мнения. Сам не знает, почему. Не может перестать любить сестру. Может, как раз за те детские воспоминания, которые хранят лишь они вдвоем. О высоком звездном небе над кукурузным полем, о лицах, расцвеченных веснушками, о смехе таком громком, что казалось, они полопаются, как мыльные пузыри. Барри все это помнит, уверен, что и Харли тоже помнит. Ведь она звонит ему. Звонит уже почти восемь лет подряд, с небольшими перерывами. Ничего не говорит, но он знает, кто на проводе. Кто бы мог подумать — Харли ведь уже восемь лет с Джокером. Должно быть, самые длинные отношения в её жизни. Если, конечно, это можно так назвать. Барри не уверен, но, кажется, Харли счастлива. Нет, по-другому. Без ума от счастья. И улыбка до ушей. Наверное, это клинический случай, психопатка его сестра, вот точно. Плохие парни ведь её конек. Ещё проверено на Аароне. Барри слышал, что недоносок пропал без вести. По заслугам и награда, - так думает Барри. Рано или поздно жизнь догонит даже самых резвых, вручит им призы за достижения. Да, карма все-таки сука ещё та. До Барри карма добралась быстро. Склоки и ссоры, крики и ненависть. Развод. Одиночество. Общество сына и дочери по воскресеньям. Паршивая карма, жестокая. Не повезло Квинзеллам, надо думать. Все у них через пень-колоду, все ненормально и как-то слишком уж печально. Барри почему-то думает, что если бы мать была жива, все не полетело бы к чертям так быстро. Она бы не позволила. Барри садится на продавленный стул, зажигает новую сигарету, откупоривает бутылку пива и пялится на темноту за окном. Он не готов ещё уходить, все ждет, что Харли позвонит снова. Гудок, ещё один, ещё. Он возьмет трубку, а она произнесет радостно и немного насмешливо, как умеет только она: «Эй, чемпион, ты что же спишь ещё?». Барри делает глоток, затягивает в легкие пепельный дым. Не в этой жизни, не в этом мире. Может, в другой раз. Но надежда, мерзость такая, не хочет покидать его сердце. Глупо-то как. Ждать, когда безумие найдет тебя, когда ворвется в твою жизнь и, если повезет, останется в ней. *** Барри открывает дверь ключом, не попадает в замочную скважину, ворчит и вполголоса ругается. Пятница, поздний вечер. В голове шумит все выпитое в компании крепких ребят с его участка. На языке неприятный терпкий привкус. Глаза слезятся, кашель застрял в груди. Барри все ещё возится с замком, когда звонит телефон. Разрывающая уши трель, ещё одна. И ещё, ещё. Барри чертыхается. Наверное, Розе опять что-то понадобилось. Бывшая не такая уж и бывшая, как выясняется. Говорила ведь, что их связывают только Дженни и Никки. Ну, и ненависть за бесцельно прожитые годы, конечно. Оказалось, не все так просто. Хотя, чего же он ждал? С Розой никогда не было просто. Барри захлопывает дверь ногой, кидается к телефону, на одиннадцатом или двенадцатом звонке срывает трубку, зажимает её между плечом и ухом и недовольно гаркает: - Алло! На том конце провода тишина. Тяжелая и гнетущая. На том конце провода дыхание частое и сбитое. Как будто его обладатель так долго бежал, что теперь не может отдышаться. - Да говори уже, черт тебя дери! - не выдерживает Барри. Роза всегда отличалась повышенной скромностью, рафинированностью. За это Барри и полюбил её, за это и ненавидит её сейчас. - Привет, - произносит тихий скрипучий голос. Барри замирает. Это ведь не Роза вовсе. По спине бегут мурашки, волосы на загривке встают дыбом. Он еле удерживает в трясущихся руках трубку. Он так давно не слышал этого голоса. Веселого, с нотками насмешки и превосходства. - Встретимся в центральном парке? - предлагает Харли так, словно ничего не произошло, будто они виделись только вчера. Барри задерживает дыхание, в легких жжет, но он ничего не может с собой поделать. Это ведь чудо, да? Чудо, что она позвонила, чудо, что он успел снять трубку. Чудо, что она разговаривает с ним, чудо, что он слышит её голос. - Когда? - выдыхает он судорожно, прижимает трубку не слушающимися пальцами плотнее к уху. В его руке — карандаш, листок бумаги прижат плечом к холодильнику. Он готов записать все координаты, которые она даст ему. - Через два часа на старой детской площадке, - предлагает Харли. Она не дожидается ответа, вешает трубку. Но его и не надо. Барри уже завязывает кроссовки в коридоре, спешно набрасывает шарф, нахлобучивает шапку. Он так рад и так напуган, что кончики пальцев подрагивают, не дают ему справиться со шнуровкой. Барри выскакивает на улицу. Прикуривает, жадно затягивается. Он не уверен, что делает все правильно, что ему вообще нужно идти к Харли, но ноги сами несут его на их старое место — на полуразрушенную детскую площадку, где они, уже совсем взрослые, любили встречаться после переезда в Готэм и болтать обо всем на свете. Харли рассказывала о своей учебе, о старых, жадных профессорах, о том, как же ей хочется быть лучше их всех, хочется заслужить хоть что-то, место под тусклым готэмским солнцем, только для себя. Барри слушал её и вздыхал — сестра всегда была умнее, проворнее, ловчее. Ему нечем было похвастаться перед ней- он работал на стройке, зависал вечерами в баре, снимал местных девчонок, меняя их как перчатки. Для него Готэм ничего не изменил. Смена дислокации, но не нрава. Может, именно поэтому Харли попала в ловушку, а не он сам. Ей для этого хватило гонору, помогла неверная натура, да и сломанное в трех местах запястье давало о себе знать. В тот день, когда Харли впервые пошла на работу в Аркхам, они снова встретились на старой детской площадке. Тогда, наверное, Барри понял, что все потеряно. Его сестра разрушена до основания, выжата и вычищена. Никогда не будет прежней. Барри сидит на скрипучих металлических качелях, раскачивается из стороны в сторону. Ветер шумит в верхушках деревьев. Небо темное, облака расходятся совсем чуть-чуть, чтобы показать желтый бок луны. И так тихо, словно осень убила все живое, и остался только он, сидящий на качелях, лелеющий своё безумное желание увидеть сестру. Кто-то кладет мягкие ладони на плечи Барри. Он поворачивается нехотя, слишком медленно. Харли стоит перед ним, призрак в ночной мгле. Кутается в светлую шубу, пар облачками вырывается изо рта, подведенного щедро темной помадой. Светлые кудряшки падают на глаза. Она выглядит даже хорошо, - думает про себя Барри. Но что-то все-таки не дает ему покоя. Может, выражение её лица, или напряженная струна позвоночника. Или, может, тяжелые темные синяки, залегшие под её синими глазами. - Привет, - улыбается Харли. Прикуривает. Светом от зажигалки освещается её лицо в ночной мгле. Барри хочется кричать. На скуле — старый синяк, желтый и совсем не страшный, на шее — синюшный, лиловый, совсем свежий, напоминает отпечаток ладони. Где-то глубоко в сердце у Барри, кажется, разрывается сосуд. Кровь хлещет из аорты, он задыхается от ярости, хочет кричать на неё, хочет схватить её за упругие кудряшки, отволочь домой, к отцу, чтобы он, наконец, наказал Харли за дело, за то, что она такая дура непроходимая. Но Барри ничего не делает. Смотрит на то, как его сестра курит, не затягиваясь, и говорит: - Привет. Я так скучал, - сучьи слезы, совсем не прошенные наворачиваются на глаза. Он сопит и вытирает рукавом рабочей куртки лицо. Несправедливо. Она смотрит с удивлением, с обожанием, но совсем не печально. - Как отец? - спрашивает Харли, присаживаясь на вторые качели рядом с Барри. Её длинные худые ноги обуты в тяжелые ботинки, шнуровка до щиколотки. Она скрещивает их, запрокидывает голову и раскачивается в полной тишине. Качели не скрипят, не издают ни звука. - Как Роза, Дженни, Никки? - Отец все так же ненавидит тебя, знаешь ведь, - тяжело произносит Барри. Это ведь старая история. - Думает, что если бы не ты, мама была бы жива. К удивлению Барри Харли нервно и высоко хихикает, её смех в гулкой ночной тишине разносится по округе пугающей трелью. Звонкой, но хрупкой. Барри хмурится, в его словах ведь нет ничего смешного. - Я рада, что он все так же постоянен в своей ненависти ко мне, это значит, что мы все ещё семья, - поясняет свой смех Харли и тут же снова становится серьезной. - Мне жаль, - добавляет она. И Барри отчего-то верит ей. Матери Харли никогда не врала, даже в тот самый последний день в Аркхаме. Перед тем, как окончательно сойти с ума, перед тем, как утонуть в пучине безумия, Харли сказала маме: «Ты знаешь, ведь это самый лучший мой день». Барри долго молчит, снова закуривает. Слишком часто он стал курить. Но ничего ведь не может поделать с собой. Слишком все запуталось, слишком все сложно. Он достает бумажник, раскрывает отделение, где хранятся карточки и визитки, выуживает фотографию Дженни и Никки, показывает Харли. Она близоруко рассматривает фото, улыбка трогает её губы. Она гладит пальцем со сбитым черным лаком изображение девочки, ухмыляется. - Похожа на меня в детстве, да? - спрашивает с надеждой в голосе. Барри кивает головой. Он не хочет признаваться себе в этом, но ему радостно, что сходство есть. Он счастлив, что Дженни так похожа на Харли, хочется плакать, хочется выть от этого сходства. Потому что это все те же синие глаза, светлые хвостики волос, тот же упрямый взгляд. Это уже не вылечить. Это с ним навсегда. Личная Харли, напоминание, что где-то там, в сумрачной мгле у него все ещё есть сестра. Барри хочет ещё что-то сказать. Что с Розой они развелись, и что он слишком часто пьет по вечерам, что все перевернулось с ног на голову, и что Никки задирается в школе, и что отец бесит, и что иногда Барри все ещё плачет по матери, и что ему так плохо, так ужасно грустно без своей сестры... Но он ничего такого не говорит, поворачивается лицом к Харли и спрашивает: - Как ты? Харли не успевает ничего ответить. Смотрит куда-то вдаль, на край поляны, в темноту ореховой рощи. Её губы формируют букву «о». Барри следит за её взглядом. По опушке идет человек. Широкими, размашистыми, немного нервными шагами. Харли дергается, но остается сидеть на своем месте. Её плечи подрагивают, вся она наполнена какой-то нервной, текучей энергией. Когда человек подходит близко, Барри понимает, почему. Это Джокер. Барри никогда не видел знаменитого преступника так близко. Только по телевизору и в газетах, никогда вживую. В ночной мгле он напоминает героя графического романа в стиле нуар. Весь гипертрофированный и, наверное, смешной. Темный тренч. Фиолетовый, - Барри знает, хоть в темноте он кажется черным. Волосы густые, но грязные, лицо все в белом гриме, шрамы-борозды по щекам, как крупные слезы, как воспоминания на фотопленке. Он ненастоящий. Барри не может поверить, что такие люди бывают. Когда он видит Харли и Джокера в газетах и криминальной хронике, это все кажется таким далеким, игрушечным, мультяшным. Теперь это больше похоже на правду. Харли соскакивает со своего места, нервной, танцующей походкой достигает Джокера, повисает на его руке, просовывает свою ладошку под его локоть. Рука в кармане — ничего хорошего от этого ждать не приходится. Он не прикасается к ней, но Барри видит, как его тело напрягается, вытягивается в струну от её близости. Непонятно, хорошо это или плохо. Барри уверен только в одном — у Джокера в кармане нож. И он им воспользуется, не пожалеет. - Ты спятила? - спрашивает Джокер хрипло и раздраженно, поворачивая голову к Харли. Глаза блестят от ярости и чего-то, чего Барри не может до конца понять, уловить. - Ну да, - улыбается Харли заискивающе, ласково. Её взгляд наполнен обожанием, любовью такой всепоглощающей, что у Барри щемит сердце. Джокер смотрит на неё ещё секунду, а потом усмехается. Сначала тише, потом все громче. Смеется, прижимая рукой, вынырнувшей из кармана, Харли к себе. Она смеется вместе с ним. Маниакально, невесело. - Объясни, - шипит Джокер, внезапно прекратив смеяться. Его рука больно сжимает клок волос Харли, сжимает её лицо. Барри хочет вскочить, броситься к ним, отметелить этого ублюдка, забрать Харли с собой, чтобы все наконец-то закончилось. Но он не делает этого. Сам не знает, почему, но остается сидеть на качелях. Поручни такие холодные, что, кажется, его руки прилипли к металлу. - Мой брат, Барри, - представляет Харли, взмахнув рукой в сторону Барри. Джокер замирает, поворачивает голову к Барри, смотрит долго и пронзительно, отпускает Харли так резко, что она чуть не падает на землю, еле удерживается на ногах. Джокер подходит к Барри так близко, что он ощущает дыхание клоуна на своем лице. Несвежее, пахнущее кровью и сигаретами. Джокер наклоняется, в руке из ниоткуда появляется нож. Харли всхлипывает, тоненько кричит. А Джокер смотрит на Барри, тычет нож ему в грудь, лезвие острое, блестящее. Барри внезапно понимает, что вот сейчас он станет ещё ближе к Харли, сестре. Что отделяет их друг от друга лишь сверкающее в лунном свете лезвие. - Джей, пожалуйста, - просит Харли, но близко не подходит. - За нами хвост, ты это понимаешь? - спрашивает Джокер в ответ. Его лицо наполнено яростью, на лбу залегли тяжелые морщины. - Джей, я прошу, - снова пытается Харли. Он поворачивается к Харли, глядит на неё. Долго, так пристально, руки перебирают нож, тренч, ходят туда-сюда. Язык облизывает губы. Из горла исторгается яростное рычание. Низкое, немного дикое. Это ярость, это раздражение. И Барри внезапно понимает, что это ведь от бессилия. Страх липкий и безысходный вдруг отступает, дает Барри снова дышать. Он выдыхает судорожно и с надрывом. Джокер снова поворачивается к нему, тычет ножом в грудь. Но страха больше нет, Барри знает. - Брат, - произносит Джокер, указывая на Барри лезвием. А потом вдруг прячет нож в карман, молниеносно поворачивается к Харли, хватает её за руку и тащит прочь. - Дрянная девчонка, - шипит он, - если нас не бросят сегодня в Аркхам, твое наказание будет жестоким, так и знай! - Мистер Джей, ну, не надо, я же ничего не сделала, - скулит Харли, еле поспевая за Джокером. Барри сидит прямо, но встать не может. Колени как желе, голова тяжелая. Синдром выжившего. Харли напоследок оборачивается, ухмыляется, подмигивает Барри. Даже в темноте парка он прекрасно видит её улыбку, такую яркую и настоящую. И тогда Барри понимает, что Харли — последний человек, за которого стоит беспокоиться, что у Харли дела лучше всех. Любовь, такое дело.