H loves J

Джеймс ненавидит Джокера. Ненавидит так сильно, что, наверное, выбил бы из него всю дурь старым методом — кулаком в лицо, чтобы зубы разлетались в крошку, а кровь окрасила подбородок алым. Но нельзя. Устав не позволяет. Правила не позволяют. Их главное отличие не позволяет. Он - человек, а Джокер - зверь. И лишь для того, чтобы окончательно не превратиться в такое же чудовище, Джеймс не будет делать ничего. Будет смотреть на шрамы под покровом дешевой красной помады, будет улыбаться сухо и хрустко. Даже кофе предложит, наверное. А Джокер будет скалиться в ответ, будет растирать по подбородку помаду, будет кашлять в кулак, ухмыляться, изучать, препарировать. Это он хорошо умеет, есть у него нож или нет. Неважно. Джокер — это ведь досадное наваждение, тот самый монстр из-под кровати, которого все боятся. Он существует в реальности только благодаря безумию отдельно взятого человека, только благодаря тому, что его боятся. На самом же деле лишь жалкий фрик, пародия на злобного гения, пшик — и нет его. Гордон успокаивает себя этой мантрой, повторяет её про себя раз за разом, и вроде бы становится легче, отпускает. Уже не так паршиво. Но страха сдержать не может — что-то в Джокере кажется до боли знакомым, таким привычным и простым, таким обыденным. И внезапно Джеймс понимает, что именно. Тяжело сглатывает, сам того не замечая отходит на один шаг назад. А Джокер улыбается широко и открыто. Он ведь знает правду. Взгляд у него очень похож на взгляд человека, которого Гордон видит каждое утро в зеркале. И дело вовсе не в безумии, если бы. Дело в том, что чертов клоун прав — это безысходность, это вечное страдание, что-то, что ломает тебя насовсем. И Джеймс переломан, не срастить кости, не зашить раны. Он хорохорится, крепится, всегда во главе отряда, как настоящий король. Но беда в том, что глаза его такие же пустые, как и у Джокера. Потому что ничего в нем не осталось, ничего такого, что делало бы его отличным от клоуна. И вот в чем штука — это чувство как черная дыра. Без времени и пространства. Без дна. Они оба это чувствуют, только Джокер привык, для него в этом вся соль, а Джеймс все ещё психует, пытается вырваться из темноты, не может, дергается бесцельно. Хочется кричать. От всего подряд — от того, что произошло с Барбарой, от того, что произошло с ним самим, от того, что в его сердце такая большая дыра, а ему, по большому счету и все равно. - В чем вы меня обвиняете, а, комиссар? - спрашивает Джокер елейно, ерзает на стуле. Руки в наручниках затекли, ноют, но он лишь поводит плечами. Уверенно и хаотично. Он знает, что здесь ненадолго. Безумие ведь лучшая защита от всего на свете — от наказания и суда, от людского гнева и расправы. Безумие позволяет ему выкручивать руки и мозги, позволяет выбираться из любой передряги, потому что он всегда делает лишь то, что хочет. Надо убить — убьет, надо замучить до смерти — не поскупится. В этом вся суть явления под названием «Джокер» - делать то, что хочешь, когда хочешь, без причины, без спроса и без сожалений. Просто делать вещи. - Восемьдесят человек, ты знаешь об этом? - спрашивает сухо Гордон. Это всего лишь цифры, ему не жалко. И Джокеру не жалко. Может, Бэтмену было бы, но Джим отчего-то сомневается. Зачем они играют в эти игры, если всем это неважно? Только признаться страшно. Потому что иначе — грош цена всем словам и обещаниям, грош цена этим гребаным идеалам. А в итоге — общая точка, в которой они втроем прекрасно сходятся, точка невозврата, из которой рождаются лишь пустота и безумие. И совершенно необязательно, что Джокер её прошел, а Бэтмен и он сам — нет. Это ведь как посмотреть. - Ха, - усмехается самодовольно Джокер, для него слова Гордона словно похвала, нет в нем ни сожаления, ни тени печали. Для него это нарастающий итог. Круглая дата, почти годовщина. Гордон тоже считает. Ещё двадцать и будет тысяча. Столько на счету Джокера. И это даже не удивляет, не пугает, это вызывает лишь печаль и разочарование. - Мне казалось, я лучше расстарался, - снова усмехается Джокер, цинично и шутовски кивает головой. Сальные волосы с зеленцой падают на его глаза, и выглядит он удивительно спокойно. Так, словно эти восемьдесят человек вообще не в счет, так, будто это все детская игра — считалка, в которой он пока что лидирует. - Чего ты хочешь, мать твою? - наконец не выдерживает Гордон. Есть ещё порох в пороховницах, остались чувства, хоть и малая толика. И его передергивает от самого себя, от того, что он так долго, так чертовски долго ждал, чтобы взбунтоваться против отупелости, против холодного равнодушия. Барьер преодолел, но много времени понадобилось. С каждым разом все больше и больше. - А ты не знаешь? - усмехается Джокер, запрокидывает голову, хохочет во все горло. Кадык ходит взад-вперед, нервно, рвано, словно у него в глотке застрял комок шипов и иголок. Гордон не будет торговаться с клоуном, это неправильно, это не по-людски. И ведь не выиграть в этих торгах, не добыть себе индульгенцию. Все равно Джокер останется в выигрыше, такие уж правила у этой психопатической игры. Гордон смотрит на Джокера, на его красные не пойми от чего глаза, на щетину, пробивающуюся через грим. Это даже страшно — знать, что он человек, что у него растут волосы и ногти, что он, как и все, спит по ночам, что безумие не превратило его в заправдашнее чудовище, гребаного супер-злодея. А кажется, что именно так. Зацепиться не за что. Все гладко и идеально. Как и всегда, но, видимо, не сегодня. - Не знаю, скажи мне, - предлагает Гордон. Присматривается к зверю и так, и эдак, хочет понять, что же у шакала на уме. Не может. Если бы мог, давно бы изловил эту мразь, засадил за самые высокие стены, так, что не выбраться. Но Гордон знает — наручники на руках Джокера лишь извращенная дань уважения. Если уж пришел в полицейский участок — будь добр, играй по правилам. Браслеты, комната для допросов — все, как надо. Но отчего-то Джеймс сомневается, что Джокер задержится здесь надолго. - Смотрите, комиссар, шутка в том, что я заложил в городе восемь бомб. В разных местах, - Джокер хихикает высоко и надтреснуто, а Гордон холодеет. По спине льется пот, да так сильно, что рубашка тут же промокает. Ему так страшно, что начинает тошнить. Внезапно он понимает, что чувства у него есть, - ужас, ярость, жалость, сострадание. Все вместе — тугой комок нервов. Ему хочется бить Джокера до тех пор, пока тот не упадет на цементный пол, не истечет кровью до смерти. Но руки трясутся в треморе. А лихорадочная мысль лишь одна — Джокеру что-то нужно, раз он сам пришел в участок, раз предлагает сделку. - Я скажу вам о пяти, если вы дадите мне то, что требуется, - продолжает Джокер расслабленно, но вена на его шее бешено гонит кровь, Гордон видит. Понимает, что все ужасно серьезно, но не знает, что же так зацепило клоуна. - Обо всех, - голос подрагивает от нервного напряжения. Но если уж блефовать, то по-крупному. Клоун пришел торговаться. Это что-то нужно ему, значит, он пойдет на уступки. А Гордон, пусть и не знает, о чем именно идет речь, постарается получить от сделки максимум выгоды. Может, и не прогадает хоть раз. - Хорошо, комиссар, - внезапно соглашается Джокер. Слишком легко и просто. Гордон понимает, что это ловушка, но ничего не может сделать, не знает, как. - Я расскажу о восьми. Если в течение часа её доставят сюда, я напишу все места прямо в твой блокнот. - Джокер указывает на листок бумаги перед собой. - Если же нет, будет фейерверк. Весело же, правда? - Джокер смеется снова. - Кого её? - Гордон тяжело сглатывает. И внезапно ответ не требуется — Харли Квинн, конечно. Её повязали неделей ранее, напичкали таблетками и седативами, упрятали за самыми высокими стенами — в Аркхэме. Гордон неверяще смотрит на Джокера. Тот лишь улыбается. Не опровергает и не подтверждает ужасных догадок комиссара. Но правда очевидна — весь этот хаос лишь для того, чтобы вытащить её. Когда Гордон набирает номер Аркхэма, его пальцы подрагивают на кнопках. Он не имеет права так поступать, но выбора у него нет. Если он не сделает того, чего требует от него психопат, погибнут сотни людей. Счет перевалит за тысячу, как пить дать. И может, конечно, это все извращенная шутка, с Джокером никогда не знаешь, но глядя в его темные глаза, комиссар отчего-то уверен, что сегодня клоун настроен на совсем другие шутки, кровавые, кишками наружу. Гордон требует срочно доставить Харли Квинн в участок. Пока говорит, думает о том, что в этом даже есть некая романтика. Ненормальная, безумная смесь обожания и психолептиков. И кто сказал, что все это только про Харлин Квинзелл. От этого становится не по себе ещё больше, чем раньше. Каждые десять минут Джокер исправно записывает адрес на листок бумаги. Когда Харли оказывается рядом с ним, в блокноте восемь локаций. И в восьми местах из восьми оказывается заложена бомба. Гордон поражается методичности и внезапной серьезности Джокера. В этом присутствует тень человечности, некоего чувства. И вот это пугает по-настоящему. До холодного пота на затылке, мурашек за воротом. Джокер идет по коридору, Харли прилепилась к нему пиявкой, улыбается и скалится, льнет к нему, словно кошка во время течки, называет всеми эпитетами, начиная от банального «пирожок» и заканчивая «принцем на белом коне». Джокер спокоен, сосредоточенно тащит её за руку по коридору полицейского участка. Гордон смотрит на них, не позволяет своим накинуться. Сделка есть сделка. А в глазу что-то колет. Жалко. Не безумцев. Себя жалко. Наверное. Рассопливился старик. - Эй, клоун, - вдруг прочищает горло Гордон, заставив Джокера остановиться на последней ступеньке здания. - Почему восемь? - спрашивает Джеймс. Внезапно это кажется очень важным. Жизненно важным узнать значение цифры. Джокер поворачивается к комиссару. Между его губ зажата сигарета, рука тисками сжимает запястье Харли, до синяков. Он улыбается, пускает дым колечками, думает пару секунд, стоит ли говорить, но потом все же не выдерживает и выдает: - Харли, тыковка, - обращается он к женщине, - сколько лет ты уже со мной? - Девять, пирожок, - ласково, с гордостью произносит Квин. - Вот поэтому, - скалится Джокер. В черном фургоне, проезжающем мимо, открываются двери, и Джокер запрыгивает в него на ходу, втягивая лопочущую глупости Харли Квин внутрь. - Но... - начинает было Гордон. Мысли крутятся в голове. Чертов фрик. Безумец. Чудовище с человечьими повадками. Человек с замашками монстра. Не хочется верить, но ведь приходится. Куда там. У них всего минуты две-три, наверное. - Все на выход!!! - орет комиссар не своим голосом. - В здании бомба!!! Сидя в машине «Скорой помощи», наблюдая за тем, как догорает участок, Гордон думает, что безумие не спасло Джокера лишь от одного. И может, ему даже чуть-чуть завидно. Потому что, очень может быть, в его черной дыре есть дно. Дыра в сердце Гордона бездонна.