H loves J

В её жизни просто бывают такие дни. Когда он звонит на телефонный номер, который у Харли с самого начала. Его не отследили, а их не нашли только потому, что она не пользуется им. Никогда, пока он не звонит. Может, раз в полгода или того реже. Особенный номер. Двойка и тройка на конце, а если умножить, то получится цифра дьявола. Шесть. В памяти телефона всего лишь шесть вызовов. Все приняты, на каждый она ответила. И каждый так или иначе закончился для неё плохо. Может, потому что она подняла трубку. А может, потому что он позвонил. Трудно сказать, но когда телефон вибрирует во внутреннем кармане, совсем близко к сердцу, Харли замирает. Вибрация, словно её режут ножом. Один, два, три. На четвертый гудок Харли поднимает трубку. Она слышит его учащенное дыхание, почти осязаемо чувствует его тревогу, его какое-то дикое, неправильное возбуждение. Словно он маньяк, сталкер, вышедший на охоту, а она — жертва, попавшая впросак, забившаяся в угол, в ужасе перебирающая пути отступления. Только все наоборот. Он звонит на этот номер, когда все совсем наоборот. - Тыыы-ковк-ка, - тянет он, а голос совсем чужой, развязный и словно на грани. Ему хочется убивать, крошить её на куски, только он не может, она далеко от него, а должна ведь быть рядом, должна снимать его боль, утешать его безумие. Но её нет. И поэтому он звонит на чертов номер, набирает цифры и ждет. Не потому, что жалеет себя или её, а потому что некому больше позвонить. Но иногда так надо. Даже Джокеру. Это смешно. Харли бы смеялась, если бы слезы не подступали к глазам. - Да, пирожок, - отвечает она радостно. Фейк, ей так холодно, ни одной хорошей эмоции. Но она должна делать вид, что все нормально, что они с ним вовсе не калеки, не цирковые уроды, не фрики, нет-нет, они такие же, как и все остальные. И он соскучился так сильно, так невыносимо долго не видел её, что не может удержаться, - звонит. А она поднимает трубку, и счастье разливается по телу от его голоса. Она готова бежать на другой конец города, лишь бы увидеть его, оказаться в его объятьях. Это все неправда, конечно. Это все только у Харли в голове. Он звонит, потому что ненавидит себя и её, хочет высосать из неё остатки человечности, жизни, потому что она принадлежит только ему, никому другому, и она, как верная собака, должна знать свое место. А она берет трубку, потому что знает, что иначе не сможет. Без него. И потому что ей так жаль. Что они не такие, как все нормальные счастливые пары. Они разодраны до сердечной мышцы, располосованы пополам. Их отношения — словно идти в темных лесах на ощупь, брести, спотыкаясь и царапая руки. Но идти нужно, потому что гребаный свет в конце тоннеля все-таки брезжит. - Приезжай, - говорит он отрывисто. - Немедленно. - И кладет трубку. А ей не нужно уточнений и разъяснений. Она прекрасно знает, где он, что делает, и что делать ей. Слушает несколько секунд короткие гудки, пока не наступает тишина, пока не звенит оглушительно в её ушах. Харли вздыхает. Когда-нибудь это плохо кончится. Когда-нибудь он позвонит, а она не сможет или не захочет взять трубку. Харли натягивает юбку, взбивает плохо прокрашенные светлые волосы дрожащей рукой. Немного красного на губы, немного персикового на щеки, чтобы не выглядеть слишком уж напуганной, слишком уж бледной и ужасно худой, тенью девушки, которую она когда-то знала. Харли смотрится в большое треснутое зеркало. Джей разбил его кулаком, когда был особенно зол. В неровных осколках на неё смотрят куски, сшитые по центру гранями зеркала, - синие глаза без толики надежды, красные губы, дрожащие, больше крови, меньше помады, узкие костлявые плечи, худые ноги все в шрамах, ребра торчат, словно яичная скорлупа. Она отвратительна даже себе самой. Куда уж там говорить о Джее. Дешевка, собачонка, тычка только и достойна. Харли сопит носом. Не будет плакать, чего там, не стоит оно того. Натягивает на тело мохеровую черную кофту, сует ноги в сапоги, застегивает молнию. Кажется себе такой патетичной и глупой, такой некрасивой и такой разбитой. Не ехать бы к нему, но ведь нельзя, все ещё боится его, даже после стольких лет. Не срослась с ним до конца, не сжилась. Может, поэтому он так сильно её ненавидит, потому что где-то глубоко в душе она не смогла принять его полностью, полностью полюбить? Но ведь это не правда. Харли любит своего мистера Джей, любит безбрежно и беспричинно, только потому, что её сердце как шашка динамита всегда загорается при виде его, при мысли о нем. Он — все, что у неё есть, все, что ей по-настоящему нужно. Харли выходит в гараж, включает свет. Его корвета нет. Её купе на месте. Красное, как она любит. Он угнал для неё. Харли даже улыбается. Среди сотни херовых воспоминаний есть несколько хороших. Совсем чуть-чуть. Она садится за руль, вставляет ключ в зажигание. Пальцы трясутся. Она так часто дрожит в последнее время. Кажется, она чем-то серьезно больна. Не нужно думать об этом, потому что с больной лошадью можно сделать только одно — пристрелить. Харли приезжает в Айсберг, когда стрелка часов подползает к трем. Самый темный час, беспросветный. И она так устала. Старые синяки ноют и болят, кости скручивает, трещат и хрустят от веса её тела. Чувствует себя паршиво. Словно она очень старая, вся в морщинах. Словно так давно не спала, что все сосуды полопались в глазах. А во рту сухо, как в пустыне. Колени дрожат. Суставы ноют и хрустят. Харли - развалина, хочется выть и плакать. Оззи выходит сам. Маленький, смешной и жалкий, но очень опасный. Сегодня он тоже устал. Ничего не говорит, показывает в сторону отдельных кабинетов, жест нервный, наполненный смирением и безысходностью. Пусть так. Харли вздыхает, идет навстречу. Перед входом мнется, смотрит на дверь. Это будет так же тяжело, как и всегда, когда он звонит на этот номер. Черная сосущая пустота разрастается в груди. Харли поворачивает ручку, входит внутрь. Джокер сидит на диване. Его глаза закрыты, краска смазалась месивом черного, белого и красного. Их любимые цвета. Символизм во всем. Столько общего между ними — даже в цвете они едины. Харли дрожит. Она ожидала всего, чего угодно, - стен в потеках крови, мертвых официантов и шлюх, разгромленной мебели и вспоротых ртов. Но не этого. Она не ожидала, что он будет сидеть вот так — руки сцеплены на животе, глаза прикрыты, а на губах застыла улыбка. Это ненормально. Тогда зачем же он звонил? Зачем просил приехать? Она осматривается. На столе початая бутылка виски, на полу ещё одна — пустая. Пепельница полна до краев выкуренными сигаретами. Дымовая завеса щиплет глаза, лезет в горло. Харли непроизвольно кашляет, Джей открывает глаза. Они у него темные, взгляд расфокусирован, наполнен такой темнотой и горечью, что Харли невольно пятится назад. Она удивленно раскрывает рот, хочет что-то сказать и не может. Он пьян. Харли кашляет, чтобы не улыбнуться. Она никогда не видела его пьяным. Джокер ведь сверх-человек, у него нет обычных человеческих слабостей, он пьет, но не напивается, его ранят, но не убивают. Он — удивительный. А Харли такая, как все. - Пришла все-таки, - рычит Джокер, и в голосе его нет ничего, за что можно ухватиться — ни снисхождения, ни жалости, ни теплоты. Он словно сделан из холодного камня, прошит насквозь яростью и злостью. Он ненавидит её ущербность, её несовершенство, все, что есть в ней, ненавидит люто и злостно. Встает с дивана, пошатывается. Пьян, но для него это неважно. Грани ведь нет. Точнее есть, но для всех остальных, только не для Джокера. Он бьет наотмашь, как-то неумело и лениво. Харли кажется, что без настоящей страсти, без желания причинить боль. Глупая мысль. Он просто пьян, потеря координации. Харли падает на колени, губы окрашиваются красным. И пустота заполняет её голову. Она не хочет сегодня сопротивляться, лучше бы забил её насмерть, и дело с концом. Словно в ответ на её молчаливую просьбу Джокер снова ударяет её, ногой, бьет часто и методично. Харли сворачивается в клубок, а он все раздает и раздает удары. Харли не плачет, она знала, как все будет, если она ответит на этот вызов, если приедет, если посмеет быть к нему доброй, жалостливой. Так её, чтобы неповадно было. Джокеру ведь все это ненужно. Внезапно он прекращает. Глаза Харли зажмурены, она не знает, что именно остановило его. Боль ноющая, острая, клокочущая внутри. Но Харли все равно открывает глаза. Он сидит обессиленно на диване. Глаза вновь прикрыты, словно так оно все и было, ничего не изменилось для него, легче не стало. И все бесполезно. Харли садится на колени, втягивает воздух в легкие, пробует определить, сломано ли что-то. Вроде бы и нет. Неплохие новости, наверное. Она смотрит на Джея, не знает, что же нужно сделать, чтобы пережить, чтобы заставить его прийти в себя, снова стать веселым, развеселить и её. Она ведь бесполезна. Только и умеет, что размахивать битой, да ноги раздвигать, если он попросит. Харли с трудом поднимается на ноги, ковыляет к Джею, бесцеремонно садится к нему на колени, седлает его пояс. Обнимает за шею, целует в ключицу, спрашивает: - Как утопить блондинку, мистер Джей? Он молчит, ничего не отвечает, даже не подает виду, что ему интересно. Харли не сдается, распускает галстук на его шее. На одном пальце сорван ноготь, кровоточит, но она не обращает внимания, добирается до пуговиц рубашки. - Бросить зеркало на дно бассейна, - усмехается Харли, дотрагивается разбитыми губами до губ Джокера. Солоно. Её — треснутые, измученные, его — жирные от помады, шрамированные. Губы к губам. Все тело болит, Харли ерзает на Джее, но боль имеет мало общего с тем, что нужно ей, да и ему тоже. Это лишь защитный механизм. - Что будет если отрезать блондинке голову? - спрашивает Харли, разминает пальцами его затекшие скрученные мышцы, играет, прихватывает зубами мочку уха. Джокер хрипло втягивает воздух в легкие, его руки оказываются на бедрах Харли, сжимают так крепко, словно она попала в тиски, словно это самая настоящая пытка, не ласка. - Она будет бегать три дня по магазинам, - хихикает Харли, запечатлевая поцелуй на его груди. Под её губами его кожа вибрирует, смех рвется из его глотки, утробный, настоящий, немного радостный. Пальцы Харли теплеют. Ей хочется рассмеяться, несмотря на боль в суставах, ломоту во всем теле. Она не привыкла к победам, она ведь неудачница, дурочка. Но только не сегодня. Сегодня она обязана быть лучшей для него. Ведь это он ей позвонил. Не поскупился на удары. Джей открывает глаза, смотрит на Харли, внезапно стаскивает с неё мохеровый свитер, рассматривает в свете электрических ламп её бледное худое тело, расцвеченное синим, красным и желтым, старым и новым, его дарами для неё. - Красивая, - наконец выдавливает он из себя, прикасается губами к её ключице, к солнечному сплетению, животу. Мышцы завязываются узлами. Не от боли, от удовольствия и восхищения, от всепоглощающего обожания и ужасной радости. Харли расстегивает его брючный ремень, он только смотрит, ничего не делает, неотрывно наблюдает за её лицом, за мимикой и проскальзывающими эмоциями. Серьезно, слишком серьезно. Так, будто он даже нормальный. Харли не хочет знать. Прикрывает глаза, впускает его в свое тело, движется плавно и гибко, упирается ладонями в его грудь. - Я люблю тебя, - говорит она. Толчок. Ещё толчок. Это словно безумный, замкнутый круг. Словно ловушка, в которую она попала и не хочет выбраться. Его руки перемещаются на её грудь, охватывают чашами ладоней. И нет в его действиях ничего жестокого, бесчеловечного. Нет между ними больше ярости, ненависти. Нет всего того, что точит его еженощно, отпустило, заставило превратиться на короткое время из клоуна в мужчину. И шрамы здесь вовсе не при чем. Он ничего не говорит, конечно же. Но Харли, наверное, и не нужно. Если бы сказал, стало бы страшно. Ведь дело вовсе не в том, чтобы переломить, заставить быть таким, как другие, дело в том, чтобы заставить хотя бы иногда быть человеком, принимать её дары. В этом вся шутка. И смешнее не придумаешь. Оргазм накрывает их почти одновременно. Редко бывает, но в этот раз все точно, в этот раз все, как надо. Он в ней, а она — в нем. И, если подумать, это — самая безопасная комбинация. В этом спасение, что бы не говорил человечий бог, в этом их симбиотическое безумие, в этом, наверное, и любовь. В том, что он звонит, а она приезжает. В том, что в такие моменты только она может утешить, загнать зверя внутрь, чего бы это ей ни стоило. Харли лежит на груди Джея, смотрит ему в глаза. Она не тешит себя надеждой, что все будет хорошо. Нет, он высосет её до дна, заберет все чувства, что у неё есть, вытопчет их, как слабые осенние цветы, он не оставит ей ничего, совсем ничего, зеро. Но это настолько мелочно и неважно, что Харли закрывает глаза. Слеза тянется ниткой по щеке. Он стирает её своим огрубевшим пальцем, целует в шапку волос. - Спасибо, - произносит хрипло, а Харли улыбается. В темном лесу живет монстр, дикий и хаотичный, маленькая девочка кормит его с руки, а он лижет ей ладони. Когда-нибудь он откусит ей пальцы, вырвет сердце. Но маленькой девочке все равно. У него теплая шерсть и мягкий бок. У него шершавый щекочущий язык. Его сердце бьется под её крохотной ладошкой. Может, это она вырвет ему сердце когда-нибудь. Как знать.