H loves J

Пэм ненавидит Джокера. Пэм любит Харли. В жизни Памелы осталось слишком мало людей, которых она по-настоящему любит, поэтому их терять нельзя. Эти люди достойны самого лучшего, эти люди — залог её нормальности, столпы её мироздания. Когда Пэм видит, что делает Джей с её Харли, что лепит из неё, ей хочется кричать. И пусть Харли считает все, что хочет, но любовью здесь и не пахнет. Это можно назвать, как угодно, - желанием обладать, больным вожделением, инстинктом собственника, даже страстью, но никогда любовью. Пэм не поверит ни за что на свете, даже если Джокер сам скажет эти три проклятых слова. Все игра, все лишь безумный эксперимент психованного клоуна. Пэм ненавидит те дни, когда Харли стучится в её дверь. Обожает, конечно, эту дурочку, ждет встречи с ней, но вот только не так. Потому что каждый раз, когда Харли приходит к ней, её приходится собирать по кусочкам, склеивать заново, сшивать раны, латать дыры. Пэм все это умеет, конечно, овладела мастерством в совершенстве, но не хочется. А хочется ей, чтобы однажды Харли появилась на её пороге не в синяках и порезах, а улыбающейся, в обнимку с голубоглазым красавчиком. И не объяснишь ведь, не вобьешь в дурью башку, что все дело в контроле, все дело в лекарствах, которые и надо бы принимать, да Джей никогда не согласится. Не безумие, - свобода, - так он говорит. Не издевательство, - эмоции, - так он оправдывается. Но Пэм знает, что ничего, кроме жестокости он не подразумевает, ничего кроме как топить всех вокруг в крови не умеет. Это смешно только ему одному, Памеле это отвратительно. А Харли верит, смотрит на него щенячьими глазами, закусывает губу, ластится, как собачонка. Отходчивая, легкая. Забывает тычки и удары, бежит за хозяином резвой трусцой. Иногда Пэм хочется запереть её в самой высокой башне, чтобы дракон не смог туда добраться. Наверное, и поэтому тоже Пэм не жалует мужчин. Все они лишь оправдываются, находят удобные объяснения своей черствости, эгоистичности, равнодушию. А Джей тому лишнее подтверждение. Прекрасный образец мужского племени — сердце лишь механизм от часов, точный, качает кровь, но не разгоняет её по телу, не греет. В отношении Джея это все верно. И то при условии, что у него есть это чертово сердце. Иногда Пэм сомневается. Особенно остро в такие дни. Харли приходит к ней глубокой ночью. Её костюм разорван, она приволакивает ногу, глотает слезы и потирает ушибленные конечности. Она разбита, изувечена и выпотрошена своей любовью. Её щенячья преданность — это гвозди, вбиваемые в крышку её гроба. И Пэм действительно боится, что однажды Харли не постучится в её дверь, не улыбнется своей немного наивной, но такой искренней светящейся улыбкой. А Пэм увидит Харли на страницах газет, в некрологах, если быть точной. Пэм боится, что когда-нибудь этот день наступит. Греет лишь одно, - в этот день она выпотрошит Джокера, порвет его на лоскутки и развеет его прах по ветру. Ей бы и сейчас хотелось, но Харли не позволит. Не простит. Пэм жалеет Харли, сжимает её крохотную ладонь в своей, заводит в дом, усаживает на кушетку, подкладывает под спину подушки. От одного вида подруги сердце сжимается, разрывается надрывно и печально. Так не должно быть. Если бы только Харли позволила ей помочь. Но хорохорится, дурочка, дуется, не дает даже тронуть себя. Сплошные шипы, розы не осталось. Все самозащита, гадливое чувство стыда. Пэм заваривает чай. Ставит чашку со сколотым ободком перед Харли. Смотрит на неё из-под опущенных ресниц. Харли ведь как эта самая чашка — колотая, но склеенная посредине. Только большое сердце и держит эти половины вместе, не дает им развалиться на мириады крошечных осколков, меньше, чем игольное ушко. - Ну, - буркает Памела. Ей неуютно от этих больших синих глаз прямо перед собой, слезящихся, на мокром месте, но таких упрямых и сосредоточенных. Взгляд ребенка. Безумный взгляд. Но кто же не безумен в этом больном мире? - Он не хотел, - жует губу Харли. Пэм знает, что ещё как хотел. С Джокером всегда так - один удар, и он уже молотит соперника кулаками, вцепляется зубами в глотку. Ничем не прикрытая, ни с чем конкретно не связанная агрессия. Психопат, как пить дать. А Харли ведь любит плохих мальчиков, дурацкие подростковые комплексы всему виной. - Перестарался, - упрямо чеканит Харли, а у самой из глаз уже льются слезы. Больно же, чего там. И мерзко. И тошнотворно. И сердце не предашь. Потому что любит, глупое, самое что ни на есть взаправдашнее чудовище. Не то, из сказок которое. В конце концов превратилось в принца. Джокер не притворяется, он такой и есть. Пэм отхлебывает чай, обжигается, нервно, со звоном ставит чашку на блюдце, пересаживается ближе к Харли и просто обнимает её. Большего и не надо. Пусть выплачется, пусть выдавит из себя эту черноту, выбросит её из головы. Не нужно думать, не нужно анализировать, все равно ведь приползет к извращенцу на брюхе, стерпит все удары, подставит щеку, если потребуется. Бог ведь того и хотел. Как удобно. Пэм гладит Харли по голове, успокаивает. Она ненавидит эти моменты, хочет, чтобы они насовсем исчезли из жизни. Не её, конечно, Харли. Солнечным девочкам нужно больше солнца, иначе они задохнутся в безвоздушном пыльном пространстве, скукожатся и превратятся в мертвые цветы. Пэм так боится этого, что руки у самой дрожат. Если бы Харли ей только позволила, она бы берегла её и лелеяла, поливала, словно самую пышную розу в своем саду, сделала бы её жизнь светлой, а не темной, а цвет её был бы снежно-белым, а не кроваво-красным. Харли утыкается в кофту Пэм лицом, плачет, орошает её своими слезами, передает вместе с ними всю горечь, все страдание. И это больно, словно Пэм воткнули в сердце отравленный шип, словно сломали её стебель, оставили перегнивать с осенними листьями. Иногда Пэм думает, что у них с Харли на двоих одно сердце, и её может биться ровно, только если и сердце Харли не будет сбоить. Для этого нужно всего-ничего — вычеркнуть жирной линией Джея из их жизней. Когда у Харли не остается больше слез, Пэм отправляет её спать. Сама она сегодня ограничится кушеткой, ляжет, укроется с головой и будет наблюдать цветные кошмары — Харли всю в крови и синяках. Такого ей долго не забыть. На этот раз Джей не перестарался, а расстарался на славу. На этот раз он перешел ту самую незримую границу, которую прочертила для себя Пэм. И за это он ответит по всей строгости. Может, Харли её и возненавидит после. Но это уже все равно — Пэм останутся хорошие добрые сны на долгие годы — голова Джокера, отрубленная, изувеченная. Ах, сладкий сон. Под утро Памела просыпается от холода — плед сполз с её дрожащего тела — и от глухих ударов в дверь убежища. Пэм просыпается нехотя, на автомате. Она уже знает, кто затаился по ту сторону двери. Монстр пришел за своей жертвой, притащился из глубин ада, чтобы забрать то, что принадлежит ему, Пигмалион явился за Галатеей. Пэм не нужно оружие. Справится и так. Не зря же ей даны её способности, не зря её изувечили и выпотрошили когда-то. За все, за большую силу, в том числе, нужно платить высокую цену. И она все понимает, все давно перестрадала и приняла. Пэм протирает глаза, спускает ноги на пол. Может, именно ради этого момента она и жила? Чтобы совершить хоть один геройский поступок, выбить дурь из башки Джокера, снести её и посмеяться. Спасти хотя бы кого-то, кто так дорог ей. Харли. Харлин. Девочку с двумя непослушными светлыми хвостиками, попавшую впросак, застрявшую в кошмарном сне. Пэм открывает дверь уверенным движением. На пороге стоит Джей. Его тренч запачкан красным, в руке — окровавленный нож. А глаза такие... Памела вдруг вся никнет, вся уверенность, напускная, яркая, пропадает. Она чувствует себя маленькой напуганной девочкой. О нет, она не боится Джокера, не на ту напали, но что-то в нем заставляет её тело покрыться мурашками, заледенеть кончики пальцев. Джей протискивается мимо Памелы в дом, а она ему не мешает, захлопывает дверь, скрещивает руки на груди, чтобы придать себе хотя бы толику уверенности, снова стать самой собой. Его взгляд, бегающий, усталый, не такой, мешает ей, делает её какой-то мягкой и совсем не похожей на саму себя. - Что тебе надо, клоун? - спрашивает она хрипло, неосознанно жмется к стене. Хочет выглядеть самоуверенной, насмешливой, железной леди, но под его взглядом не может. Все неправильно, изувечено в этом взгляде, испоганено. - Где она? - шипит Джокер, с придыханием, глухо и тускло. - Раны зализывает, - цедит Памела. - Тебе то что? Посмеяться хорошей шутке пришел? - она издевается, скалится, чувствует себя гораздо уверенней. Джокера надо бить его же картой, по-другому не понимает. Джей прячет нож в карман, тяжело садится на кушетку. Его волосы свалялись, глаза запали, грим превратился на лице в темное месиво. Он ходил на дело, - Памела видит, но не это главное. А главное, - это тремор в его руках, перемещающихся с коленей на грудь и обратно. Главное, - этот его взгляд, затравленный, чужой, без толики юмора. Пэм смотрит на него, прищурив глаза, и не может толком понять, что в нем не так. - Не буди, - наконец произносит Джокер, достает смятую пачку сигарет, закуривает. Памэла ненавидит табак — жалкий расход ценного материла. Дым разъедает глаза, Пэм морщится, фыркает. Джокер не смотрит на неё, не придает значения. - Я... - начинает он устало, но Памэла не позволяет ему закончить, надвигается на него волной бешеной энергии и злобы. - Ты — жестокий ублюдок, сукин сын, - шипит она, а у самой чуть ли слезы не наворачиваются на глаза. Джей ухмыляется. Коротко, хлестко. Но улыбка тут же пропадает с его лица, делая его грустной маской, слепком, уродливой копией. Грустный клоун, - сказала бы Памела, но она слишком удивлена и напугана одновременно, чтобы мыслить ясно. - Именно так, - выдавливает из себя Джокер. Пэм прокашливается. Ей кажется, что она ослышалась. Наверное. Повисает неприятная тишина. Он сказал все, что хотел, а она просто не знает, что возразить, что добавить. Он полностью согласился с ней, хотя Пэм думала, что будет возражать, будет крутить ей мозги. Памела тяжело оседает рядом с ним на кушетку. Вот так он и перетряхнул все в ней. Раз, и нет больше Иви. Есть снова Пэм. А она ведь тоже человек, тоже женщина. - Она тебе нужна, - тупо констатирует Памела. Факт. Самообман. Все смешалось в её голове. Она и не знает, как так вышло. Глупость же, не может такого быть. Джокер жесток, Джокер агрессивен, Джокер бесчувственнен. Джокер разломает Харли на куски и выбросит. Но Джокер не опровергает её слова, просто сидит рядом, излучая маниакальную, нервную энергию. Его руки снова порхают по коленям и груди, не останавливаются, глаза смотрят в одну точку, но Пэм не обмануть, он ведь в себе, кто бы что ни говорил. Он смотрит на Памелу, глаза у него затягивающие, пугающие, чертовы омуты. Вопрошающие глаза. Такая вот энигма. - Иди, - говорит тихонько Пэм. Она ненавидит себя за эти слова, презирает, но ничего не может с собой поделать. Джокер кивает головой, встает и скрывается в спальне. Через минуту Памела слышит счастливый смех Харли. И тугая пружина в её груди отчего-то распрямляется. Пэм выдыхает, ложится на кушетку, накрывается покрывалом с головой. Её знобит. Её крутит. Невыносимая жестокость.