H loves J

Камера мигает красным огоньком. Хищным, кровавым. Харли не может оторвать взгляда. Она чувствует себя героиней фильма ужасов, маленькой и тщедушной, загнанной в угол. Ей бы хотелось представлять себя порно актрисой, томно стонать и выгибаться дугой, но она не может. Примерзла к холодным чуть влажным простыням, скручена веревками-жгутами. Исплакалась вся, изрыдалась. И ничего после слез не осталось. Ни мокрого, ни яркого. Только Харли, привязанная к кровати. Веревками, любовью, теперь уже и не разобрать. Джей стоит посреди комнаты, пристроил камеру к глазу, усмехается. В свободной руке — нож. Он и режиссер, и продюсер, и главный зритель. Такое вот кино. Только Харли боится, что оно с плохим концом. Что её препарируют на потеху другим, выпустят все кишки, нашпигуют свинцом и выкинут в боковую безлюдную аллею. Такой вот снафф. Только на видео, только для самых близких. Харли смотрит на красный огонек не моргая. Изучает ухмылку Джея. Красная помада изжевана, слизана по краям, губы треснутые, все в мелких шрамах и лоскутах кожи. Он не красив. Но для неё он прекрасен. Какое счастье, что он будет звездой в этой маленькой постановке, главным героем. А она останется навсегда на магнитной ленте времени, на пленке, оцифрованная и восторженная, девочка-куколка, девочка-первый раз. Останется навечно молодой и красивой — с запудренными синяками на запястьях, с надутыми искусанными губами и обиженным взглядом в обрамлении потекшей туши. Джей будет пересматривать это видео, будет вспоминать свою Арлекину. Хорошо же. Харли ерзает на кровати, принимает более удобную позу. Подушка под спиной камнем впивается в позвоночник. Хочется выглядеть соблазнительной, но из глаз брызжут слезы, а помада скаталась комочками. Ей не превратиться в принцессу. И никто не наденет в самом конце кольцо на её палец. Ладно же. Перетерпит, смирится и свыкнется. Лишь бы он улыбался все так же, как и сейчас. Радостно и лучисто, открыто. Как он умеет улыбаться только тогда, когда по-настоящему счастлив. Сейчас. Харли хлопает ресницами, облизывает губы, раздвигает перед ним ноги. Ступни так напряжены, что того и гляди сведет их судорогой, колени разбиты и стерты в кровь, а бедра подрагивают. Она белая и почти уже мертвая. Но одно маленькое усилие ничего ей не стоит. Взмах ресниц, воздушный поцелуй, бровь поползла вверх. Взгляд — игра. Губы — манок. Она готова к своей главной роли, прорыве в карьере, своей лебединой песне. Джей откладывает камеру на тумбочку, прилаживает так, чтобы красный огонек был направлен прямо на них. Нож беспокойно дергается в его белых сухих пальцах. Его разрывает от предвкушения, от того, что больше всего любят маньяки. Ожидание, подготовка, себя и её. Пролог, кульминация, развязка. Хэппи энд им гарантирован. Он ставит колено на кровать, матрас прогибается под весом его тела. На стрелках брюк застыли капли крови. Дороже рубинов, дешевле краски. Завораживающее зрелище. Улыбка не сходит с его лица. Приклеилась, приросла к коже шрамами. Изогнулась одной чудовищной складкой, черным провалом в небытие. Харли хотела бы туда отправиться. Может, в этом и весь смысл? Просто упасть в кроличью нору и никогда больше не выбираться. Не выбирать. Между разумом и безумием. Между хорошим и плохим. Между черным и белым. Быть просто Харли. Девочкой-конфеткой на белых простынях, которые совсем скоро пропитаются насквозь красным. Она утонет в крови и больше никогда не пожалеет. Так её, ату. Заслужила. Джокер скидывает пиджак, расстегивает жилет, закатывает рукава. Синюшные вены пульсируют на его руках силой, рваной яростью. Желваки ходят на щеках, заставляют его улыбаться ещё сильнее, ещё острее препарировать её своим взглядом. Джей ползет к Харли по кровати, подкрадывается. Был бы кошкой, если бы так сильно не походил на гиену. Ха. В одной руке зажат нож. Лезвие царапает простыни, оставляет неровный дырявый след на белом. Девственность лишь состояние ума, не более. Харли уже переросла, отплакала. Он заползает между её ног, утыкается тазовыми костями в её мягкий живот. Внутри Харли сжимается пружина. И хотела бы не бояться, смеяться ему в лицо, улыбнуться хоть бы получилось. Но улыбка застряла где-то в горле, не идет наружу, страх закупорил горло Харли, кольцо сжимается, словно у неё дифтерия, отек легких. Не вдохнуть — не выпустить улыбку на поверхность лица. А Джея это будто радует, подначивает, доводит до исступления. Он запрокидывает голову и смеется. Он победил, она в его власти, его собственность. Всегда была. Без сомнений. Он нагибается и пробует своей улыбкой её стылые мертвячьи губы, пытается их распечатать, передать свою улыбку ей, словно заразу. Она кашляет, перхает, не может её принять. И тогда Джокер дает ей пощечину. Звонкую и залихватскую, такую, что голова Харли уходит в сторону, валится ненужным киношным атрибутом на подушки. Щека горит, но Харли не плачет — нечем уже. Он тычет ножом в её грудь, рисует лезвием алфавит вокруг соска, соскальзывая, царапая белую неживую кожу. Ему хочется вскрыть её, разрезать вдоль и поперек, узнать, какие тайны она хранит в себе. Харли все это видит, но не сопротивляется. Обнимает коленями его худые бедра, впивается острыми костями в его пояс, словно берет его в тиски. Если бы она хотела, она могла бы прекратить. У него нет контрольных слов, но Харли знает, какое могло бы быть. Но она закусывает губу, молчит. Ей не нужна помощь. Джей просовывает лезвие под тонкую ткань кружевного бюстгальтера. С тихим всхлипом ткань рвется, опадает кровавыми хлопьями на грудь Харли, заставляет её ахнуть. Нержавеющая сталь холодит кожу, заставляет её сжиматься, покрываться мурашками. Харли страшно. Не по-настоящему. И все же. Лезвие бежит по коже, оставляет за собой красную линию. Словно нитка, соединяющая Харли и Джокера. Красавицу и чудовище. И наоборот тоже. Ни конца нет, ни края этой тонкой полоске, рождающей из Харли жизнь. А Джей глядит на красное завороженно, так, будто ничего прелестней ещё не видел. Искусство, холст с одним единственным мазком краски. Творец в преддверии своего лучшего произведения, шедевра на века. Красная лампочка мигает, мерцает в полутьме комнаты. Харли закрывает глаза, губы подрагивают. Джей улыбается. Всаживает нож ей под ребра быстро и ловко, без предупреждения. Лезвие входит на удивление легко в податливую почву, разрывает мышцы, отделяет желток от скорлупы. Воздух со свистом вырывается из легких. Харли кричит. Джокер закрывает глаза, качает головой в такт её голосу. Музыка. Вот, чего не хватало их маленькому домашнему видео. Финальной песни за титрами, хита, вышибающего слезу. Харли кричит, пока голос не садится, пока в легких не остается воздуха. Кровь пульсирует, бьется в её теле, стремится вырваться наружу. Джокер нагибается, лакает из её раны, словно пес, словно дикий зверь, разрывает языком мышцы, раздвигает мягкие ткани. Загоняет нож ещё глубже, трахает её своим жалом. Харли чувствует, что она падает в кроличью нору, оказывается в невесомости. Кровь почти вся вытекла из её тела. Слез не осталось, крови не осталось. Горло закупорено. Не сказать, не объяснить, что это такое. Она открывает глаза, все плывет. Трудно сфокусироваться. Его лицо такое далекое и смазанное, его руки слишком большие и требовательные. И где-то на фоне подмигивает красная лампочка, шутливо щерится лупоглазая линза камеры. Харли пытается раздвинуть губы, пытается выдавить сквозь гнойную пленку хоть словечко. Не может. Это ли не счастливый конец? - Джек, - шепчет она, закрывает глаза. С миром в путь дорогу. Пересмотрит, вспомнит. Наслаждение. Экстаз. Тщедушная улыбка. Харли открывает глаза, щурится на свет. Кашляет, пытается повернуться на другой бок, но не может. Руки и ноги развязаны. Грудь туго перетянута бинтом. Кровит. В легких жжет. Но она снова на поверхности. Поворачивает голову, смотрит на Джокера. Он смотрит на неё. Глаза масляные, сытые. Глаза серьезные, взгляд пронзительный. - Конец, - говорит он, накручивает прядь её волос на кулак, целует в обескровленные белые губы. И камера отдаляется, и по экрану бегут титры.