H loves J

Дотти всегда было слишком скучно. Дома и в школе. Идеальный мир. Дом с тридцатью тремя комнатами, парком и бассейном. Она помнит красные длинные ногти матери, помнит сигару отца и лацканы его дорогого костюма. Помнит розовую болонку Скиттер и хихикающих подружек в форме болельщиц. Помнит первую сигаретку за школой, поцелуи и вкус джин-тоника. Пахло гарью и озоном после дождя. Пахло липкой помадой и пустыми обещаниями. Не её жизнь. Придуманная, вымышленная. Дотти не сошла с ума. Дотти в себе. Мы рождаемся одинокими и умираем одинокими. Но в этом промежутке от первого крика до последнего вздоха можно быть не одиноким. Можно громко и долго смеяться. Если очень сильно захотеть. Дотти подожгла дом родителей. Прошлась по комнате с канистрой, полной бензина, пролила капли напалма на персидские ковры и паркетную доску. Полыхало ярче, чем все фейерверки на четвертое июля. Дотти разрезала ножом на тряпье форму болельщицы, развесила лоскуты на кусте боярышника. Золотое и красное на зеленом. Лучшее украшение братской могиле. И Дотти ушла. Размазала помаду по щекам, напялила дурацкое кукольное платье. В крупный горох, чтобы её все узнавали на улице, чтобы застряла эта безуминка в ней навсегда. Ранним утром Дотти привезли в полицейский участок. Она сидела на жестком стуле с круглой спинкой, улыбалась в пустоту, а мимо проходили люди, бросали на неё подозрительные взгляды, полные отвращения и, быть может, сожаления. Такая красивая, такая молодая и такая испорченная. Дочь своих родителей. Золотая девочка, покрытая черным пеплом. И только один человек смотрел на неё по-другому, так, будто она цветок, выросший на могиле, будто она стоит тысячи домов с тридцатью тремя комнатами, парком и бассейном. Будто она особенная. Джокера заковали в наручники, скрутили руки под неестественным углом за спиной, волокли по коридору. А он запрокинул голову и смеялся. Смеялся так громко и заливисто, что Дотти прекратила смотреть невидящим взглядом в пространство, проморгалась, посмотрела прямо на него. И ей понравилось то, что она увидела. Столько правды было в его глазах, столько веселья, столько обещания, что все наконец-то будет не как у всех. Ве-се-ло. Ночь они коротали в соседних камерах. На утро Джокера должны были отправить в Аркхэм, а Дотти — в лечебницу для трудных подростков. И это даже смешно. Она ведь сделала то же, что бы сделал и Джокер — спалила всех с потрохами, расцарапала рану, посмеялась над рафинированным американским пригородом. Но её отправляют в уютный желтый дом для Барби, а его - в страшную холодную нору для закоренелых. Дотти сидела в камере, облокотившись на прутья решетки, и слушала его мерное бормотанье за стеной, визгливый смех, дикий бессмысленный шепот. Дотти тогда подумала, что не так уж они и отличаются. Возрастом, быть может. И это все. Нет больше между ними разницы. К утру Джокер взломал замок своей камеры, выпутался из смирительной рубашки, выкорчевал запястья из стальных браслетов, смазал кости кровью и оказался на свободе. Он застрелил единственного охранника — как неосмотрительно — и собирался вновь улизнуть из скользких лап готэмского правосудия. Но Дотти остановила его. Ухмыльнулась, показала сквозь прутья решетки вывернутые большие пальцы, потрясла наручниками словно погремушкой. Ничем не хуже него, нет разницы. Джокер раздумывал минуту. А потом ещё минуту смеялся. Он забрал её с собой. Они бежали, выдыхаясь, по коридорам полицейского участка. В горле Дотти клокотал восторг вперемешку со страхом. Сигнализация сработала через три минуты, разрывала барабанные перепонки, сводила с ума. А от Джокера пахло застарелым потом, машинным маслом и сигаретами. От него пахло опасностью и свободой, воняло кровью и бензином. Не так, как от мальчишек из её класса, острее и бескомпромисснее, по-настоящему. Словно весь он был слеплен из огня и пепла. Словно виски у него пенилось в жилах вместо крови. Он вел угнанную машину неаккуратно и беспечно, заставляя Дотти вжиматься в сиденье, держаться побелевшими пальцами за приборную доску, лишь бы не влететь головой в лобовое стекло. Он смеялся и трепал её по коротким крашеным в черное волосам. Называл её девочкой и целовал в загривок, покрывшийся тут же мурашками. И это было самое лучшее за всю ночь — его шрамированные губы на её коже. Внезапно Дотти поняла, что, может, именно этого ждала всю свою короткую глупую жизнь. Настоящего смеха. В такой смех ведь можно и влюбиться без памяти. Они бросили машину за пару кварталов и пешком дошли до убежища. Джокер бежал впереди, тянул Дотти за собой за руку. И ей казалось, что это путешествие будет длиться вечно, что он никогда не отпустит её ладонь из своих цепких сухих пальцев. Но потом все кончилось. И прогулка под луной, и девочкины мечты. Они влетели в убежище, провернув ключ в ржавой замочной скважине. Джокер выпустил её ладонь, а его объятья заняла совсем другая. Захватчица, обманщица, чертова кукла. Блондинка с размаху впечатала поцелуй в губы Джокера, повисла на его шее, царапая обломанными ногтями огрубевшую кожу. В ней не было ничего красивого или нежного. Синяки расцветили щеки и запястья, волосы, схваченные на затылке в хвостики, — обесцвеченная пероксидом солома, глаза водянистые синие, кукольно глупые. Барби обзавидовалась бы. Но и Дотти завидовала. Должно быть, у неё черное сердце. Но ведь принцы достаются принцессам, а не злым сестрам. И ведь принцы не смеются с куклами в унисон, не зацеловывают до крови кукольные губы, не треплют щенячью шерстку дрожащей рукой, не взваливают пищащую добычу себе на плечи и не лезут ей в трусы. В сказках такого не бывает, ведь правда? В сказках, к которым привыкла Дотти. С замками, упирающимися пиками в голубое небо, с прозрачными бассейнами и вышколенными слугами. Но в этой сказке после того, как Джей бросил её на растерзание своим головорезам, у неё остался лишь грязный матрас в углу комнаты, скабрезные улыбки и розовое платье в горох. Её сладкие шестнадцать лет. Дотти наблюдает за Харли Квинн, изучает. Своих врагов нужно знать в лицо. Красивое лицо со вздернутым носом, синими глазами и хитроватой ухмылкой. Такая добыча нравится зверю, с такой куклой можно и поиграть. Дотти знает, что Харли Джокеру не пара, знает, что он наиграется и бросит, но ждать она не может. Ей скучно, у неё мало времени. А сердце бьется под платьем так сильно, словно часовой механизм бомбы. Ей нужно, чтобы Джей смотрел только на неё, наматывал ночью её пряди на свой кулак, кусал-целовал её губы, оставлял свои синие и желтые дары на её скулах. Это несправедливо ведь. Харли Квинн всего этого не достойна. Любовь безумна, надо думать. И Дотти совсем сошла с ума. Ей прямая дорога в Аркхэм, не в детский оздоровительный лагерь. Она выдавит злую сестру из этого дома, вычистит это место, заменит её, станет лучше и краше прежней добычи. Дайте только срок. Короткий промежуток между тьмой и рассветом, ей многого не надо. Дотти ходит с Джокером и Харли на все вылазки, держится к нему близко, задирает её нещадно. Джокер ухмыляется, с прищуром смотрит на неё. Не поймешь, одобрительно или предостерегающе. Ясно одно, - ему не скучно, она подловила его, ему интересно знать, чем же все это закончится. Харли щерится как кошка, царапает воздух когтями, полосует вслепую невидимого врага, но сделать ничего не может. Дотти уже вырвалась вперед неё, хватает Джея за сухую жесткую ладонь, тянет его подальше от старой пассии, рождает новое безумие. Джокер и Харли собачатся ежедневно, полосуют друг друга ножами еженощно. Крики и брань — музыка в ушах Дотти. Она знает, что осталось не так уж и много. Совсем чуть-чуть, и убежище превратится в её крепость, замок с непробиваемыми воротами и хищными шпилями. И Харли останется по ту сторону рва, не добраться ей уже до Джея будет. Дотти ликует, Дотти насмехается, Дотти так счастлива. Ей слишком давно не было скучно. Дотти восседает на коленях у Джея, ерзает, обнимает своими загорелыми крепкими ногами. Он щиплет её за щеку, одобрительно, ласково. Может, именно она теперь станет розовой болонкой, ей хочется, чтобы он взъерошил её шерстку, почесал за ухом. А Харли пусть достаются только тычки и пинки. Старая псина, отслужила свое, отрычала, пора дать дорогу молодым и дерзким. Иначе Мистер Джей заскучает. Нельзя же этого позволять, верно? Дотти сползает с коленей Джея, опускается ниже, нащупывает под штаниной нож и пистолет. Продолжает свое исследование. Руки ложатся на его бедра, оглаживают. Она ещё никогда не делала ничего подобного. Он старше её, кажется, мог бы быть её отцом. Лучше выкинуть дурацкие мысли из головы. Лучше наслаждаться этим самым моментом, когда она на коленях перед ним, а он смотрит на неё шутливо, расфокусированно, облизывает пересохшие шрамы ядовитым языком. В конце концов, любви все возрасты покорны. Так, кажется, говорится. Дотти расстегивает ширинку, прикасается губами. Пахнет солью и секретом. Тяжелый дух, животная сладость. И ей хорошо от того, что она распечатала эту дверь, открыла комнату страха, впустила себя, выпустила Харли навсегда. Поделом крашеной сучке, чего жалеть. Джокер втягивает воздух сквозь плотно сжатые зубы, Дотти смотрит на него. Крылья носа раздуло, трепещут, пальцы сжались в кулаки, а глаза горят диким пламенем. Он улыбается, не может остановиться, не в силах прекратить. Когда все заканчивается, он пустой, а она полная до краев, Джей треплет её по голове, чешет за ухом, встает со стула, застегивает ширинку и удаляется прочь. Дотти сглатывает с трудом, сидит на стылом полу. Что-то случилось, что-то пошло совсем не так. И она не может вычленить, что именно, не может до конца понять. Дотти встает с пола, оглаживает розовое платье в горох. Споласкивает лицо холодной водой, чтобы взбодриться, убить свою нерешительность и его запах. На негнущихся ногах она выходит в прихожую, жмурится от яркого света. Промокшая до нитки Харли Квинн в окружении головорезов складирует награбленное перед Джеем. Тугие мешки трещат по швам, валятся на землю. Харли устало потягивается, оголяет полоску гладкой кожи с сережкой в пупке. Маленький клоун печально тренькает бубенцами. Неожиданно Джокер хватает Харли под ребра, щекочет, заставляет её исторгнуть из груди хриплый смешок, заставляет её молотить кулачками ему в грудь, шипеть что-то нечленораздельное и грубое. - Тыковка, - ухмыляется Джокер, - ты не представляешь, как скучно было без тебя! Харли смеется, зарывается лицом в его тренч. Дотти стоит ни жива, ни мертва. Её замок рушится, башни и пики крошатся в пыль, грозовые тучи собираются над её головой, рождают молнии. Она проиграла.