H loves J

Ненависть непродуктивна. Ненависть пожирает, сжигает дотла изнутри. Это нелогично, совершенно иррационально, но Барбара ненавидит Джокера. Ненавидит до глубины души, до комка в горле, которым давишься, мучительно и долго кашляешь, блюешь желчью и страданиями. Барбара помнит, как он пришел в их дом. Она открыла дверь. Потому что он позвонил в звонок. Вот так просто. Как будто он не потустороннее чудовище из самого темного угла Готэма, а нормальный. Обычный. Мужчина — руки в карманах тренча, ботинки перепачканы уличной грязью, скулы свело от улыбки и морозного холода. Он пришел крошить и давить, пришел пытать и убивать. Позвонил в дверь для этого, а она, дурочка такая, открыла. Бэнг. Всего одна пуля прошила позвоночник, измельчила кость в белую пыль, превратила Барбару из супер-героини в тряпичную куклу. И она ненавидит Джокера за это. Ненавидит за то, что у неё пальцы дрожат от усилий. Ненавидит за то, что для него это все так просто. Не было ни сражения кровавого, ни последнего боя. Он просто выстрелил один раз, а она повалилась на землю пыльной трухой. И это так просто, настолько прозаично, что хочется кричать. Потому что, наверное, Барбара ожидала от жизни, да и от смерти супер-героя совсем другого. Насмотрелась в широкую спину Бэтмена, осмелела, потеряла страх. Джокер вернул его ей. И она ненавидит его за это больше всего. Барбара — не дура, Барбара — не слабачка. Барбара приспосабливается, улыбается счастливо и открыто, усмехается, складывает руки на парализованных коленях. Милашка из соседнего двора, девочка, которая даже сейчас, при всем при том, способна изменить мир. Так ей говорил отец. И она все ещё верит. Вот не смотря ни на что. А, к черту. Сложнее всего не учиться жить без ног, это просто. Вот ты умела ходить, и вот больше не можешь. Что в этом такого? Сложнее всего отказаться от мечты. Так трудно улыбаться людям, жевать губу и притворяться, будто все хорошо. Потому что уже не будет хорошо. Пожалуй, никогда. Но Барбара, конечно же, не хочет, чтобы её жалели. Слишком просто. Да и кто бы мог подумать, что такая девушка, как Барбара, вообще захочет жалости? Она ведь знает, что даже если Брюс упадет перед ней на одно колено, (а он не упадет), предложит ей весь мир на ладони, она откажется. Потому что её будут жалеть, а она будет жалеть саму себя. Такой вот Уроборос. И это кольцо замкнулось вокруг её шеи слишком плотно, чтобы выбраться, чтобы хотя бы попробовать просто быть собой. Со сломанным позвоночником или нет. По ночам Барбара лежит в постели и думает: почему Джокер так поступил. Выстрелил. Бэнг-бэнг. Почему не пытал, не срывал кожу с костей, не смеялся над ней визгливо и треснуто. Почему выстрелил так глупо и без изящества? Он ведь не должен был. Но он мог. Потому и сделал. Барбара впервые понимает природу уродца — брать, брать, забирать все, что можно, если ему это нужно. Не спрашивать разрешения, не оборачиваться. Хватать крючковатой лапой все то, что ему не предназначено. Не зная, кто она есть, не позволив даже дать бой, Джокер лишил Барбару здоровья и жизни, цели, мечты, надежды. Он вырезал её крылья с мясом, бросил умирать, даже не добил. Это бесчеловечно. Хотя, чего она ещё могла ждать от нелюдя? Бэтмен просит, а Барбара не смеет отказать. Она нужна ему, вот как он говорит. И хоть все ложь, она соглашается. Из чувства противоречия, чтобы не быть бесполезной куклой. Из желания покрасоваться хотя бы за стеклом монитора. Из отчаянного, бесшабашного желания снова жить. По воде ей больше не пойти, ну и пусть, поползет по сети. Преступный синдикат и есть та самая паучья сеть. А закоулки у неё темные, воняет в них тухлятиной и нераскрытыми тайнами. Барбара с радостью принимается за дело — найти и обезвредить, как она и привыкла. Выжечь, вычистить, вбить гвоздь в самый центр, а потом ударить так сильно, чтобы пошли трещины, и королевство кривых зеркал развалилось целиком. Это только кажется трудным. На самом деле Барбаре это легко, греет сердце, отгоняет черные мысли. А Брюс гладит её по шапке волос, ерошит, целует в висок и обнимает за плечи. Если закрыть глаза, можно даже поверить, что не в висок. А, к черту. Барбара утешает себя тем, что делает доброе дело — помогает Бэтмену бороться с преступностью, разрывает сеть изнутри. На самом же деле все гораздо проще — она следит за Джокером. Наблюдает за ним через уличные камеры, читает новости о нем на страницах газет и разглядывает его белое, осунувшееся лицо в теле-новостях. Радуется, когда Бэтмену удается схватить его, печалится, когда он вырывается на свободу. Это как нескончаемый сериал, мыльная опера о самом ненавистном мужчине на земле. Только глаз нельзя оторвать от него. Барбара выясняет, где убежище Джокера, но Бэтмену не говорит. Слишком мало времени прошло. Слишком пустой и бесполезной будет её месть, если скажет так быстро. Ей нужно насладиться, изучить подопытный образец — узнать о нем все, что только сможет, а потому Барбара медлит. Собирает по крупицам информацию, следит и записывает в блокнот пометки про зверя. Когда она узнает все, что ей нужно, она нападет. За себя и за Гордона. И даже за Брюса отомстит. Ей нечего терять. Однажды Джокер возвращается из Аркхэма не один. Барбара наблюдает за клоуном из своего тайного убежища — смотрит на его осунувшееся белое лицо, полное раздражения. Смотрит на её раскрасневшееся пухлое личико, полное обожания. Ужасается и восхищается одновременно. Есть что-то мистическое в их рваном поцелуе, что-то дикое и звериное, что-то такое, чего Барбара не поймет никогда. Склизкое, мерзкое, отвратительное. Свернутые мозги всмятку, красные клоунские носы трутся друг о друга, искры сыпятся из глаз. Они не нужны друг другу. Но вжимаются друг в друга, словно маленькие дети. Барбара отворачивается. Её зовут Харли Квинн, она его психиатр. Она хочет надеть на его голову нимб, а он - выбить всю дурь из неё, расцветить синим и красным. Делает это еженощно, учит, рассказывает о том, каково оно на вкус. На цвет. На взгляд. И Барбара боится, что он её сломает, разорвет по швам на куски, вырвет ноги-руки из шарниров. Как когда-то уже сделал с ней самой. И Барбаре даже жаль эту светлую голову, эти зачервивевшие мозги. Ей хочется что-то сказать, но она лишь зачарованно смотрит за уродливой сказкой девочки с докторской степенью. Может, это даже и жестоко. Она называет его «Пирожок». Он бьет наотмашь. Она снова пробует. Синее на губах. И филлера не нужно, чтобы стали пухлыми, манящими. Вместо теней — черные синяки, вместо помады — красная кровь. Он умеет сделать её пригодной, под себя, такой красивой, что Барбара иногда просто не может смотреть, её красота ослепляет. А дурочка Харли улыбается, качает головой, хвостики подпрыгивают, сусальное золото, плохо прокрашенное, связанное на бантик веревочкой-удавкой. Улыбается и снова говорит: «Пирожок». Барбара, может, даже хочет, чтобы он поскорее её прикончил. Чтобы не пялиться, не смотреть в его белое жестокое лицо с прорезью-ухмылкой. И даже спасать она не желает - нечего спасать. Говорила же — мозги всмятку, ничего не осталось. И страшная правда в том, что жертва влюблена в своего мучителя. Жертва обожает маньяка, хочет, чтобы он разделал её под орех. Такой вот стокгольмский синдром. Такая вот настоящая любовь. Когда Барбара понимает, что Харли Квинн поздно спасать, что ничего уже с этой дикой ненормальной привязанностью сделать нельзя, руки как-то сами собой опускаются. Как-то не по себе становится. Пока наслаждалась игрой, забыла о том, зачем все это было. Забыла и позволила Джокеру разрушить ещё одну жизнь. Мерзко от самой себя. Противно от того, что желание мести вымыло волной доброту и милосердие, убило в ней все хорошее, что было, сделало черствой и невосприимчивой к чужому горю. Супер-героини такими не бывают. Грош ей цена, верно же. И Барбара впервые, наверное, за долгий срок плачет. Обнимает колени под шерстяным пледом и рыдает. Она ведь все испортила. Не быть ей никогда тем, кем хотелось. Потому что так мало в ней от супер-героини. Не спасти никого. Ни Харли, глупую и недалекую, выпотрошенную, ни себя, жалкую и сломленную, ни Джокера, жестокого, насмехающегося. Никого не спасти. Незачем. Не для чего. Все это лишь иллюзия. Аминь. А Харли Квинн опять плачет. Сидит на промерзшей земле голыми коленками, скулит, рыдает, заходится в немом крике. Знает где-то глубоко, что все тщетно. Что ничего спасти нельзя, и сшить рваные края в ровную линию не получится. Всхлипывает, утирает слезы детским кулачком. Когда Барбара хочет её окликнуть, из убежища появляется Джокер. Добить пришел, разделаться, выпустить своей жертве кишки, упиться кровью, снять последнюю улыбку с белого лица. И Барбара ничего не сможет сделать. Будет только смотреть. Как и прежде, когда могла использовать свои шансы, побрезговала. Не бывает же героинь в инвалидных колясках. Барбара зажимает рот ладонью, глотает слезы. Никому не будет лучше, если он убьет их обеих, - успокаивает она себя. Джокер кладет ладонь на голову Харли, ерошит волосы. - Будет, - говорит он, прочистив горло. - Пирожок, - хнычет Харли, утыкаясь в его грудь. - Будет, Тыковка, - произносит он тихо и скрипуче. А Барбара плачет навзрыд. Она ненавидит Джокера прежде всего за то, что он бы мог поступить с ней по-человечески, если бы только захотел.