H loves J

Джоан постукивает карандашом по столешнице. Она смотрит на Харлин и не узнает. Все та же девочка — золотистые волосы, вздернутый нос, синие глаза с хитринкой, застрявшей между радужкой и зрачком. И все же в ней что-то изменилось — неуловимо, почти незаметно, сдвинулось с мертвой точки и унеслось прочь. Если бы Джоан не была такой взвешенной и рациональной, она бы сказала, что Харлин излучает некую магию, злое безумие. Вся в синяках и ссадинах, но краше, чем раньше. Джоан закидывает ногу на ногу. На ней дорогие туфли, лаковые, начищенные. На Харлин — тенниски, стоптанные, на резиновой подошве, чтобы не навредила себе или другим. И другим, скорее. В Харлин никогда не было мягкости, вся прямая, как струна, жесткая и стремительная. Слова едкие, колкие, смешные, конечно, но все-таки больше саркастические, нежели шутливые. Харлин всегда была такой — самой первой, яркой и колючей. Молодой, наивной, но никогда нежной и трогательной. Никогда девчонкой не была, всегда оставалась женщиной, змеей чешуйчатой, просчитывавшей все свои действия на десять шагов вперед. Джоан иногда ей даже завидовала. Хорошо же быть вот такой — наглой, нахалкой, такой красивой, что все лишь разводили руками и улыбались. А она шла по их хрупким шеям, цокала каблучками. Джоан смотрит на Харлин. Обе не произносят ни слова, не выдают волнения, не прикидываются подругами. Коллеги когда-то, а сейчас по разные стороны решетки. Может, Харли с самого начала было место в обитом мягком застенке. Джоан толком не знает. Но глаза у молодого доктора были льдистыми и прозрачными, как у лайки, такими человеческие глаза не бывают. Вот, что подумала Джоан Леланд, когда впервые увидела Харлин Квинзелл. Харли, конечно, ведь её все так называли. Моргнула, улыбнулась, из фарфоровой куколки вновь превратилась в живого человека. Ненадолго. Джоан молчит, потому что она задала свой вопрос. А Харли молчит бог знает, почему. Может, просто не хочет трепаться. Может, выжидает. Может быть, никогда и не планировала говорить с ней. И эта игра взглядов нервирует. Но сегодня Харли не обмануть Джоан. Глаза выдают — прозрачные, голубые до невозможности. Не бывает таких глаз у живых девушек, только у мертвячек в палой листве. Затянуло глаза белым мертвым бельмом, вот и пялится в пространство, неотрывно, не моргает, не дышит, наверное. Джоан первая отводит взгляд, смотрит на свои записи. Маниакально-депрессивный психоз, агрессия, депрессия, шизофрения. Столько диагнозов, столько медицинских терминов, цену которым знает как сама Джоан, так и Харли. И все они бесполезны. Все эти знания подноготной ничего не стоят. Джоан явственно понимает, что ни Харлин, ни Харли с ней говорить не будут. Неизвестно, почему. Обеим не нужен мозгоправ. Обеим ничего не нужно. Только Джокер. Джоан вздыхает. До сих пор не знает, как оно так вышло. Как ему удалось, она в курсе. Почему купилась Харли, она не знает. Что заставило девочку с льдистыми глазами, детским смехом, девочку, которая шла по хрупким шеям своих коллег, бросить все, пасть в пучину безумия только ради призрачной шутки? Ради несмешного пируэта клоуна. Зачем ей это было нужно? Время течет медленно и тягуче. Джоан снова смотрит на Харли. Она ведь психиатр, должна же понять, должна разобраться, что же пошло не так. Не может. Не хватает данных. Харли - как паззл. Кусочки разлетелись, не найти, не заменить. А без этих кусочков не понять, как собрать её, как заставить снова стать той самой девочкой с обложки, солнечной, по-детски веселой и радостной просто так. Мисс Совершенство. Их время заканчивается, Джоан не в состоянии вытянуть из Харли хоть слово. Охрана заковывает её в наручники, уводит в её камеру, обитую мягким. А Джоан только и остается - смотреть на два вихляющих, скачущих на макушке хвостика. Светлые пергидролевые кудряшки лебяжьим пухом обрамляют голову Харли, и Джоан кажется, что она падший ангел. Девочка-конфетка, так некстати оказавшаяся не в том месте, не в то время. Дни идут. Харли не разговаривает. На сессиях Джоан просто сидит, смотрит на неё. Уже не задает вопросов. Нет смысла. Харли очень хорошо хранит свой маленький секрет. Беспрецедентный случай, на нем можно заработать миллионы, можно написать диссертацию, роман в мягкой обложке. Подумать только, психиатр сошла с ума. От любви к психу. Горькая история со сладким налетом. Джоан помнит, что когда буря разразилась, когда Харли вытащила Джокера из камеры, сбежала с ним, о них писали все газеты. Их называли чуть ли не Ромео и Джульеттой. Они были поп-звездами, были самой популярной в стране парой. Маньяки-убийцы, влюбленные и кровавые, кто бы мог подумать? Что может быть романтичнее? Их боялись, ими восхищались, о них говорили с придыханием. Поначалу Джоан не верила. Джокер мог вывернуть мозги кому угодно, но не Харлин. Она была слишком расчетливой, слишком жесткой, слишком Харлин. Она не подходила ему, а он не подходил ей. Они были слишком разными, чтобы сойтись. Она хотела славы, богатства. Он ничего этого не желал — лишь хаос и разрушение доставляли ему удовольствие. Но он требовал, чтобы она копалась в его буйной голове. Джоан вызывает на сессию Джокера. Он — не её поля ягода, он — особо опасный, он — сплошная агрессия, кровь и страдания. Его содержат в клетке, в одиночке, как зверье. И он Джоан не по зубам. Губы дрожат, колени свело судорогой. Он в её власти, связанный, скрученный смирительной рубашкой и кандалами, но она боится его так, словно встретила его в темном переулке при бессменном ноже и кроваво-красной улыбке. Джоан задает вопрос. Джокер не отвечает. Ухмыляется, кривит губы. Сидит на кушетке, закованный с ног до головы. Грязные светлые волосы обрамляют его плечи. Отросли, змеятся по шее и ключицам. Грим весь смыт — на неё смотрят два черных провала, а язык медленно и уверенно проходится по шрамам — взад — вперед, взад — вперед. Вечное движение. Отточенное, до идеальности страшное, ненормальное. Джокер хмыкает, раздувает ноздри, но не отвечает на вопрос. Он усмехается, хихикает мерзко и высоко, но ничего не говорит. Джоан чувствует себя в изоляции. Они оба презирают её, оба считают недостойной, оба не желают сказать хоть слово. Сошлись хоть в чем-то. Так непохожи и в то же время так последовательны в принятых решениях. Как там говорилось, - муж и жена — одна сатана? И это так чертовски верно в отношении Джокера и Харли, что поджилки трясутся. Его уводят, он не сопротивляется. Горбит спину, бредет по коридору, бренча цепями, усмехается тихо и надтреснуто. Если бы Джоан хватило сил и наглости, она бы плюнула ему в спину. Харли не была её подругой, на самом деле Джоан её недолюбливала, но то, что Джокер сделал с Харлин настолько бесчеловечно и чудовищно, что ненавидеть его просто. Джоан не привыкла сдаваться. Не привыкла, и все тут. Слишком долго она выворачивала мозги припадочных, слишком хорошо у неё это получалось. Брала и делала. Хотелось им того или нет, она умела выкрутить шарниры психопатов. Она ведь умница, она ведь хороший спец. Сдюжит. Справится. И не таких разделывала под орех. Сама хорохорится, храбрится, словно бойцовский петух перед последней схваткой. Если она вскроет черепушки Джокеру и Харли, то победит всенепременно. Они станут венцом её коллекции, сделают её не просто знаменитой, они сделают её недосягаемой. И дело, по правде говоря, даже не в этом. Не в славе дело. В принципе. Джоан не практикует групповую терапию. В Аркхаме это запрещено. Но для них она делает исключение. Джокера приводят первым. Сажают на кушетку. Металлические браслеты, цепочки, смирительная рубашка, - все это обязательно. Но отчего-то Джоан знает, что бесполезно. Если бы он хотел, его бы здесь не было. Значит, не хочет. Харли приводят второй. У неё разбиты губы. Джоан не знает, кто постарался — охранники или её собственное безумие. Джокер никак не реагирует на её прибытие — не смотрит, не кивает головой. Ничего. Продолжает улыбаться и пялиться на Джоан. Мерзко ухмыляться, разбирать её взглядом на атомы. Харли при виде Джокера выдыхает. Её рука нервно дергается, но она остается сидеть там, где посадили. Рядом, но не близко. - Что он с тобой сделал, Харлин? - снова спрашивает Джоан. В тысячный раз. Они молчат. Улыбаются оба. Не глядят друг на друга. Только пялятся беспрестанно и молчат, молчат, молчат. Джоан хватается за голову. Это невыносимо, это опустошающе. Не по-человечески. Куклы. Безумные идиотские куклы. И Харли бы визгливо засмеяться, капризно надуть губки. Но она молчит. А Джокеру бы рассказать пару историй, сочинить пару лживых сказочек о шрамах на губах. И он молчит тоже. Когда их уводят, Джоан устало курит в окно. Это поражение, она признает. Они непробиваемы. Стряхивает пепел на подоконник, кашляет, оборачивается. Их уводят в разные стороны. Харли складывает кровавые губы розочкой, посылает Джокеру воздушный поцелуй. Он смотрит на неё, брови изгибаются дугой. Ухмыляется, прижимает руку к груди, ловит её поцелуй, облизывает губы. Джоан нервно затягивается. Может, Джокер ничего и не делал с Харлин? Может, Харлин все сделала сама? Джоан хорошо знает других, Джоан прекрасно умеет препарировать их, разбирать на кусочки, а потом складывать паззл к паззлу, аккуратно, стройно, ровно. Так, может, она просто задавала не те вопросы?