H loves J

Харли ждет терпеливо. Харли крутится на шесте. Закидывает длинные ноги все выше и выше. Переворачивается, сползает спиной по холодному металлу. Чувствует себя потаскухой. Чувствует себя грязной шлюхой. Не привыкать, наверное. Только Харли от этого тошнит. Пользуется водостойкой тушью уже почти год. Нельзя ей раскисать, нельзя превращаться в унылую девчонку. Нужно все делать хорошо и качественно, как учили. Навыки гимнастки ей пригодились. Здесь и сейчас. Чья-то рука оттягивает резинку, пальцы прикасаются к коже, мнут, стискивают, бумажки шуршат. Гамильтон и Джексон. А вот если повезет, то и Грант. Бенджамин Франклин давненько не появлялся. Все ещё помнят, паскуды, кому она принадлежала. Принадлежит, точнее. Так много времени прошло, что стало забываться. Теперь она просто девка. Девка на шесте. Крутится, вертится, раздвигает ноги. Нахера? Спросите. Без вариантов. Ответит Харли. Когда Джея взяли, почти полтора года назад, бросили в Аркхам, связали крепко-накрепко, её жизнь разрушилась, как карточный домик. Никогда не думала, что будет зависеть от мужчины так сильно. Оказалось то же самое, что и жить в пригороде. Когда у тебя белый штакетник, парочка детей и сахарно-карамельное «привет, дорогой». Когда Джея забрали в психушку, она не смогла удержаться на плаву. Разворовали наследие, вытащили душу, выкрутили кишки. Ей бы плакать, словно принцессе на горошине, ей бы пойти за ним. Но она осталась на свободе. На этот раз он попросил. Сказал не лить слезы, ждать верно и преданно. Ждала, конечно. Тратила награбленное. Монти забрал все. Побрякушки, хрустящие банкноты. Не оставил ничего. И чести девичьей Харли тоже не оставил. И дело не в сексе, он ничего не стоит, дело в её месте. Потеряла. Стала вдовой при живом муженьке. Монти говорил-приговаривал, что все это временно, что все будет как надо, как только Джокер вернется. На дно им залечь надо, схорониться да спрятаться, пока не улягутся страсти по Джею, пока он не превратится в воспоминание. Бэтмен, глядишь, и забудет, кто стоял в авангарде армии безумного клоуна, кто исполнял его приказы, целовал в красные рваные губы. И Харли согласилась. Нехотя, без радости, шипя и упираясь. Как кошка на раскаленной крыше. Только у Монти тяжелая рука, цепкие пальцы. Не упускал ни минуты, превратился в босса. Делал все так, как научили. Гонял шпану, пугал обывателей. Шпынял Харли, как собачонку. Ученик не превзошел учителя, но было в нем что-то удивительно близкое сенсею, хоть и более человечное. Харли не влекло это, нет, Харли это было отвратительно. Но ей ничего ведь не оставалось. Предатели потянулись за новым боссом, упали ему в ноженьки, облизали пятки. Никого не осталось рядом с Харли. И она сдалась, подчинилась, как только и умела. Падаль все-таки, не зря Джей говорил. И вот она крутится на шесте, виляет бедрами, превратилась в невесть что. Да и Монти тоже. Большая шишка, таким не отказывают. Иначе можно и головы не сносить. А Харли не может себе такого позволить. Ей голова нужна — чтобы губы красить, чтобы целовать в губы Джокера. Когда он вернется. Когда он снова будет с ней. Харли задумчиво раскручивается, опускает руки. Она представляет себя балериной — чистой такой, красивой, лебедем белым, пушистым. Смотрит на мир наоборот, из уголка глаза тянется слеза. Её мир был полон смеха, пока она была с Джеем, её мир превратился в убогое темное место, когда он ушел. И дело не в деньгах, дело не в рубиновых брызгах сладкой крови, дело не в сплошном веселье. Дело только в нем. Всегда только в нем. И отчасти в ней. Харли верит в настоящую любовь. Прикрывает веки. Мечтает наяву. Об их логове, о Баде и Лу, о рассохшихся досках ступенек, ведших в их спальню. Обо всем на свете, что связывало её с Джеем. - Дорогая, я дома! - слышит хриплый, насмешливый голос. Распахивает глаза. Слезы брызжут, не может удержаться, колени сводит судорогой, а губы дрожат, улыбаются, дрожат ещё сильнее. - Джей! - истерично кричит Харли, соскакивает неуклюже с шеста, чуть не ломая ноги, бежит к нему в одном исподнем. И это так глупо, так по-клоунски, так несвойственно им. Словно они в глупом фильме, где солнце светит ярко, где шелестит ветер в траве. И это так слезливо, романтично, подростково. Все вместе. Но Харли чувствует себя счастливой. Лишь бы не оттолкнул, не развернул, не надавал пощечин. Она хочет лишь минутку — обнять его, расцеловать его губы все в трещинах и шрамах. Снова побыть собой. А после — после пусть мир провалится в ад. Джокер принимает её в объятья. И так странно, так сладостно ощущать его перчатки на своей обнаженной коже. Он подхватывает её в свои руки, потому что её колени подкашиваются, не держат. Она зарывается лицом в его тренч, не плачет, прячет выражение лица. И это единственная вольность, которую он ей позволяет. Отстраняет от себя через секунду, оглядывает со всех сторон её белое, слишком худое тело, кривит брови, сошедшиеся на переносице, поджимает губы, не могущие избавиться от вечной ухмылки. Ничего не говорит. Нельзя. С ним Крок и Джонни Фрост. Стоят поодаль, мнутся. Не по себе им смотреть, как Джокер тискается со своей благоверной. Все ведь знают, что она делала, пока Джея не было, пока он сидел на нарах, чистил завихрения в мозгах. Но Харли не страшно. Пусть бушует, если ему захочется. Она поступила, как и должна была. Держалась изо всех сил, царапалась когтями, рвала мясо зубами. Ждала долго, лишь бы дождаться. Выживала, лишь бы жить. Все для него, чего уж там. Монти подплывает внезапно. Рубашка лопается на его груди, перстни стискивают толстые пальцы. Золото, побрякушки, -всего на нем довольно. Разодет, словно шлюха. - Джокер, старый друг, - его жирные губы расплываются в улыбке. Харли ждет реакции Джея, что он маниакально рассмеется, вышибет наглецу мозги, ей-ей. Но Джокер не так предсказуем. Он всегда умел удивлять, её пирожочек. Джей ухмыляется, протягивает руку. И Монти подает свою. Харли ждет подвоха, но его не происходит. Они просто жмут ладони. Крепко, недолго, смотрят друг другу в глаза. Монти расслабляется, - тоже ждал подвоха. - Потолкуем что ли? - спрашивает Джокер. Харли отодвигается, давая мужчинам дорогу, но Джей не отпускает её, кладет руку в перчатках на плечи, сильно сжимает ключицу. Кажется, ещё секунда, и он раскрошит её кости в пыль. Но Харли не жалко. Его тычки, его ласки, - все ей приятно. Это дом, это жизнь. - Почему бы и нет, - елейно улыбается Монти, косится на Харли, но тут же понимает, что Джокер не намерен отпускать девицу, а перечить ему почему-то не хочется. Они идут в кабинет Монти втроем. Харли жмется на стуле в углу комнаты, с трудом заставляет себя сидеть спокойно. Она чувствует, что что-то надвигается, да только не может понять, что именно. И от этого ещё страшнее. Наверное, она хорошо знает Джея. Лучше других, во всяком случае. И что-то в нем дает ей понять, что дело швах, что дело дрянь, что всем им живыми отсюда не выйти. Всем троим. Харли только надеется, что с Джеем все будет в порядке, на себя ей плевать. Она смотрит на его худую сухопарую спину, затянутую в потрепанный тренч. Так давно его не видела, так соскучилась. И какой же он высокий, какой красивый! Краска сошла с волос, стали пепельно-русыми. Харли знает натуральный цвет его волос, но от этого все равно непривычно. Губы рассохлись, превратились в месиво шрамов и трещин. Руки загрубели, ногти отросли, неровные, крючковатые. Он похож на дикое чудовище, выбравшееся из неволи. И каждый мускул напряжен, скручен узлами. Если бы она могла, она бы исправила дело. Потом, если он позволит. Она разомнет его затекшие мышцы, погладит по волосам, расцелует в окровавленные губы. Монти открывает рот, чтобы что-то сказать, улыбается. Так самоуверенно, губы-слизняки, жирные, склизкие. Харли аж подташнивает. Он не успевает ничего сказать. Джокер накидывается на него смазанной тенью. Яростно накидывается, остервенело. Валит на стол, связывает руки, запихивает перчатки в рот в качестве кляпа. Монти так удивлен, так привык к жизни в роли босса, - когда ничего не нужно делать самому, что даже и не сопротивляется. Валится тухлым кулем на стол, повизгивает, словно поросенок на вертеле. А Джей уже достает свой нож. Харли с придыханием и ужасом наблюдает, как Джей срезает первый слой кожи. Это страшно, это завораживает. Он снимает оболочку с тухляка, словно упаковку от дорого подарка. Монти визжит, надрывается, но Джокер орудует быстро и ловко. Так, словно чистит спелый киви, словно ваяет некое произведение искусства. Харли так страшно, что крик застывает в горле. Она так давно не видела Джея в деле, что и забыла, на что он на самом деле способен. На невыносимую жестокость, на непотребство, на бессмысленную агрессию. Только в душе Харли даже немножечко рада. Рада, что этого потного жирного козла свежуют у неё на глазах. Ей так страшно и так сладостно одновременно, что она могла бы кончить, если бы была настроена на игривый лад. Отчего-то крови немного. Когда Джей поворачивается к Харли, его перчатки запачканы, на полу валяются куски человеческой кожи. Он смотрит на неё. Смотрит долго и пристально. Она встает на негнущихся ногах. Не знает, что сказать и что сделать. Вся дрожит мелкой дрожью — то ли от холода, на ней ведь до сих пор одно белье — то ли от ужаса. Харли словно застряла в фильме ужасов, в какой-нибудь дикой адской резне, наедине с маньяком, и не спрятаться, не скрыться. Ей некуда от него бежать. Теперь только они вдвоем. Джокер смотрит на неё долго, так долго. Внезапно опускается на колени, падает, валится, словно это он убит, он поражен в самое сердце. Обнимает её за пояс. Крепко, склизко от крови и пота. Харли выдыхает, страх исчезает. Она гладит его по слипшимся сухим волосам, а он целует её бледную тонкую кожу, каждую завитушку вен, каждый капиллярный цветок, все мурашки и все синяки.