H loves J

Харли начинает эту игру от безысходности и уныния. Рука сломана в запястье, лодыжка вывихнута — еле ходит. Она вынуждена оставаться в убежище ежедневно, пока Джей и наемники уходят на дело, веселятся и играются, получают удовольствие от жизни. Харли прекрасно помнит, каково это, - ярко и так радостно, так прекрасно пулять фейерверки в небо, так щемяще волшебно, что хочется плакать и кричать, хочется взорваться от смеха, порвать рот улыбкой до ушей. Ей ещё долго не придется. И Харли слоняется по дому уныло и угрюмо. Вздыхает тяжело, пялится на Саймона, присматривающего за ней тяжелым взглядом. Волочит ногу по пыльным коридорам, словно зомби. И это так душно, так грустно и скучно, что Харли порой кажется, будто она застряла в слишком длинном драматическом фильме, в вязком молочном сне, и не выбраться. Ей хочется пойти за Джеем, но он не разрешает. Резко бьет её по щеке, когда она настаивает и ноет, злобно ухмыляется и выходит прочь. Харли трет ушибленное место, выпячивает губы в обиде, трясет хвостиками. Ненавидит его в ту секунду больше обычного, клянется, что испортит все его шелковые рубашки, изрежет ножницами его тренч на лоскуты. Поджимает губы, конечно же, не делает. Все пустые угрозы — от безделья, от неопределенности своего положения, от скуки сосущей и пустой. Харли ненавидит домашнее хозяйство, но поневоле начинает заниматься им с утроенным усердием. Натирает полы ежедневно, наглаживает вещи Джея, начиная сорочками и заканчивая носками. Брюки по стрелочкам, манжеты накрахмалены, чувствует себя гребаной Золушкой, и не в лучшем смысле этого слова. Готовит плохо, но все равно стряпает, по несколько блюд сразу. Хорошо ли выходит или плохо, она не знает. Но наемники не жалуются, даже Джей ничего не говорит. Кривит губы, ест её стряпню. То-то же. Но Харли все равно чувствует себя ужасно одиноко длинными ноябрьскими днями, совсем одна в убежище. Ей неможется и не хочется ничего не потому, что она больна, а потому, что она чувствует себя глупо и бесполезно. Нянчится со сломанной рукой, с вывихнутой лодыжкой, словно маленькая, девчонка, когда могла бы помогать совсем по-другому. Бейсбольная бита пылится на полке, все ещё тяжела для левой руки, - никак не привыкнуть. Каждый вечер Харли кормит Джея ужином, если, конечно, он хочет есть, разминает его затекшие мышцы, если он позволяет, чистит его тренч, темный от пыли и крови. Последний пункт программы всегда прилагается. Стоит на крыльце, курит в темноте сигарету, вытряхивает драгоценное пальто, прилагая немалые усилия. Запястье все ещё не в порядке. То самое, переломанное в юности. Вот уж шутка юмора. Пока Харли трясет тренч, замечает, что из кармана выпадает блокнот. Нагибается, поднимает вещицу, хочет снова сунуть в карман, но останавливается. Он чистый, нет записей. Только вопросительный знак на первой странице. Харли не знает, что это означает, и зачем Джокеру, в первую очередь, блокнот. Крутит записную книжку в руках, вертит так и этак, ничего интересного не обнаруживает. У Джея нет сотового телефона, ему не написать смс, не позвонить среди ночи. Ничего из того, что позволено другим девчонкам, счастливым и любимым. А она ведь с ума сходит от волнения. И дело не в том вовсе, что ей скучно одной, дело в том, что ей страшно без него. Когда тени от мебели удлиняются, превращаются в чудовищ, когда ветер завывает за окном мертвенно и пугающе, когда она кутается в отсыревшие одеяла и слушает скрип рассохшихся половиц. Вот тогда она думает — как он там? Харли берет ручку и рисует рядом с вопросительным знаком восклицательный. А рядом пририсовывает сердечко. Сама не знает, зачем именно. Глупо же и по-детски. Фыркает, сует блокнот в карман, пока не передумала, перекидывает тренч через руку, относит Джею, помогает одеться. Отправляет его на войну. Снова он приходит домой только на следующий день. Вваливается в прихожую, довольный, в хорошем настроении. Бросает мешок с деньгами прямо на пол, треплет Харли по волосам и засыпает мертвецким сном. Харли даже не успевает расспросить его, как прошел день. Наверное, и не надо. Идет по коридору, поднимает разбросанные им в спешке вещи — пиджак, брюки, носки и ботинки. И тренч. Неожиданно вспоминает о своей маленькой шалости. Залезает в карман. Блокнот на месте. Руки подрагивают. И дело не в свернутом запястье, дело в том, что она боится посмотреть. Боится и хочет, чтобы он ответил ей, чтобы у них была эта маленькая тайна, только у них вдвоем. Харли отворачивает обложку, улыбка лезет на лицо, хоть она и сопротивляется. Рядом с сердечком нарисована клоунская рожица. Смеющаяся, красной ручкой. А к сердечку дорисована стрела, пронзающая его насквозь. Харли ухмыляется, прижимая тренч к груди. Она чувствует себя школьницей, сбегающей на свидание к самому грозному мальчишке в классе, чувствует себя маленькой. И это так хорошо, словно она и не проходила путь от Харлин до Харли, а Джея все ещё можно называть по-настоящему, другим именем. Харли берет ручку и осторожно выводит: «Как дела?». Наиглупейший вопрос, на который и не ответишь-то по-настоящему, но она, пожалуй, попробует. Пририсовывает смайлик, озорной, с перекрещенными костями под слепым глазом-крестиком. Харли не знает, зачем Джокер продолжает эту ребячливую переписку, вовсе ему не подходящую. Он ведет себя так же, как и обычно — пьет много кофе, разбавляя виски, курит сигареты и чистит оружие, чертит крючковатым почерком планы и схемы. Не обращает на неё внимания, шпыняет, прикрикивает и дает подзатыльники, ни словом, ни делом не показывает ей, что творится на страницах блокнота в черной обложке. Тем не менее, через два дня Харли снова получает тренч в распоряжение, а вместе с ним и источник своего хорошего настроения — записную книжку с целой новой вселенной. «В норме», - подписан наспех ответ. А через строчку, совсем другой ручкой, медленно и верно выведено: «Как рука?» Харли почти что пищит от восторга, прячет лицо в складках тренча, всхлипывает. Он ведь не забыл. Ежедневно возвращается, ложится в постель, отворачивается равнодушно к ней спиной. Стоит где-то ночью на улице, курит, пишет этот вопрос в блокнот. Непонятно, зачем? Для чего ему эта дурная игра? Харли не может поверить в то, что он, и правда, интересуется. Посмеяться решил, погоготать над бедной глупенькой Харл, не иначе. Настроение стремительно портится. Она бросает тренч на землю, хочет истоптать ногами в ярости. Не делает, вздыхает, поднимает его, сует блокнот в карман без ответа. Следующей ночью Джокер возвращается чернее тучи, скрежещет зубами, матерится, источает яд и безысходность. Харли пятится, заползает в самый дальний угол, какой может. Но Джокер её находит. Испепеляет взглядом, отвешивает оплеуху, требует оттереть пятна крови с его тренча. Харли так страшно под его взглядом, что она хватает пальто в охапку, бежит со всех ног. Когда остается в ванной наедине с самой собой, чуток плачет. Немного, ведь привыкла уже. Но глаза нужно промокнуть. К этому тоже привыкла. Замачивает тренч в холодной воде, - пятна крови так быстрее отойдут, лезет в карман, выуживает складной нож и блокнот. Перелистывает страницы. На трех — жирные знаки вопроса. А на четвертой — череп с костями. Его фирменный знак. Харли ничего не остается, кроме как ответить. «Болит», - пишет и пририсовывает грустную рожицу. Джокера нет два дня подряд. Пропадает где-то в ночной темноте, вспарывает глотки, творит бесчинства и хаос. Возвращается под утро, усталый, но спокойный. Приносит с собой початую бутылку красного вина, бриллиантовое колье и лангет на руку. Ничего не говорит, прячет блестящую побрякушку в карман тренча, ворчит, подзывает Харли ближе, напяливает неумело лангет на запястье. Она смотрит на него, хочет погладить по щеке, но он отодвигается, кривится, требует своей рутины. Её невкусной стряпни, терпкого виски, её проворных пальцев на своем загривке. Харли выполняет обязанности с трепетом и благодарностью. Когда она сидит на его спине, вдавливает пальцы в его лопатки, ей хочется обнять его, но она не делает. Боится, что испортит момент. Джокера ждет кровавая забава. И если все удастся, он выведет из игры половину готэмского полицейского отделения. Это того стоит. Джокер слоняется по убежищу в приготовлениях — собирает вместе с наемниками бомбу из частей и проводков, царапает что-то своими длинными пальцами на чертежных листах. Он возбужден и зачарован. Лучшее для него время — время травить город ядом, время любить самого себя, время оставлять наследие, то, о чем напишут в газетах, а затем и в книгах по истории. Жестокое, монструозное, великое, наверное, тоже. А Харли незаметно чистит его тренч. Пошла бы с ним, да ведь он не пустит. Чертово запястье, почти затянулось соединительной тканью, но ведь ему не нужны осечки, не нужны хрупкие неумехи рядом с собой. Так ей и надо, по большому счету. Заслуживает всего того, что он думает о ней, но не говорит. Слишком занят планами по захвату мира. Харли пишет в блокноте всего три слова: «я люблю тебя», вкладывает в карман, провожает Джея на дело. Поправляет галстук, накидывает тренч на плечи, проводит кроваво-красной помадой по его губам. Он улыбается. Всегда. Отпускает её руку. Уносится прочь в вихре безумного смеха и дикой, неконтролируемой энергии. В следующий раз Харли видит Джокера по телевизору. Полицейские тащат его по площади, журналисты тычут микрофонами в лицо. Харли ничего не видит из-за слез. А диктор начитывает подводку о том, что Джокера и его подельников взяли на месте преступления. - Мистер Джокер, мистер Джокер! - кричит щуплый репортер в огромных очках. - Что Вы скажете людям Готэма? На секунду кордон останавливается. Все внимание обращено к Джокеру. Он замирает, словно диковинный зверь, в нежданном свете софитов. Смотрит прямо в камеру, отвешивает шутовской поклон, усмехается, облизывает шрамы и произносит: - Я ещё вернусь. Харли смеется сквозь слезы, Джокер подмигивает ей, хохочет, позирует. Складывает закованными в наручники ладонями сердце, показывает в линзу камеры, отдает честь. Его уводят, а Харли все продолжает смотреть на пустой экран.