H loves J

Харли остригает свои волосы умелой рукой — точно и аккуратно, волосок к волоску. Мистер Джей научил её этому. Не могла позволить себе испортить его прическу. Сейчас все равно, но руки делают то, что умеют. Чик-чик, вжик-вжик, и вот у Харли уже короткая стрижка под мальчика, открывающая аккуратные уши и чуть круглое, все ещё детское лицо. Харли наносит краску с выверенной осторожностью — нужно, чтобы было небрежно, чтобы смотрелось так, словно она часто ходит на окрашивание, непременно в салон красоты, непременно к дорогому и умелому мастеру. Ей понадобится эта небрежность, это тонкое очарование роскоши. Краска едкая, душная, пары попадают в глаза, хочется плакать. Честно, только от этого. Харли жует губы, скрежещет зубами, успокаивается. Шмыгает носом, нельзя сейчас сопливиться, нельзя подставляться, нельзя жалеть себя. Иначе все полетит к чертям. Но Харли не позволит, не дура же. Сушит волосы под струей горячего воздуха, ворошит рукой черные прядки. Смотрит на себя в зеркало. Ничего так, сойдет. Крутит шеей, трогает белые маслянистые полоски шрамов. Нужно убрать. Совсем нет времени превратиться из тыквы в принцессу, придется мухлевать, делать то, что делала всегда, долгие годы. - Саймон! - кричит надтреснуто и злобно. Старик появляется не сразу, приволакивает перевязанную ногу. В расход бы его, легче стало бы, но Харли нужна помощь, она не может пренебрегать даже такой. Никого не осталось, стены все в потеках крови и в крошке мозгов. Пока они с Саймоном бежали, поджав хвосты, выли на холодную готэмскую луну, Джея качали наркотиками, выбивали дурь железным прутом через спину. Харли знает, что это последний шанс, что если она ничего не сделает вот прямо сейчас, его перевезут в Метрополис, бросят гнить в тюрьму, и ей тогда не дотянуться до него, не вытащить на поверхность. А этого Харли допустить не может. Псам помойным не разлучить их, не выгрызть им глотки. Потому что Харли Квинн сделана не из того материала. Подавятся, суки. - Да, мисс Квинн, - устало цедит бывший полицейский, смотрит на Харли мутным голубым глазом, неодобрительно причмокивает губами. Жаль старику светлых хвостиков, жаль булькающего пузырями смеха, жаль синих чистых глаз. Харли смотрит на него в ответ — прожигает насквозь карими линзами, улыбается худыми скуластыми щеками, кривит слишком пухлые, чтобы быть натуральными, губы. - Помоги, - говорит Харли, проворно стягивает свитер через голову, остается лишь в белье, смотрит на Саймона исподлобья, затравленно и недоверчиво. Старик ведь добрый, старик хороший, столько сделал для неё, столько выстрадал. Но Харли ему не верит, никому не верит. Потому что кто-то ведь сдал их, кто-то шепнул на ухо Гордону, где именно скрываются клоуны. Харли надеется, что мозги предателя подсыхают крошкой на стене убежища. Поделом. Их окружили, предложили сдаться, их выкуривали из здания, словно зверей. И им нечего было противопоставить, нечего предъявить. Ни одного козыря не было на руках. Джей не сдавался, хорохорился, пена и яд слетали с его отравленных губ. Он не собирался выходить к ним живым. Только ни Би-мэну, ни Гордону смерть клоуна не была нужна, живым он им был нужен, связанным и лязгающим зубами, в клетке за семью замками. Сломать, покрошить, посмеяться, извратить, - вот, чего они хотели на самом деле. И вот смешно, Харли думала, что будет с ним до конца, что прикроет его спину, если понадобится, что будет сидеть в камере напротив, если их все-таки возьмут живыми. Джокер не позволил, отхлестал по щекам, рассмеялся маниакально и треснуто, приказал Саймону уводить её как можно дальше, спрятать, схоронить, пока все не уляжется, и он не сможет вернуться за ней. И это, правда, трогательно, и Харли в душе ликует, хочет расцеловать его в шрамы. Хочет отплатить Джею той же монетой. Надеется, что вытащит его из петли. Зуб за зуб. А они ведь одной крови. Саймон размазывает по бледной шрамированной коже автозагар. Его пальцы дрожат. То ли тремор, то ли старческое. Харли не хочет знать, передергивает плечами, хмурит брови - черные, на излет. Когда Саймон заканчивает, она совсем другая — подтянутая красотка из загородного фитнес-клуба, улыбчивая и лучезарная. Горя никогда не знала, то на пляже нежится, то в гольф играет. Ручки наманикюренные, в дорогих кольцах, пухлые губки истекают соком вишневой помады, тугая грудь торчит из слишком тесного бюстгальтера. Харли влезает в кожу Кары Альтман легко, словно в трупный мешок. Пожалуй, ей даже удобно в этом странном новом образе. Когда-то она ведь носила каблуки и узкие юбки до колена, белые аккуратные блузки и красную помаду. Это было много лет назад, да и женщину звали иначе. От Харлин Квинзелл ничего не осталось, лишь обрывки воспоминаний, но Харли нетрудно дотянуться до них, впустить в свою жизнь. Если её пряничку это поможет, она готова сыграть хоть Мату Хари, хоть Мать Терезу. Кара Альтман приезжает в Блэкгейт, ей не страшно. Если кому-то и удастся разглядеть в ней Харли Квинн, то точно не пустоголовым охранникам или полицейским псам. Она выше на пару дюймов, её фигура соблазнительней, кожа оливковая, глаза темные, - в ней нет абсолютно ничего от безумной клоунской девчонки. Даже смех стал мягким и переливчатым. Ни один нерв не дрогнет. Кара вытягивает из дорогой сумочки своё удостоверение. Ламинированный пластик подтверждает, что Кара Альтман — практикующий адвокат по уголовным делам вот уже семь лет. Ей улыбаются, ей смотрят вслед жадными глазами голодных зверей, а когда она идет мимо камер, вихляя бедрами, ей свистят и улюлюкают. И это отчасти даже приятно. Не Харли Квинн, Каре. Поэтому она быстро умрет, самодовольная же. Мортон Денич, начальник тюрьмы, встречает Кару в своем кабинете, долго всматривается в её лицо. Кара улыбается ровными белыми зубами, усаживается на жестком стуле так, словно это трон настоящей принцессы. Крутит кольцо с крупным бриллиантом на пальце, закуривает, выпускает в воздух белое облачко дыма. - Мисс Альтман, - наконец сдается Денич, - Вы уверены, что желаете представлять интересы Джокера. Это несколько неожиданно, учитывая Ваш статус. - А что не так с моим статусом? - ухмыляется Кара, приподнимает брови в вопросительном жесте, издевательски кривит губы, измазанные кроваво-красным, спелым. Денич, плотный мужчина средних лет, облизывается в ответ. И это так предсказуемо, что Харли коротко смеется. Это ошибка, конечно, слишком не подходит Каре, но к счастью, Мортон не замечает подвоха, зачарованный её тугой грудью в обрамлении шифоновой блузки. - Он слишком опасен, место ему, очевидно, в психушке, только редко стены держат его, потому и было принято решение перевезти Джокера как можно быстрее в Метрополис. Там лучше охрана, да и обращаться с ним будут там совсем по-другому, - улыбка блуждает на лице Мортона, знающая, черная, а Харли трепещет, хочет разбить это его улыбающееся лицо, с трудом сдерживается. - Мистер Денич, - елейно говорит Кара, улыбается вместе с Харли, - поверьте, защита мне не нужна. Я прекрасно справляюсь со своими обязанностями уже много лет. И да, я буду защищать этого психопата, но вовсе не потому, что мне это так уж и нравится, а потому, что он — отличный материал для моей новой книги. Проверенный вариант. Думаю, получу Пулитцеровскую премию в этот раз. Денич скованно улыбается. Харли видит его насквозь. Видит, как он ненавидит таких вот богатеньких самоуверенных шлюшек, как Кара. Развратных, ядовитых, но притягательных. Недостижимых для начальника тюрьмы Блэкгейт. Но желанных. Она снова усмехается, докуривает сигарету, тушит окурок уверенным движением в крохотной металлической пепельнице. - Что ж, - разводит Денич руками, сдаваясь. - Раз Вы уверены, то пойдемте, я организую для Вас встречу с Джокером. Только помните, что одна женщина уже пыталась сделать карьеру на деле Джокера. Вы, надеюсь, помните, чем это закончилось. Харли хочется расхохотаться. Если бы только Джей видел всю эту комедию, водевиль, он бы оценил шутку, он бы смеялся очень громко. Если все пойдет, как надо, они посмеются вместе. Денич встает со своего места, идет вперед. Кара следует за ним. Клик-клик, - стучат её каблуки по каменному полу. Клик-клик, - стучит её сердце в груди. Боится увидеть Джея, переживает, как он там, да так сильно, что руки покрываются испариной. Денич оставляет Кару в комнате для посещений. И ей ужасно повезло, что тюрьма Блэкгейт была построена ещё до того, как стало модным беседовать с подзащитными через пластиковое стекло. Здесь все по-старинке. Белые скамейки и столы прикручены к полу. Кара сидит, колени сводит в нервном предвкушении. Ладони потеют, глаза слезятся. Лишь бы выдержать это жуткое ожидание, это одиночество напомаженной конфетки. Джокера приводят трое охранников. Харли подмечает все мелочи, детали. Грим смыт, шрамы вскрыты, в уголках кровят, костяшки пальцев сбиты, ободраны. Запястья синие от наручников. Держится прямо, как и всегда, но идет тяжело, прихрамывая. Харли молча глотает слезы. Знала же, что так будет. И если снять тюремную робу, знает, что увидит. И ей это не понравится. Кара Альтман лучезарно, призывно улыбается, Харли Квинн в её теле воет от безысходности, от желания пристрелить этих псов, вскрыть их пустые черепушки заточкой, спрятанной в каждом из её каблуков. Джея сажают на скамейку напротив. За его спиной истуканами стоит охрана. Кара смотрит на него, он игнорирует, даже не удостаивает её взглядом. Бесит. Харли прочищает горло. Ноль эмоций. - Мистер Джокер, - говорит. Он только хмыкает, фыркает, все равно не смотрит. Харли теряет терпение. У них не так уж и много времени. Один из последних дней в Блэкгейте. Если не сегодня, то явно не в ближайшем будущем. Харли не может этого допустить. Она вытягивает под столом свою длинную ногу в туфлях с острыми полыми каблуками, кладет её на колени к Джокеру, осторожно, так, чтобы охрана не заметила её движения. Джей хмурится и, наконец, смотрит на неё. В упор, долго и пронзительно. Харли не может понять, узнал ли он её или просто заинтересован. И это действительно странно, потому что они слишком хорошо изучили друг друга за долгие годы, чтобы попасться на эту глупую детскую уловку. - Кто? Ты? - спрашивает сухо Джокер. Так отстраненно и так зло, что Харли на секунду кажется, что он её действительно не узнал. - Кара Альтман, Ваш адвокат, мистер Джокер, - отвечает она и едва заметно кривит губы. Не намеренно, но Харли рвется из неё, вместе с улыбками и ужимками, вместе с бурлящим смехом и безмерной любовью к усталому сухому человеку напротив. И не удержать. - Будешь меня спасать? - спрашивает Джокер насмешливо, прожигает алчущим взглядом. И неожиданно подмигивает. Харли хочется рассмеяться. Узнал, конечно, как же иначе? Её сердце стучит часто-часто, а он только ухмыляется, изгибает бровь. - Это моя работа, мистер Джокер, и я, честно признаюсь, в ней хороша, - говорит Харли издевательски, вжимает шпильку в его руку, не больно, но так, чтобы он понял, о чем идет речь. Джей её не разочаровывает, проворно вытаскивает лезвие из каблука, спихивает её ногу со своих коленей. - Хм, - тянет он, - поглядим. В камеру меня? - спрашивает с надеждой у охранников. Те скалятся, словно гиены, а Джокер принимает эти кривые ухмылки, радуется им, как маленький. Ведь все уже решено. Он идет впереди, покорно и устало, как побитая собака, но Харли знает, кто здесь псы, а кто волки. Она сидит очень спокойно на своем месте. Готова, всегда готова. И это будет почти что ласково. Её пирожок не позволит себе сегодня вольностей. Харли скидывает туфли, удобнее будет без них, на каблуках ей далеко не уйти. Ноги пружинят, мышцы ждут, когда их можно будет задействовать. Харли чувствует себя гранатой без чеки, смех рвется с её губ, но Кара, напротив, ведет себя сдержанно и правильно — собирает бумажки в сумочку, проверяет сообщения в телефоне. Миг растягивается в вечность. Джокер проходит рядом, не близко, но достаточно. Харли откидывает голову, совсем немного, как будто встряхивает волосами. Джокер ловко берет её горло в захват, прячется за ней, словно за живым щитом. Поднимается неимоверный гвалт и шум, клацает оружие, взводятся курки. Но Джокер уверенно и маниакально смеется. Подталкивает её в спину, приставляет заточку, появившуюся, словно кролик из шляпы фокусника, к её горлу. - Шагай вперед, красотка, - визгливо издевается он, - а иначе я украшу тебя ещё больше. Хочешь знать, откуда у меня эти шрамы? - Пожалуйста, не делайте этого, мистер Джокер, - скулит перепуганная до смерти Кара. Харли ей поддакивает. Надо играть свою роль. Джокер тащит Кару по коридору. Она, само собой, упирается и ноет, плачет, тушь течет по идеальному загорелому лицу. Денич что-то кричит, копы наставляют автоматы. Но Харли не страшно. Не посмеют выстрелить, вышколенные собачки, хорошие, сидеть. Джей давит лезвие ей в шею, до первой крови, до алых спелых капель на оливковой коже. Ему нравится играть с ней, чувствует, как адреналин бьется вместе с кровью в жиле на шее. Прижимается к нему спиной, в этой тесной облегающей юбке, трется игриво. Он хлестко и коротко усмехается, давит нож сильнее, давит бедрами резче. Несется вперед по коридорам, прижимая Харли к себе живым щитом. Она идет смело, плачет так правдоподобно, так надрывно. Ещё одна жертва на счету маньяка. Ещё одна заплаканная девочка из некрологов. Только панихиду не по ней будут играть, не по ним. Когда Джокер и Харли оказываются на безопасном расстоянии от Блэкгейт, а отзвук полицейских сирен затихает в их ушах, он паркуется в темном переулке. Она не смотрит ему в глаза, копается с его наручниками, пытается вскрыть пресловутый замок. Он поднимает её лицо двумя пальцами, впивается острыми грязными ногтями в её бархатистую кожу совсем без шрамов. - Кара, - произносит он, смакует, усмехается, - гладит тонким пальцем завиток у самого уха. - Должна умереть, - добавляет. Харли знает. Сослужила свою службу. Кивает головой. Ухмыляется. Джокер впивается неожиданно в её пухлые, неестественно большие губы, прикусывает, пускает кровь. Хватает всей пятерней за затылок, ерошит короткую стрижку. - Жаль их, - отрывается Джокер от её губ, рисует в воздухе её хвостики. Харли удивленно ухмыляется. Ей не жаль. Новые вырастут. Лучше, чем прежние. Утыкается губами Джею в шею, целует бьющуюся вену. - Тыковка, - его хриплое слово ласкает. К черту принцесс, тыквой быть лучше, лишь бы его.