H loves J

Они бегут, как крысы, скрываются в ночной тьме, шмыгают в темноте, скрипят когтями по нагретому камню. Харли не привыкать — давно уже привыкла. Жизнь с Джокером не предполагала накрахмаленных простыней и кофе в постель, но она скучает по их убежищу, по рассохшимся половицам, завыванию ветра за рамами, по гогочущим наемникам и красным полотенцам в ванной специально для неё. Она скучает по всем тем маленьким радостям, которых лишена в дороге, а ещё по дому, чем бы он ни был. Харли спит чутко, прислонившись щекой к стеклу корвета. Слышит сквозь шум мотора, как Джей чертыхается и скрежещет зубами. И ей, может быть, впервые за долгое время страшно быть с ним вот так — с глазу на глаз. Кажется, именно об этом она мечтала всю дорогу, быть с ним вместе, наедине, только они вдвоем, но на деле это оказалось пыткой. Все его внимание, - хочет Харли того или нет, - всегда направлено лишь на неё. Если что-то не ладно, что-то бесит и раздражает, Харли тому непременно виной, получает тумака, зализывает раны. Если ему весело, она должна веселиться вместе с ним, даже если не хочется. Если нужно не спать, а глаза слипаются, она должна дрейфовать на поверхности сознания, чтобы ни случилось. Вот такая любовь, эгоистичная и не прощающая, синяками на лопатках, кровавыми прожилками от недосыпа в глазах, тремором в пальцах. Харли понимает, что ей ужасно тяжело быть центром его вселенной в эти дни, знает, что отдала бы все, чтобы вернуться в Готэм. Но они не могут. С тех пор, как Джокер забил Робина монтировкой насмерть, пути назад больше нет. Бэтмен охотится за ними, словно за дичью, за зверьем. И пощады им не будет, не будет прощения. Все наемники перебиты, искалечены, захвачены, кого-то пытали, кого-то успела сцапать полиция. Так или иначе, от их убежища не осталось камня на камне, из оружия — четыре пистолета на двоих да пара гранат, из одежды — латексный костюм в облипку, да старый сиреневый тренч. Из нужных вещей Джокер захватил в дорогу только Харли. И она в душе благодарна, ужасная нежность накатывает, стоит в горле комком. Выблевать бы её, развернуться на каблуках, уйти от него, снова жить нормально. Если, конечно, это возможно. Но Харли не может, корит себя за дурацкие жестокие мысли. Любовь к нему, к его сухопарой фигуре, ухмылке, вечно играющей на губах, к его узловатым белым пальцам, к его темным знающим глазам, любовь ко всему, что она так хорошо знает и не знает вовсе, заставляет её остаться, заставляет колесить по темным дорогам, засыпать в отсыревших постелях мотелей, заставляет плакать, цепляясь пальцами за сколотый кафель душевых. Чувствует себя бездомной, неприякаянной, одинокой в своей любви. Харли просыпается от пощечины. Вскакивает, ударяется больно о край подголовника, трет ушибленную макушку, облизывает пересохшие губы. - Приехали, - цедит Джокер, выбирается из машины. Харли хмыкает, переваривает удар и его плохое настроение. Всегда теперь плохое. Идут дни, месяцы в дороге, но ничего не меняется. Он всегда мрачен и всем недоволен, всегда на грани страшной истерики, кровавой брани. А противник, клятый враг, лишь один — она сама. Харли часто и глубоко дышит. У неё осталось так мало терпения, так мало смеха, ей хочется повалить его на землю, измолотить в кровавую кашу, а потом оставить умирать в одиночестве и страданиях, как он делает это ежедневно с ней. Харли сжимает кулаки, выбирается из машины, тащит за собой большой рюкзак с их малым скарбом. Все, что они накопили - насобирали за месяцы этого бесконечного путешествия. Харли оглядывается по сторонам. Темная трава колышется в поле. Луна светит своим бледным глазом, словно затянутым пленкой катаракты, силится не погаснуть. Место убогое и унылое. Место страшное и какое-то безысходное. Харли не хочет здесь оставаться, но ничего не может поделать. Смотрит на Джея, на его осунувшееся лицо под намотанным шарфом, без грима совсем, так, что видны тяжелые тени, залегшие под глазами. Он устал, ему нужен сон. И это так глупо звучит, так неестественно по отношению к Джокеру. Он ведь супер-злодей, он может не есть и не спать столько, сколько пожелает. Но сейчас, без грима и грамма спеси, он напоминает усталого мужчину средних лет. На щеках пробивается щетина с примесью седины, на висках подсмылась краска, лезет соль и перец. И сердце Харли сжимается от самого мерзкого чувства на свете. Она давит его, пихает каблуками, чтобы исчезло, пытается засунуть так глубоко, как только может. Нет, она его любит, а вовсе не жалеет. К черту. Сонный мальчишка - портье выдает им ключи, дежурно и совсем невесело улыбается и провожает до номера. Этого не нужно, Харли чувствует, как Джокер сжимается пружиной, как ласкает рукоятку ножа в кармане. Кладет руку на его запястье, сжимает покрепче. Он зыркает на неё темными глазами, удивленно, раздраженно, устало. Но портье позволяет удалиться, оставляет ему жизнь в обмен на жизнь Харли. А она и не против. Пусть покуражится, если ему станет от этого легче на душе, а на губах появится ухмылка. К удивлению Харли, Джей не трогает её. Ничего не говорит, не укоряет, не разбирает её сердце на молекулы. И это тоже странно. Не по себе Харли от такого Джокера — хмурого и сосредоточенного, от Джокера, которому не помогают улыбаться даже неизменные шрамы. Грустного клоуна. Они забираются в постель. Рюши и кружева, - все это давно забыто. Харли спит много ночей в тренировочных штанах и не по размеру большой футболке. Он не прикасается к ней, не трогает и пальцем, ни к чему сантименты. Она превратилась для него в няньку, в попутчицу, в прислугу, все, что угодно, но не Харли Квинн, подружку маньяка, его вторую половину. Харли засыпает легко, усталость берет свое, но спит неглубоко. Боится, что снова нужно будет нестись, лететь, бежать, скрываться от преследователей. Она всегда наготове, ей нельзя расслабляться. Харли просыпается в кромешной тьме — Джей выключил ночник. Знает, что ей тяжело засыпать без него, но потом всегда выключает. Привычка. Как все в их отношениях, как и они сами. Харли поворачивается на бок, хочет посмотреть на него. Но его нет рядом, только смятые холодные простыни. В сердце что-то ёкает, собирается желчный комок в горле, а ладони потеют. Она садится в постели, полушепотом зовет: «Джей». Ответа нет. Харли вся подбирается, подтягивает колени к груди. Ей так страшно, сердце колотится так часто, что, кажется, сейчас вырвется из груди. Не жалость, повторяет себе, любовь. Харли выбирается из постели, надевает ботинки, спускается по скрипучей лестнице на первый этаж. Никого. Даже портье за стойкой, видимо, отправился спать. Старые настенные часы отстукивают ритм — половина третьего утра. Харли крадучись выходит на крыльцо, курит нервно сигарету, оставляя на фильтре розовые следы от не смытой на ночь помады. Смотрит в темноту. На мили вокруг нет ничего, кроме полей и трав, кроме высокого чернильного неба и блеклой больной луны. Сердце Харли сжимается, колотится. Где же Джей? И внезапно она понимает, что боится за него, боится его потерять. И не потому, что останется совсем одна. Последние месяцы они вместе и не вместе одновременно, она привыкла к одиночеству в одной постели с возлюбленным. О нет, она боится, что с ним что-то случится. Что его найдет Бэтмен, изобьет в кровавое мясо, будет пытать и насмехаться, бросит умирать, словно зверя беспризорного. Боится, что полицейский департамент Готэма упрячет его за решетку, в Аркхэм или Блекгейт, это неважно, главное, подальше от неё, где он будет сходить с ума, лязгать зубами, не в силах освободиться. Боится, что что-то в его буйной голове щелкнет, и он уйдет от неё, бросится в омут, очертя голову. Харли уже давно знает, что от этого никому легче не станет. И это не зависимость, это симбиоз. Харли слышит шорох, оборачивается, всматривается во тьму на заднем дворе мотеля, идет на звук. При ней нет оружия, но она почему-то даже и не думает об этом. К черту, если прямо сейчас не отыщет его, не высветит в ночной тьме его кривой, неровный силуэт, её сердце разорвется от горечи, желчь зальет всю большую любовь напрочь. Харли идет в высокой траве, едва слышно шепчет детскую песенку. Ей не так страшно от знакомых слов. Трава достает ей почти до пояса, шелестит, гладит кожу. Ласковая, словно руки любовника. Острая, словно лезвие убийцы. Харли не знает, сколько идет вот так, раздвигая траву руками. Наверное, недолго, хотя её путь кажется ей вечностью. Джей сидит под деревом, облокотившись на ствол спиной. На нем только майка и брюки от костюма. Глаза закрыты, дыхание мерное. Кажется, что он спит, но Харли знает лучше. Он думает. Открывает свои темные глаза, смотрит на неё. И вдруг улыбается. Скалится, жует шрамированные губы. Безумно долго, с толком, с безумным восторгом каким-то. - Куколка, посиди у папочки на коленях, - хрипло предлагает он, прочистив горло. Харли не может ослушаться, делает шаг, второй, протягивает к нему руки, а он легко усаживает её, заставляет переплести руки у себя на шее. - Устала? - спрашивает, разделяя пряди тонкими пальцами. Харли кивает головой. Она не умеет ему врать. Устала, смертельно, на грани почти, хочет разбить ему губы, за все хорошее, вскрыть его шрамы заново, лишь бы он понял, каково ей было все предыдущие месяцы, быть рядом с ним и не значить ровным счетом ничего. - Глупая, глупая девочка, - сетует Джокер, гладя её по волосам. И Харли соглашается, ничего не отвечает. Это она ведь дурочка несусветная, это из-за неё они вынуждены скрываться во тьме, бежать, нестись впереди Бэтмена, чтобы он не поймал, не выпотрошил их бесполезные тушки. - Хочешь сэндвич? - внезапно спрашивает он. Харли удивленно смотрит. Оказывается, он прихватил с собой еду из кухни, пару бутербродов невесть с чем и запотевшую бутылку вина. Харли улыбается. И теперь по-настоящему. Он хотел, чтобы она пришла к нему этой ночью. Сердце готово разорваться на миллиарды осколков. Вот так её, эту жалость, она знает только любовь. Харли жует сухой хлеб, запивает из горлышка прогорклым кислым вином. Джей следует её примеру. Так они и сидят в кольце рук друг друга, поглощают ненужную невкусную пищу и пялятся один на другого. Харли делает ещё глоток, капля вина падает с губ, катится по подбородку. Не успевает упасть. Джей ловит её своим языком, слизывает медленно, смакует. Харли смеется. Джокер ухмыляется в ответ, хватает её под мышки, начинает щекотать нещадно, словно маленькую девочку, доводит её до истерики, валит на землю, нависает сверху. Вино забыто, бутылка опрокинута, красно-черное впитывается в рыхлую землю. Джей смотрит так долго и так пристально, что Харли не может выдержать его взгляд, слеза прочерчивает морщины лучами от её глаз. От счастья ведь, не от грусти. А он внезапно целует эту соленую полоску, пробует на вкус, облизывается, как будто все ещё голоден. Его руки повсюду на её теле, на запястьях и предплечьях, на бедрах и груди. Его пальцы длинные и грубые, белые и сухие, самые умелые и самые лучшие в её жизни. Что бы она делала без его прикосновений? Как бы жила без него вот такого? Любого. А Джей щекочет и целует, ласкает и бередит раны. Он умеет все это и даже больше. И Харли понимает внезапно, что, наверное, дело даже не в любви, дело в том, что она не может любить никого больше. И это самое классное ощущение, самое трагичное и самое счастливое чувство в её жизни. Она хохочет, обвивает Джокера за шею руками, целует, целует и не может остановиться. Они сплетаются в клубок мышц и секрета в высокой траве. Зубы, губы, руки и языки. Это так хорошо, что Харли стонет, запрокидывает голову, а потом вновь смеется. Безумие какое-то, тот самый момент, когда она полностью в себе. А он в ней. Смотрит на него, смакует этот дикий первозданный блеск в его глазах, наслаждается своей рукой сжатой его в запястье. Вместе. К черту весь мир. Когда Харли удается успокоиться, расслабиться в его руках, на его сухой белой груди, она улыбается, её ресницы трепещут на его коже, а его лезвие чертит острые царапины на ее плече, метит эту ночь кровью. Джокер садится, отстраняется от неё. Но выражение его лица не меняется — есть что-то садистское и безумно-радостное в этом взгляде, что-то, что Харли любит безумно и безудержно. Это мания, высшая точка блаженства и страдания. - Какой сегодня день, а, тыковка? - спрашивает он, водя пальцем по её носу. А Харли не может вспомнить, морщит нос, напрягает извилины. Джокер показывает ей ладони, сжатые в кулаки. - В какой? - спрашивает, ухмыляясь. Харли хихикает, - в каждой по гранате. И тогда она вспоминает, что ведь уже четвертое июля. День фейерверков. Лучший день в году. Они срывают чеку одновременно. Он целует её в висок прежде, чем бросить гранату в воздух. Харли следует примеру Джея. А после они стоят в высокой траве, Харли цепляется за руку Джея, он сжимает пальцы. Хохочут, смеются до слез. В небе полыхает оранжевое зарево. Внезапно Джокер хватает Харли на руки, усаживает к себе на плечи. Она смотрит на красные всполохи, на увядающий цветок взрыва. - Какая же ты тяжелая, Харл, - ворчит он беззлобно. - Какой же ты щуплый, Джей, - передразнивает она его весело. Наклоняется, целует в шапку волос. Он улыбается, прикасается губами к острой коленке. Может быть, они даже счастливы. Харли не знает. И на самом деле, не хочет знать.