H loves J

Том видит такую Харли Квинн впервые. На его памяти сумасшедшую привозили в Аркхам много раз. И всегда она была веселой — прыгучей бестией, не в состоянии усидеть ни минуты на месте. Дикая, - так Том думал о ней. И к лучшему, что иногда их с Джокером ловили и привозили вместе. Том видит, знает, что когда Харли рядом, Джокер не так агрессивен, не так жесток. Она оттягивает его безумие, делает клоуна чуть менее психопатом, чуть более человеком. На этот раз все иначе. Джокер мрачен и неразговорчив, брови сдвинуты на переносице, морщины разбегаются мятыми волнами по лбу и щекам. Он задумчив и, может статься, печален. Том не знает определения этой эмоции. Не уверен, что клоуну вообще доступны такие чувства — горечь, разочарование, грусть. Однако, что-то в нем не так, как обычно. Когда Том видит Харли, он убеждается в своих подозрениях. Её тащат по коридору, сама она или не может, или не хочет идти. Ноги волочатся по полу, глаза такие тусклые, грязное заплаканное небо, губы блеклые и белые, дрожат. Она, наверное, плакала бы, но только не может. Спотыкается, оступается, приволакивает ноги. Что-то в ней совсем не так. Смех пузырями не срывается с губ, глаза не блестят маниакально, влажно, рот не улыбается, руки не выделывают пируэты. Сломана, - лучшее слово. И Том не уверен, что причиной тому Джокер. Их сажают в одиночки. Неудивительно. Рядом. Стеной к стене. Это обстоятельство поражает Тома больше всего. Опасных стараются держать как можно дальше друг от друга. Он было заикается об этом странном совпадении, но его легко и самоуверенно осаживают. Говорят, сам Аркхам так решил, а значит, вопросы задавать не надо. Том смотрит сквозь узкое зарешеченное окошко на Джокера, на его яростные, совершенно нечеловеческие темные провалы глаз, тяжело сглатывает. Может, это и к лучшему, что клоунесса рядом с клоуном. Может, она — как талисман, спасает эту психушку от лишних бед, от крови на руках Джокера. Том работает в Аркхаме охранником очень давно — лет пять или шесть прошло, всякого навидался. Но вот таких психов он не видел никогда. Они действительно опасны. По-настоящему. Особенно это касается клоуна. От него исходит аура зла, словно в фильме ужасов. И Том впервые жалеет, что сам вызвался охранять особо опасных. За это лучше платят, вдвое больше, а Тому нужны деньги. У него больной старый отец, непогашенный кредит за учебу - когда-нибудь он мечтает стать настоящим доктором, - старый раздолбанный форд, нуждающийся в ремонте. Все не слава богу. Хоть Том и верит ему. Молится, надеется, что пронесет, что не зацепит его кривыми когтями монстра, притаившегося за каменной стеной. Том знает, что никакие стены Джокеру не помеха. И да, он находится в самой надежной камере из возможных, построенной специально для него. Но отчего-то Том знает, что этого недостаточно. Отчего-то он уверен, что если психопат по-настоящему захочет сбежать, его будет не удержать. Том бы бросил эту чертову работенку, если бы умел что-то другое. К гангстерам можно податься, да страшно, это будет похлеще армии, а кому как ни Тому знать, каково было там. Да и отца жалко. Не справится, если его не станет. Поэтому Том не прекращает работу в Аркхаме, берет себе самые длинные и самые страшные смены в одиночках, - ночные. К ночи Харли оживает. Если это так можно назвать. В её камере слышится шуршание. Том подходит ближе. Смотрит сквозь решетку. Она плачет. Сидит на койке, подобрав под себя ноги, и рыдает. Тихо, задушенно, сдавленно. Успокаивает сама себя, затыкает рот, прижимает к губам миниатюрную ладонь. Том смотрит на неё пристально. Она на него не глядит, лелеет своё горе, такое непонятное ему, взращивает его, но посмотреть на него никому не разрешает, заталкивает кулаками за грудину. Тому тяжело смотреть на неё такую. И он все знает, что она убийца, что клоунская шлюха, садистка и психичка, но не может ничего поделать, - жалеет её в этом неприкрытом, ужасном горе. Ему никогда не понять её мотивов, не оправдать её поведения, но что-то в ней, в её состоянии трогает его до глубины души и пугает одновременно. Если бы он умел, нашел бы слова для неё. Вместо этого Том захлопывает окошко, стоит на страже. Сдавленные всхлипы прекращаются. Но на смену им приходит легкий стук из соседней камеры. Камеры Джокера. Том не решается подойти и заглянуть в окошко. Боится, что головешки вместо глаз испепелят его, сглазят, проклянут. Так много душ было высосано, отравлено этими черными дырами. Том не готов к открытой конфронтации. Да и от стука вреда не будет. Скорее всего, Джокер забавляется от безделья, мается в своей клетке, старается привлечь внимание охранников, чтобы вновь вывернуться из их рук. Том так и стоит всю ночь, прямо, на вытяжку. Глаза открыты, всматриваются в темноту коридора. А Джокер продолжает отстукивать ритм — коротко, рыхло, отрывисто. Не ритм даже. Том пытается сосредоточиться, но не может. Что-то ему эти звуки напоминают. Морщит лоб, трет переносицу. Пытается вспомнить, но будто где-то застряли воспоминания, на периферии, совсем близко, но не достать. И хочет бросить это неблагодарное дело, но тоже не может. Точит, гложет этот звук, словно пытка водой. И вот, когда Том почти выуживает воспоминание, находит объяснение, стук прекращается. Ни вздоха, ни всхлипа. Полная тишина. Идут дни. Харли и Джокер едва подают признаки жизни. Не разговаривают и отказываются от терапии. Она часто плачет. А он только кривится, маниакально, но невесело усмехается, предлагает очередному врачу вскрытую глотку в обмен на причины своего безумия. Харли совсем мало ест, исхудала, побледнела, превратилась из розовощекой хохотушки кровь с молоком в худую и угловатую пятнадцатилетку. Девочка-гот. Девочка-печаль. Джокер же напротив уплетает тюремную еду за обе щеки, не брезгует таблетками и седативами. Ухмыляется пьяно и яростно, скалит зубы. Стука ночью Том больше не слышит. Только тишина, только шум дождя по крыше, крик ночных птиц в небе. Много воронья летает над Аркхамом, много падальщиков. Проходит три недели. Они не разговаривают. Ни с чужими, ни друг с другом. А Том все больше сходит с ума от их молчаливого, но такого въедливого присутствия. Стоит ночью на страже, чувствует спиной, что за дверями камер притаились безумия, разные, дикие, яркие и страшные. Эти два безумия холят друг друга, не могут друг без друга, и все-таки врозь. Среди персонала ходят слухи, что в сгоревшем доме, в котором раньше прятались и жили клоуны, нашли много детских вещей. Болтливые языки нашептывают, что садисты едят детей. Преувеличение, конечно. Но с психопатов всякое станется. Кто знает, может, в заложниках держали? Продавали собственным родителям. А если те были несговорчивыми, отправляли им маленькие сувениры, - ручку или ушко. От таких мыслей мутит. А вариантов ещё ой как много — клоуны могли делать с детьми все, что угодно. Убивать, мучить, ради забавы, ради денег, ради интереса. На самом деле, Том не хочет знать об этом. Настроение портится, а за глазами рождается головная боль. Ночью Тома вновь ставят к их камерам. Сначала все тихо, как обычно. Часы тикают на стене. Углы наполняются тьмой и воображаемыми шорохами. Тому бы выпить, но он на работе, - нельзя. Крепится, переминается с ноги на ногу. А потом внезапно раздается стук. Тот самый, звук из ночной темноты, то короткий, то длинный, с прихлопываниями и простукиваниями. Словно... Словно разговор. Вопрос без ответа. И внезапно Тома осеняет. Морзянка. Не совсем она, конечно, но что-то ужасно близкое. Самодельная азбука, способ общаться в застенках. Том ухмыляется, - и как он раньше об этом не подумал? Ведь Харли и Джокер не раз были в заключении, вполне могли разработать свой собственный позывной. Том вслушивается. Не может ничего понять. Включает диктофон на телефоне, записывает перестукивание клоунов — на этот раз Харли слабо отвечает Джокеру. Этой ночью Том не ложится спать. Он слушает ночной разговор Харли и Джокера снова и снова, пытается понять, о чем же они беседовали столь непростым способом. И не может. Хоть и похоже на морзянку, да только это не она. Свой собственный секретный код. Осознание приходит с восходом солнца. В основе азбуки лежат не буквы, а цифры. Это словно отсчет. Каждой цифре уже соответствует буква. Они складываются в слова. «Как ты?» - спрашивает Джокер. «Плохо», - коротко сетует Харли. «Знаю. Надо ждать», - снова отстукивает безумный клоун. На пленке отчетливо слышится его нетерпение, быстрые, резкие хлопки по камню. «Не могу больше. Умираю», - снова слабо выстукивает Харли. Кажется, её силы действительно на исходе. «С ней все в порядке», - медленно и как-то совсем неуверенно сообщает Джокер. Останавливается, словно думает, добавляет - «В приюте». Харли не отвечает довольно долго. Тишина повисает стальной нитью в воздухе. Тому кажется, что запись закончилась. Но потом мир вновь отмирает, слышится треск, отрывистый стук. «Три дня», - набивает Харли. Джокер не отвечает ничего. Ни да, ни нет, но Том отчего-то уверен, что это план, и Джокер не просто согласен, Джокер воплотит его в жизнь. А Аркхам потонет в крови. Том не спит весь день. Мается, ходит из угла в угол, пытается придумать, что же делать дальше. Он может рассказать главе больницы, клоунам приставят усиленную охрану. И вот тогда погибнет в два или три раза больше человек. Почему-то Том уверен, что Харли не поменяет своего решения, а Джокер её в этом поддержит. Через три дня они покинут Аркхам, чего бы им это не стоило. Не мытьем, так катаньем. Кровью и трупами. Не впервой. В приюте. Правильно ли Том понял секретный код? Не уверен, перепроверяет. Все точно. В приюте. Что бы это могло значить? Том хватается за голову. Пьет терпкий виски, думает, думает, думает. А потом куски паззла встают на места. Она в приюте. Девочка. Которой принадлежали вещи в сгоревшем доме. Не жертва. Их ребенок. Том маниакально усмехается, икает, выпивает водку залпом. Это слишком чудовищно, чтобы быть правдой. И все-таки это истина. Даже у таких монстров, у безумцев и психопатов, совершенно не отдающих себе отчета в том, что делают, есть ребенок. Закрепление их союза. Точка в этом деле. Такая вот любовь без правил. И неожиданно Том принимает решение. Крестится, он ведь, и правда, верит. Смотрит на мерцающее в занавесках слабое солнце, улыбается. Будь, как будет. В конце концов, он всегда может пойти работать к Марони. Через три дня, в ночь своей смены Том не выходит на работу. Они с отцом смотрят старые комедии по ящику, пьют крепкий кофе и курят сигары. Отцу нельзя, но только не сегодня. Это ведь второй день рождения Тома. Можно и отпраздновать. А где-то на другом конце города Харли и Джокер топят Аркхам в крови, в пепле и огне. Завтра об этом напишут в газетах. Напишут, что Харли была удивительно свирепа, не улыбнулась ни разу, а Джокер не отпустил ни одной скабрезной шуточки, пока перерезал глотки охране. И не будет тому известной причины. Том знает, но никогда не расскажет. «Фанни», - стукнуло разбитое сердце Харли.