H loves J

Харли валяется на диване с новым «Космополитаном» (стащен на кассе в каком-то придорожном супермаркете) и в огромных наушниках (сняты с трупа какого-то убогого рэпера-позера). Это минута блаженства, минута счастья. И будем честными, это даже лучше их маленьких игр за закрытыми дверями. Иногда лучше. Не всегда, но сегодня совершенно точно. Они попали в засаду, выбрались с трудом, адреналин все ещё пузырится в крови Харли, заставляя её барабанить кулаками по подлокотникам старого рассохшегося дивана, легонько подпрыгивать и бормотать текст песни себе под нос. От этой вылазки у неё остались длинные синеющие полосы на ребрах — Бэтмен расстарался — и темно-вишневый, почти черный отпечаток на запястье — это уже её пирожок. Конечно, совсем другое дело. Харли перелистывает страницы и к своему вящему удивлению и радости обнаруживает статью про исполнителя, песни которого слушает. Накидывается на информацию, поглощает её жадно и завистливо, словно какая-нибудь девочка-фанатка, пятнадцати лет от роду. Немного совестно, но ведь это её личное время, когда она может отдохнуть и прийти в себя. Как умеет. Не готова бежать в кабинет, запирать дверь на засовы и начинать планировать схемы по захвату мира и убийству Би-мена, когда они только из огня. К черту полымя. Пусть Джей сам разбирается. А она будет хихикать, есть пирожные и красить ногти на ногах в бирюзовый цвет. Давно хотела. И наслаждаться его томным, низким голосом с хрипотцой. Никому не признается, что любит его до визга. Может, только Пэмми на ухо прошепчет, что он секси. И то по большому секрету. Для Харли её маленькое увлечение, её тайная влюбленность, это как запретный плод. Ведь если Джокер узнает, объяснениями она не отделается, и синяками тоже. Разорвет её на клочки за неверность, выкинет, отправит на шесть футов под землю. И неважно, что это все девочкины смешки и шепотки, неважно, что все несерьезно и лишь фантазия. Для него это измена. А предателей Джокер не прощает. Изменщики отправляются кормить акул. Харли слышит его шаги, переключает песню в плеере, перелистывает страницу. Платьица и туфельки — в самый раз. Жует жвачку, надувает крупный пузырь. Джей склоняется над ней, что-то говорит, но она не слышит, строит из себя дурочку. Джокер не выдерживает, срывает с неё наушники, тянет за ухо жестко и больно. Харли взвизгивает, надувает губы. Джокер ухмыляется, лопает ногтем пузырь из жвачки, тут же залепляющий клейкой массой рот Харли. - Теперь все честно, - усмехается он высоко и радостно, хлопает её по голове и идет прочь. Наушники, к счастью оставляет. А Харли отдирает жвачку от горящих губ и не может понять, зачем он приходил в первую очередь. Харли бродит по убежищу исключительно в наушниках — моет полы и стирает вещи, готовит еду, варит кофе — все это под музыку, с легким движением бедер. Она уже не может остановиться. Не влюбилась, - слишком громко сказано, - нет, скорее трепещет от его голоса, такого знакомого что ли, такого соблазнительного, мурлыкающего ей задушевно в уши все те гадости, которые она так любит. О хаосе, разрушениях, о первородном зле. Если бы Харли была чуть более безумной, она могла бы кончить от этого шепота. Сдерживает себя, дико и совершенно по-идиотски ухмыляется. Она знает, что Джокер все замечает. От него невозможно скрыться, невозможно и защититься, а потому в её плеере сотни песен, всегда стоит случайный выбор. Он не должен догадаться, вычислить её. А иначе ей не сносить головы. А возможно, что и ему. Харли отдаляется, дрейфует в своих фантазиях. Знает, что расстраивает своего пирожка, делает его ещё злее и жестче, чем обычно, провоцирует, но совершенно ничего не может с собой поделать. Это такой маленький грех с её стороны — увлеклась чуток, девочка. И Джокер скрежещет зубами, терзает её тело ножом, не прикасается пальцами. Она раздражает его более, чем обычно. Вместо слов — тычки, вместо просьб — приказы. Он даже не называет её тыковкой. И что-то в сердце Харли дергается от этого, что-то отправляется на корм рыбам, гнить и разлагаться. Это её вера в него, в его непорочность, в его божественность и святость. Потому что он сделал её своей и обещал, что они останутся так или иначе вместе до конца. Но обманул, как и всегда, не сдержал обещания. Отказался от неё из-за дурацкого увлечения, потерял в неё веру, записал в предательницы. И когда Харли понимает, как мало между ней и Джокером доверия, она решает, что пойдет до конца. Достанет его, сковырнет ногтем болячку, будет плясать на его костях под мурлычущий хриплый шепот голоса из наушников. Да и смешно ей — надо же, сам Джокер приревновал её, да ни к какому-нибудь Крейну или хотя бы Двуликому, о нет, он приревновал её к плакату рок-звезды. Не это ли самая смешная шутка Харли, хоть она, по словам Джокера, совершенно не умеет шутить. С каждым днем она становится все жестче и все яростнее, наглеет. Удаляет из плей-листа все песни, кроме его, меняет оттенок помады с черного на темно-бордовый, под стать ему. Это вызов, это ещё одна страшилка, ставшая явью. Использует слишком много карандаша-подводки так, что её глаза похожи на черные озера, а губы на раздавленные спелые вишни. Джокер только кривится, отпускает что-то отдаленно похожее на «шлюха», сплевывает на землю и закуривает. А Харли хорохорится, проверяет их хлипкий союз на прочность, прыгает, стучит каблуками. Развалился бы быстрее, ей было бы легче. Но не поддается ведь, сука такая. Харли теперь часто запирается в ванной, набирает воды, плещется, отмокает. Наушники всегда на голове, при ней, пара журналов тоже. Ей нравится смотреть на его удивительную, совершенно ненормальную красоту, разглядывать, прикасаться, ощущать, что он принадлежит лишь ей. Её маленький секрет. Может быть, Харли ощущает себя наедине с его изображением, насмешливым и саркастичным, таким гипертрофированным и гротескным, чуточку менее одинокой. Она лежит уже пару часов, вода остыла, а пенные пузырьки лопнули. Кто-то колотит в дверь, сначала едва слышно, как-то устало и треснуто, а потом все сильнее, настойчивей. - Харли, открой немедленно! - слышит она его хриплый, тяжелый голос. Вся сжимается на дне ванны. Доигралась. Так хотела стереть эту знающую сытую ухмылку с его лица, что разбудила в нем монстра кровавого и находчивого, растормошила зубастое чудовище. Харли не знает, что ей делать, а потому просто сидит, прижимая к груди изображение, которое обошлось ей слишком дорого. В голове звучит его голос — мягкий, шелестящий, щемящий даже. А за дверью не унимается Джокер. Он яростен, он беспощаден. И Харли не хочет верить себе самой. Возможно, он пьян. Джокер пьет, но не напивается. Джокер не умеет быть пьяным. Только не в этот раз. Он вышибает замок. Харли не успевает толком приготовиться к его атаке. Он влетает в ванную, выпуская в спальню клубы влажного пара. Его глаза налиты кровью, губы кровоточат этой ранящей улыбкой, пальцы сжаты в кулаки. Он подскакивает к ней, а она закрывает лицо ладонями. Будет бита, так ей и надо. Никто не играет с Джеем, если он того не захочет. Но отчего-то он не бьет, хватает наушники, срывает с головы, яростно, словно последнюю защиту, чешую дракона. Напяливает на себя, слушает всего секунду. Плюется в отвращении, смотрит на Харли. - Что за дрянь? - цедит. - Почему? Харли пожимает хрупкими плечами, держаться нет никаких сил, разворачивает журнал и показывает Джокеру. - Очень похож на тебя, пирожок. Джокер несколько секунд пялится на картинку, крутит её и так, и этак, рассматривает белого ярко накрашенного безумного человека на ней. И правда чем-то похож. Потом снова глядит на Харли. Ухмыляется чуть пьяно, самодовольно. Тянет её за руки из ванны, легко взваливает на плечо, бьет с размаху по голому заду. Шлепок получается звучным, болезненным. Харли ойкает, но улыбается. Вот теперь все честно. - Не могу уснуть, пока не сожру тебя, сладкая, - смеется он зло и озорно одновременно. Снова хлопает её по заднице. Харли хихикает, шипит, в притворном ужасе просит опустить её. Наушники остаются забытыми. Ей не нужна половина маньяка, у неё есть целый, только для неё одной.