H loves J

Кара Альтман погибла в Готэме. Жертва маньяка. Жертва Джокера. Тела так и не нашли. Наверное, пошла на корм рыбам в заливе или упакована аккуратненько в полиэтилен в одном из чуланов. Лежит, распахнув мертвые сгнившие глаза, и слушает тишину. Кто же теперь знает? Да и не имеет это значения. Числится среди пропавших без вести, некому оплакать, некому поминки провести. А Харли это и на руку. Осталось пластиковое удостоверение личности. Поддельное, но очень похожее на настоящее. Теперь всегда при ней, как и личность Кары. Неприятная, склизкая и душная, словно трупный мешок. Но Харли привыкла. Если она смогла жить с Джеем, значит, сможет жить и без него. Тем более, что Каре легче. Кара видела маньяка лишь раз, ничего не запомнила от ужаса и дикого сердцебиения. Да и не нужны ей эти воспоминания. - Эй, Кара, яичницу с беконом за четвертый столик! - слышит она и выходит из своего ступора. Толстяк Фрэнк машет ей пухлой рукой, предлагая забрать заказ. Кара подчиняется. Семенит на кухню, хватает тарелки и приборы, водружает на поднос. Когда обслуживает веселую парочку, сама улыбается, наливает добавку кофе. В шкуре Кары Харли чувствует себя почти что нормальной. Голоса в её голове не затихли, нет, все так же дают бесполезные, опасные для жизни советы, но теперь она их больше не слушает. Наигралась, набедокурила, пора и честь знать. Харли снует от столика к столику, разносит местную нехитрую стряпню и напитки, улыбается и отшучивается от назойливых завсегдатаев. Наверное, в другой жизни Кару Альтман такая работа взбесила бы, Харли тоже. У неё осталась липовая лицензия адвоката, могла бы заняться чем-то посолиднее, но беда в том, что в этой новой, блестящей резиновой жизни ей не хочется. Хочется постоянства, чтобы руки были заняты. А физический труд лучше всего. Быть среди людей помогает — безумие не так заметно, под ложечкой не так сильно сосет, а слезы легко скрыть макияжем. К её модной короткой стрижке подходят стрелки и пышные ресницы. Гнедая лошадка. - Эй, Кара! Пошли вечером в кино. Новый фильм показывают, закачаешься! - Нэнси ухмыляется и показывает знак победы двумя пальцами с чудовищным аляповатым маникюром. Харли улыбается, кивает головой. Пойдет, конечно же. Что ещё им делать по вечерам в крохотном придорожном городке? Уехать бы — только для Харли это конечная цель, достигнута, миссия выполнена. Кара курит на заднем дворе забегаловки, украдкой, тянет жадно ментоловую сигарету, запивает колой. И не то чтобы кто-то ей запрещал, прошли те времена. Ей стыдно перед самой собой. Потому что это слабость. Потому что она ведь держалась три месяца из тринадцати этой новой яркой кукольной жизни. Не притрагивалась к сигаретам. Но не сегодня. Сегодня крутит и воротит, сегодня хочется воткнуть нож в запястье, лишь бы не чувствовать все это. Он бросил её умирать в заминированном здании. Подарком дорогому сердцу человеку, куколкой, перевязанной ленточкой, подношением единственному богу, в которого он верил. Джокер оставил Харли подачкой для Бэтмена, бросил её, чтобы была возможность смыться. Безумная идея гения состояла в том, чтобы Бэтмен явился спасать Харли Квинн из сострадания и своей великой человечности, погиб в пламени взрыва, был погребен под обломками Уэйн Энтерпрайзис. Вся ирония ситуации состояла в том, что Джокер не желал Бэтмену смерти, он бы разозлился и горевал, если бы мышь погибла. В сухом остатке же ему было плевать, что произойдет с Харли. Она это поняла ещё там, примотанная скотчем к стулу, облепленная взрывчаткой, нервно ухмыляющаяся. Верила, что он оставил для неё лазейку, маленькую щелочку, надежду на то, что она влюбилась в большей степени в человека, чем в монстра. Надежда умерла, когда до взрыва оставалась минута. И это было даже смешно в какой-то мере. Как комикс с идиотскими героями. Харли Квинн — злодейкин конец. Так стоило его назвать. Харли помнит, как разрывала зубами скотч на запястьях, как сворачивалась в клубок в бронированном сейфе, едва подходящем ей по размеру. Взрыв до сих пор ей снится — мощный, яркий, апокалиптичный. После него не осталось ничего. Только пепел и прах, только Кара Альтман в кармане Харли Квинн. Она оставила бубенцы на пожарище, оставила обугленную ухмыляющуюся провалом беззубого рта черепушку. Этого полиции, да и Би-мэну было достаточно. А Джокеру и наплевать. Так все и вышло. Харли Квинн отправилась на покой, на помойку, в могилу, шесть футов под землей. А Кара Альтман родилась заново. Харли топчет сигарету носком тенниски. Хватит. У неё хорошая жизнь. Сейчас и здесь. Не повернется назад. Сама выбрала. Тринадцать месяцев — долгий срок. А надежда, сука паршивая, все живет и живет в сердце, вспышки безумной любви отравляют сердечную мышцу. Не поверит ей больше никогда. Лживое сердце, кровоточащее, не нужное ей вовсе. На корм собакам, щенкам ротвейлеров, которых так любит Кара. Бад и Лу. Забегаловка работает круглые сутки. Мало ли желающих набить пузо, залить зенки кофе после хорошей пьянки. Каким бы город ни был, везде найдутся свои разгильдяи. Харли любит ночные смены. Тихо. Мертво. Пусто. Почти всегда совсем одна. Редкие посетители тянут пиво и что покрепче из бумажных пакетов, а она и не запрещает. Запрещено в ресторане, но ночью можно. Пусть жуют свои бургеры, напиваются в хлам. Она и бровью не поведет. А если вдруг начнут чудить, свистнет спящего в подсобке Фрэнки, разживется свежими впечатлениями, ототрет кровь от белых пластиковых столиков. Это ведь так легко. Харли ночами читает книги. Раньше совсем не было времени, а теперь так много, дыра широка, совсем без дна, монстра, живущего в ней, нужно чем-то кормить. И Харли бросает ему страницы, тома, целые собрания сочинений. О радости и о горе, о приключениях, об эмоциях, которые она уже не способна испытывать. Закупорила грусть, а вместе с ней и счастье, и безумие, и любовь. К черту. Перебьется. Когда он приходит, Харли сразу же узнает его. Несмотря на темное пальто и коротко остриженные пепельно-серые волосы под старомодной шляпой, несмотря на тяжелый по такой погоде шарф, закрывающий половину лица. Он не похож на себя совсем, напоминает ей темную тень, существо, выползшее из детского шкафа, чтобы сожрать её со всеми потрохами. Харли только сглатывает и вновь отворачивается к своей книге. Он бросил её умирать, неважно, что он здесь и сейчас. Тринадцать месяцев ведь прошло. А это целая жизнь. - Что будете, сэр? - тянет она уныло и по-деловому, зевает натужно, ерошит подрагивающей рукой короткий ежик на голове. - Харли, - шипит он едва слышно, по-змеиному, пугающе знакомо и властно. Харли вся подбирается от его голоса, пружинит. Он все ещё умеет застать её врасплох. - Обознались, сэр, - говорит она, глядя ему прямо в глаза и не улыбается даже, - меня Карой зовут. Так что будете? И это момент истины. Он смотрит на неё в ответ, буравит, сверлит своим ненормальным тяжелым взглядом. Не находит ничего, кроме черной зияющей дыры. Не за что зацепиться, нечего совращать, извращать, выворачивать наизнанку. Все и так уже вывернуто. Он хочет что-то сказать, но медлит, жует губы, - Харли хорошо его знает, - нервно облизывает, ненавидит её так сильно, что пальцы в суставах хрустят, но сделать ничего уже не может. Больше ему не принадлежит, даже если изобьет её в кровавую кашу, если накажет так, как прежде не делал. Неважно все это, Харли умерла, её место заняла Кара. А ей все пофиг. - Обознался, - скрипит он, встает и выходит вон. И ничего после него не остается, так, словно Харли привидилось. Она сползает по стеночке, прячется за стойкой, хочет рыдать, рвать, бить и молотить все кулаками. И не может. Просто сидит, свернувшись в клубок, трясется вся и сжимает руки на коленях в замок. Ей нужно продержаться совсем чуть-чуть. Смена почти закончилась. Харли хватает сигареты, опрометью бежит на задний двор. Прикуривает, втягивает дым в легкие, кашляет, сплевывает на землю. В горле застрял крик, всхлип, жалкий собачий вой. И не продышаться. Кто-то хватает её со спины в медвежью хватку, выбивает из пальцев сигарету, скручивает запястья. И Харли знает, кто именно. Повелась, дурочка. От Джокера никто не уходит по своей воле. Только в трупном мешке. Она лягается и кусает его руку, он дает сдачи, впечатывает кулак в её скулу. И это даже приятно, даже по-домашнему. Как же она скучала в своем пластиковом мешке. - Отвали, ублюдок! - взвизгивает Харли. - Что тебе от меня надо?! Оставь меня в покое! - она брыкается, колотит его теннисками по ногам и коленям, но Джокер не отпускает, скручивает её, стреноживает, прижимается к ней со спины, шепчет замогильно слишком лично на ухо: - Прекрати, или будет хуже. - Зачем я? Почему? - стонет она, но вырываться прекращает. Голос совсем осип, хрипит, перхает. Сигареты тоже сделали свое дело. Джокер не отвечает, дышит ей на ухо, зло, рвано, яростно, как нашкодивший пес, сорвавшийся с цепи. Харли не держат ноги. Дрожит, коленки подгибаются. Пытается не заплакать. - Искал, - отрывисто подтверждает Джей, его хватка слабеет, он не держит её больше, но она держит его. Утыкается мокрым лицом в его такое незнакомое пальто, сдерживает рыдания. - Плачь, - предлагает. Джей гладит грубым пальцем наливающийся синяк на скуле. Харли плачет навзрыд. Кара Альтман — счастливица, умерла дважды, так и не родившись.