H loves J

Харли не любит боль. В любой форме. Просто не переносит. Все эти ссадины и царапины портят её идеальную кожу, оставляют шрамы и зарубки. И ей не избавиться от них уже никогда — как кольца на дереве, оплетают её, выдают её истинный возраст. Но шутка в том, что Харли привыкла. Как и ко многим вещам — к старому пыльному матрасу вместо чистых простыней, к холодным обжигающим ржавым струям вместо настоящего душа, к пригоревшим гренкам и фастфуду вместо домашней еды. Это её мир, это её жизнь, и уж она приспособится, если понадобится. Боль бывает разной. От ножа и от пули. От кастета и недокуренной сигареты. От трости и кулака вскользь по скуле. Все это Харли знает так хорошо, разобрала на атомы и малейшие искорки. Каждый раз чувствует по-разному — от жгучих вспышек иголкой в мягкую ткань до тупых гулких ударов в черепушку, в которой не осталось мозгов. Расплавились все, вышли, и не осталось ничего, - лишь пустота, белый шум на радио-волне. В таком состоянии много проще принимать боль, понимать её, сортировать, сохранять на своем теле. И даже иногда воспринимать её благодатью. Ведь боль всегда может быть ярче, сильнее, мощнее, чем прежде. А потому нужно уметь радоваться тому, что имеешь. Джей научил её жить с болью, воспринимать её как что-то само собой разумеющееся, как часть чего-то большого и верного, как маленький отсек её воспаленного мозга, как начало конца и как феерию удовольствия. Чтобы понять это, нужно только захотеть. Когда они закручиваются узлами вокруг тел друг друга, перетянуты тугими жгутами простыней, боль можно спутать с удовольствием и наоборот. Джокер любит эту неопределенность, заменяет одно другим в её сердце, смешивает все краски, наносит на её тело густыми кровавыми мазками. И, быть может, в такие секунды Харли даже любит боль. Безумие, конечно. Ну, а кто же ждал от них чего-то другого? Джокер обожает боль. В любой форме и в любом виде. Когда Би-мэн всаживает ему в грудь бэтранги, когда охранники в Аркхаме колотят его своими дубинками, когда ему достается от гангстеров Марони. В каком бы виде Джей не приползал в убежище, он всегда игнорирует боль. Валится мешком на кровать, с блаженной улыбкой втягивает сигаретный дым в легкие. Пока Харли достает пули из его груди, пока обрабатывает раны, чистит глубокие ссадины и накладывает лекарства и повязки. Джокер никогда не против «маленькой боли», как он сам выражается. Харли подозревает, что боль заставляет его чувствовать себя живым. Не страшилкой, не монстром из-под кровати, человеком из хрупкой плоти и красной крови по венам. Это знание контролирует безумие, заставляет его успокоиться, как бушующее море во время шторма. Но ещё больше Джокер любит причинять боль. Конечно же, Бэтмену. Первый друг, верный враг. Самый интересный и необычный эксперимент. Людям на улице — мужчинам и женщинам, детям, всем без разбору. Полицейским ищейкам, мозгоправам и наивным наемникам. Любит дробить их кости, крошить их в пыль. Любит забираться им в головы, ломать все то, что принято называть разумом. Безумие — это ключ, это верное средство вылечить всю патетику, всю простоту и нормальность, сделать мир идеальным хаотичным месивом крови и кишок. Но больше всего Джокер любит причинять боль Харли. Она — его любимая игрушка, маленькая мушка, у которой можно отрывать по лапке, по крылышку, отнимая уверенность в себе, зачатки самостоятельности, отнимая достоинство и гордость. Все это Джокеру не нужно. Ему нужны покорность и поклонение. Маленькие девочки должны вести себя хорошо, иначе папочка перестанет их любить. О, любовь, - это мощнейшее оружие, это водородная бомба в сердце Харли, причиняющая, само собой, нестерпимую боль. И самое прекрасное в мученьях Харли, - это дергать за чеку, наслаждаться её слабостью, её болью, её искренними страданиями. Это краше красной крови, слаще слез на щеках, это кнопка, нажимая на которую, каждый раз Джокер испытывает ни с чем не сравнимое наслаждение. Милее убийства, приятнее оргазма. Её агония. Её любовь к нему. Харли все это знает. И терпит боль. Джокер не знает, но ведь это палка о двух концах. Любовь к нему причиняет ей нестерпимую боль, любовь к нему позволяет ей оставаться иммунной к его черному яду, вырабатывать свой собственный. А Джокер глух к таким простым вещам, игнорирует то, что происходит с легкостью клоуна. Смешно же, влюбилась девочка-мозгоправ в безумца дикого и кровавого. Осталось только насладиться этой чудовищной шуткой. Из любви можно вить прочные сети. Силой любви можно заставлять ползать на коленях. Можно заставлять убивать, можно унижать и делать человека игрушкой. Легко. Джокер знает. Харли знает. Контроль, которого не добиться ни одним ударом, ни одной веревкой или строгим ошейником. Джокер приходит в логово в приподнятом настроении. Насвистывает шепеляво веселую песенку, ухмыляется шрамами наружу, подмигивает Харли. Она знает, что он хочет поиграть. И мурашки бегут по её спине, заставляют её вздрагивать от каждого его шага. И ей не хочется уходить из общей комнаты. Впервые она растерянно смотрит на потупивших взгляды наемников, цепляется за них, словно утопающая. Но выражение лица Джокера меняется, превращается из наигранно-веселого в оскал дикого зверя. Он лишь слегка приподнимает брови, и Харли уже вскакивает со своего места, опрометью несется наверх. Он поднимается за ней спокойно, в своем праве. Это такая игра — серый волк гонится за маленьким кроликом, преследует, даже не имея намерения. Потому что кролик хочет этого, воображает в своей крохотной головке, что зверь преследует его. А значит, погоня началась. Харли останавливается в середине комнаты, оглядывается по сторонам. Руки по швам, в горле комок. Она не знает, что ей нужно делать — напугаться или обрадоваться, какой именно сценарий хочет увидеть кукловод. А Джокер уже близко. Теснит её к кровати, заставляя сделать несколько шагов назад. На его лице играет невинная улыбочка, но она наперед знает, что это обман, всего-навсего попытка подготовить её к тому, что будет дальше. Боль, очень много боли. И не потому, что она заслужила или он в дурном настроении. А просто так. Боль ради боли. Джокер толкает Харли под коленки, она падает на кровать, больно ударяется о бортик, хнычет, потирает ушибленную голову. Изображает, на самом деле, знает, что ему нравится, хорошо его изучила за долгие годы. Обожает её слезы, так любит проявления её зависимости, её страха, её боли. Возбуждает, заставляет его ухмыльнуться совсем по-другому. Нет больше на его лице невинного выражения, сладенькой улыбочки, жалостливого взгляда. Есть только желание причинить ещё большую боль. Он легко оказывается сверху, переползает на неё страшным змеем, медленно и так тягуче-размеренно, что у Харли потеют ладони, щеки удушливо пунцовеют, а между бедер становится влажно. Она хочет сыграть в эту без сомнения страшную игру, хоть тоненький голосок в её голове требует бежать со всех ног, оттолкнуть его, вырваться, спастись. Джокер раздвигает её ноги своим коленом, нагибается чуть ниже. От него пахнет табаком и машинным маслом. Харли не может больше смотреть ему в глаза, прикрывает веки. Чувствует лезвие на своей коже — холодное, стальное, совершенно безразличное к её боли или удовольствию. Чертит длинные царапины, которые будут на завтра саднить, прикасается губами к кровавому следу. Харли шипит, выпускает воздух сквозь сжатые зубы. Когда лезвие нажимает чуть сильнее, жалит её кожу резко и болезненно, Харли стонет. Хрипло и низко, то ли от боли, то ли от радости, сама не может понять. Но Джокер рядом с ней рычит, залепляет ей пощечину. Его руки оказываются на её груди, сжимают плотно, оставляют синяки на коже, снимают через голову футболку. Харли стонет снова, когда он прокусывает сосок до крови, лижет рану, пьет её кровь, словно гребаный вампир из какого-нибудь дурацкого фильма. Харли открывает глаза, сталкивается с ним взглядом. Его губы перепачканы красным — его помадой и её кровью. Гладит его по волосам, по щеке, по шрамам. - Как же я люблю тебя, - шепчет в его губы. Внезапно Джокер отстраняется, приподнимается на руках, смотрит на неё долго и пристально. Его окровавленные губы расплываются в улыбке. Харли приподнимает бровь. Он издевается? - Тыковка, я так устал, - ядовито сообщает он, снова смотрит, читая на лице Харли безысходность и страдание, упиваясь им. - Но... - начинает было Харли. В ней поднимаются боль и ярость одновременно. Она ненавидит его в эту секунду. И хочет одновременно. Это убивает её. Но не настолько, чтобы умолять. К черту, надо просто сжать зубы покрепче. - Не сегодня, детка, - сладко, так сладко сообщает Джокер, отодвигается от неё, снимает рубашку и брюки, ложится в постель и поворачивается к ней спиной. - Спокойной ночи, детка, - слышит Харли и от злости чуть не посылает Джокера известной дорогой. Он уже получил свою порцию наслаждения, она знает, слышит в его голосе эти удовлетворенные нотки, радость от её страдания, наполненность жизнью от её неудовлетворенности. Сукин сын. Харли лежит несколько секунд в постели. Больной ублюдок. Извращенец чертов. О, она не простит такого отношения. Нет-нет, только не сегодня. Только не в этот раз, когда все так идеально. Не доставит ему такого удовольствия, а вот себе доставит с превеликой радостью. Харли запускает руку под резинку трусов, проходится пальцами, прикрывает глаза. Она так сильно возбуждена, что готова взорваться хоть сейчас. Конечно, она бы предпочла играть в эту игру вдвоем, но если Джей так любит боль, она справится и сама. Пальцы Харли проворно находят нужные точки. Она закрывает глаза, настраивается. Ускоряет темп. Невольно тянется к груди, к пораненному соску, зажимает его ногтем. Боль резкая и короткая. Но доставляет нестерпимое удовольствие. Харли не может сдержаться и сдавленно стонет. Знает, что выпускает беспощадного демона из бутылки. Пусть его. - Заткнись, - слышит ругательства Джея сквозь зубы. Стонет в ответ снова, выгибается дугой. Один палец скользит внутрь. Харли задыхается, дышит так часто, на грани гипервентиляции. В следующую секунду чувствует, как щеку опаляет болью. Джокер бьет наотмашь, сильно, со знанием дела. Харли открывает глаза, смотрит на него осоловело, но работать пальцами не прекращает. Снова стонет, надрывно и сладострастно. - Давай ещё, - предлагает, ускоряя темп. Ласкает себя, ухмыляясь, глядя прямо в черные провалы Джокера. Он облизывает губы и шрамы, медленно, осторожно, словно боится сковырнуть болячку, пустить самому себе кровь. А глаза безумные, наполнены яростью и презрением до краев. Фыркает, замахивается снова. Харли зажмуривается в предвкушении, исторгает из груди звук средний между стоном и мяуканьем. Джокер рычит, хватает её за волосы, отодвигает в сторону белье и наскоро входит в её тело. Шипит змеей, кусает её за шею больно, до синяка. - Как же я ненавижу тебя, - шепчет ей на ухо. Пока он бьется хаотично и быстро в её теле, Харли стонет и хихикает — не может выбрать, что лучше. Его шрамированная ухмылка щекочет её кожу.