Тандо-гуми

16 лет спустя... СЭЙЯ «...и так случается с каждым, кого целует черная бабочка-хуштуг саат». 1 C самого раннего детства окружающие люди, включая родителей и ближайших родственников, считали меня милым мальчиком. Ярлык удобного беспроблемного ребенка, у которого всегда хорошее настроение, который учится лучше всех в классе, который воспитан и учтив, ласков с близкими, вежлив с посторонними, намертво приклеился ко мне. Мальчик-картинка, мальчик-сладкая конфетка. Аккуратно одет и причесан. Успешен, но не лезет на рожон. Активен, но без травмоопасной динамичности. Весел, но в меру. Я был этаким эталоном, идеалом ребенка для любых самых взыскательных и требовательных учителей. Ни разу в жизни никто не сделал мне замечания, не отругал, не проявил недовольство моим поведением или словами. Будто бы невидимые флюиды очарования исходили от меня, гипнотическим внушением подчиняя моей воле всех. Я практически с пеленок научился подстраивать свое настроение под эмоции других так, чтобы безболезненно склонить их на колени, убеждая, что это добровольное решение самого человека, а вовсе не моя прихоть. Скрывать истинные намерения, прятать поглубже собственные чувства, подыгрывая чаяниям матери или отца, друзей или врагов...впрочем, не стоит лукавить, врагов у меня не было, теплично-рафинадный мальчик вроде меня никогда не ссорился ни с кем, предпочитая решать спорные моменты иначе. 2 Я смотрел, как мой отец, ведомый бешено скачущими страстями, совершал такие поступки, которые раскачивали лодку семейного благополучия, рискуя разрушить ее в щепки посреди бушующего океана. Я не понимал, зачем так явно демонстрировать всем свою неприязнь или желание, боль или удовольствие, отчаянье или радость. Но в итоге пришел к выводу, что это его личное оружие. И только в его руках оно работает как надо. Мой отец был катастрофой в судьбах других людей, сметающий все на своем пути торнадо, шаровая молния, выжигающая дотла. Мало находилось тех, кто мог противостоять его магнетизму и разрушительной силе... Вечно мечущийся буревестник, невротический хаотик, которому не найти покоя. Таков мой отец. Тандо Тамурамаро. Но я люблю его всем сердцем. Люблю и восхищаюсь. Потому что даже мне трудно устоять перед его искрящейся харизмой. С другой стороны перед моими глазами был и совершенно отличный от отца пример. Фарфоровая внешность Ютаки, его аристократизм, изящество, утонченность манер, грация движений, самодостаточная интроверсия, притягивающая точно аромат экзотического цветка, который таит внутри то ли божественный нектар, то ли смертельный яд. Формально Ютака приходился мне дедушкой. Но называть его так было запрещено. Время, не властное над великолепием Ютаки, не позволяло ему иметь родственные связи. Он был словно сам по себе. Часть Тандо-гуми и в тот же момент - вне семьи. Меня неизменно поражала его фантастическая способность уйти от любого конфликта, сгладить самый острый угол, околдовать и выбить почву из-под ног у любого самого сильного и опасного человека. Когда мой отец разжигал огонь и войну, то Ютака напротив - проливался водой, гася любые импульсы вражды. При этом он будто магический эликсир дурманил настолько, что каждый, кто сталкивался с ним, становился одержим желанием обладать Ютакой. Я не понимал его мотивов, ему ничего не было нужно в этом мире. Он разговаривал с умершими и видел призраков. Отчего моя трезво мыслящая мать всегда считала его несколько странным и экзальтированным, в то время, как менее лояльно настроенные к нашей семье – распускали сплетни, что Ютака сумасшедший. Но и они в глубине души мечтали прикоснуться к его неземной красоте... Однажды я услышал, что сказал об этом старый друг Тандо-гуми, который был знаком еще с моим прадедом... «Падение дома Тандо началось с той секунды, как этот мальчик переступил его порог...» Я знал, что Ютака и мой второй дедушка - Масахидэ были сводными братьями и прадед до последнего скрывал рождение второго сына на стороне. Говорят, его мать была известной актрисой, про которую ходили слухи, больше похожие на бред. Никто из нас никогда не видел ее фотографии. Говорят, что она была ведьмой и заключила сделку с демоном ради вечной молодости. А в обмен принесла в жертву свое дитя. Не знаю, есть ли в столь банальной фантазии хоть доля правды. Но как-то в один из жарких летних дней я, будучи тогда совсем крохой, забрался на чердак нашего особняка. Там всегда царил прохладный полумрак и я собирался поиграть сам с собой в кладоискателя, пока солнце не пройдет зенит и можно будет снова вернуться на улицу... 3 Я заметил ее не сразу. Изумительно прелестная и пугающе огромная бабочка сидела на деревянной балке под крышей. Ее глянцевые черные крылья были больше моих ладоней, чешуйки на них переливались под отблеском лучей света, струящегося из маленького чердачного окошка, усики и лапки не шевелились. Казалось, она спала. Я всегда боялся насекомых, но тут почувствовал непреодолимое желание подойти и рассмотреть поближе. Видимо, ощутив мой порыв, бабочка вдруг очнулась и взлетела. Сердце забилось в груди от страха. Я сел на пол и зажмурил глаза, словно это могло помочь стать невидимым. А потом чья-то ледяная рука коснулась моего лба. Он (или все же оно? я до сих пор сомневаюсь в том, что видел и видел ли я наяву, не было ли это сном испуганного ребенка...), он стоял передо мной, облаченный в черный рваный туман. Я не представляю, как иначе описать непонятное фантастическое одеяние. Худое костлявое тело проглядывало из прорезей ткани ли, непроницаемое лицо было похоже на посмертную маску, а из его губ вниз по подбородку текла вязкая темная жижа, похожая на загустевшую венозную кровь. Я думал, что он убьет меня, но не смел пошевелиться, скованный первобытным ужасом. Все, что я мог - просто смотреть, как он приближается ко мне плавным шагом, будто скользя над полом. Он не разомкнул рта, но я отчетливо услышал тихое шипение, с трудом различая слова... «Глупый мальчик потревожил меня...я так голоден, но не могу его съесть... ведь мальчики в этом доме рождаются, чтобы разрушать...» Он провел ногтями по моей щеке, разрезая кожу. Соленые горячие капли сочились из ран. Длинным скользким языком он слизал их одну за другой. Но я не чувствовал боли. Только легкое щекотание. Когда я очнулся, то рядом, сжимая мою ладонь в своей, сидела Дзюон, моя мать. Я не представлял, что случилось, поэтому предпочел не спрашивать. Потом мне рассказали, что я перегрелся под полуденным зноем и заработал тепловой удар, упал и рассек себе щеку железным прутом. Но что удивительно - царапина была стерильно ровной, как от скальпеля и зажила подозрительно быстро, не оставив следа. Я не стал рассказывать маме о том, что мне пригрезилось на чердаке. Не хотел ее расстраивать и уж тем более я не был уверен, что бабочка - не обычная галлюцинация... 4 Маму я тоже любил ничуть не меньше, чем отца. Мое сердце разрывалось от гнева и несправедливости, когда я видел, как Тамурамаро красит губы и уходит с этим человеком. Решать дела, - убеждали они. Вести бизнес. Делить прибыль. Обсуждать что-то важное. Я еще не объяснил? Мой папа возглавлял юридическую фирму, но это было просто прикрытие. Вообще-то он якудза. Звучит дико. Однако это так. Нет, конечно, он не из тех смешных ребят, которых показывают в сериалах или которых люди обычно привыкли представлять при слове «якудза». По сути это тот же бизнес и политика, но теневая ее сторона. Одни продукты и услуги оказываются и продаются открыто, другие нет. Это огромный поток денег. Это власть. И это всегда риск. Тот человек. Хонда Анзай. Хладнокровный и невозмутимый. Человек в футляре. Человек-айсберг. Человек с тройным дном. Я видел, как менялась в лице мама, когда он заявлялся в гости. Анзай считался кем-то вроде старого делового партнера. И в его присутствии я всегда ощущал дискомфорт, как будто провалился в глубокий ледяной колодец без шанса выбраться обратно. Тамурамаро же напротив становился энергичнее и агрессивнее, словно присутствие Хонды-сан придавало ему дополнительные силы. Ребенком я не понимал, какие в действительности отношения связывают моего отца и Анзая. Все, что я чувствовал - это липкий страх, что когда-нибудь отец уйдет с ним навсегда, не вернется, исчезнет, без возможности встретиться вновь. Иногда мама плакала, думая, что никто не заметит. Но я замечал. И с каждой ее слезинкой во мне острым ростком взращивалась ненависть к Хонда Анзаю и к тем, кто были связаны с ним. Из всей его семейки мне нравился только Хару - старший сын Анзая. Хару был совсем не похож на своего родителя. Фактически я воспринимал его как старшего брата. И обожал в детстве проводить время с ним. Хару баловал меня даже больше, чем отец, угадывая желания. С ним я мог не скрывать свое истинное лицо, не прикидываться паинькой, быть собой настоящим. Потому что Хару принимал меня. А вот младшего сына Анзая - Хонда Рюидзи я невзлюбил с первого взгляда. Он представлялся мне уменьшенной копией своего отца. Только еще более нудной, более правильной, более принципиальной и последовательной, и...более гармоничной. У Тамурамаро была навязчивая идея, чтобы мы с Рюидзи подружились. Наша разница в возрасте составляла всего два года, но в детстве это воспринимается огромной бездной непонимания. Я ужасно бесился, если приходилось играть с Рю, ведь при родителях приходилось усиленно корчить из себя доброго мальчика, который рад и счастлив тратить время на возню с малышней. Зато когда мы оставались одни, я отрывался на Рю, как только мог. Он практически не сопротивлялся, тихо снося все мои тычки, щипки, укусы, удары, таскание за волосы и насмешки. Я старался не оставлять слишком заметных синяков, хотя мне жутко хотелось сделать ему больно, содрать с него кожу, вспороть живот и засунуть кишки ему в рот. Как-то раз Рюидзи оставили ночевать у нас, в моей спальне, в моей постели. Пелена злости застилала глаза, но я позволил мелкому сученку лечь рядом. Ему уже исполнилось 13 лет и он начал стремительно взрослеть. Просто так бить его теперь не получалось, гаденыш отбивался и вполне успешно. Тогда я решил, что подожду, пока он заснет и придушу его подушкой. Никто ничего не докажет. Я сыграю роль перепуганного друга, буду рыдать, если потребуется... Мне так хотелось, чтобы мерзкий Анзай исчез из жизни нашей семьи. И я не видел иного выхода, кроме как избавиться сначала от Рюидзи, а потом и от него самого. 5 Ощущать тепло чужого тела, напряжение в мышцах, наши лица так близко, я зло смеюсь и смыкаю пальцы на его горле. Его кулак бьет меня под ребра, еще и еще. Мы катаемся по кровати, пытаясь взять верх. Это уже не беззащитный молчаливый ребенок. Рю вырос. И больше не боится меня. Я слышу его голос, он говорит спокойно, будто ничего не происходит. Просит меня прекратить, предлагает дружбу. От такой парадоксальной тупости меня накрывает новая волна агрессии. Ненавижу, ненавижу, ненавижу мелкого засранца! Он обнимает меня и гладит по волосам. Говорит, что понимает. Что ощущает мое одиночество, что ему также никто не интересен и мы могли бы поладить. Или хотя бы попытаться. Что ему нравится моя тщательно скрываемая дикость. Что он находит это привлекательным - ведь именно он может видеть меня таким. От подобной разумности и правильности тянет блевать! Хочу укусить Рю в шею и вырвать глотку, но случайно касаюсь губами его рта. Резко отдергиваюсь точно ужаленный. Внезапно прошу его поцеловать меня. Он отказывается. Раздираю ему ногтями плечи. Рюидзи в ответ хватает меня за запястья. Говорит, что если это меня успокоит, он готов поцеловать. Потом смущается и добавляет, что просто не умеет... Ни с одной девчонкой я не целовался так упоительно как с Рю. Будто сорвало напрочь крышу, все запреты, все ограничения и все тормоза... Я не контролировал ничего, я всего лишь хотел этого мальчика... Не понимаю, как получилось, что в эту ночь он трахнул меня. Неопытный девственник Рюидзи не произносил лишних слов, он брал и делал. Вот тогда я вдруг осознал, что этот мальчик не похож на своего отца даже больше, чем Хару. После спонтанного неловкого и горячего первого (для обоих!) секса он сказал, что хочет поскорее вырасти и забрать меня к себе. И от этой его искренней непосредственности захотелось рыдать. Словно внутри лопнула струна, освобождая от страха и ненависти. А где-то там на чердаке черная бабочка раскрывала крылья, чтобы отправиться в новый полет...