Шесть с половиной ударов в минуту

Глава 27.1 Хатпрос «Пока блуждает по Лесу в естественных потёмках, имея перед глазами миллион тропинок во всевозможные стороны, не знает девочка, где кончается Горизонт и начинается Свобода. Всюду простирается Лес, и нет ничего, что было бы не Лесом. Лес есть само естество мира. Лес — душа и сердце заплутавшей реальности для потерявшихся девочек. Дрозды давно выклевали ей глаза, а в горло и нос набилась дорожная пыль. Девочка беспокоится лишь о том, как ей запустить механизм в груди, когда он остановится, и как выйти из Леса, конца и края которого нет. Глупые белки и несмышленые дятлы смирились со своей сопричастностью к Лесу, но не она. Рано ей срастаться корнями с ближайшими деревьями, рано вплетать волосы в ветки кустов, рано разноситься по Лесу опавшими листьям. Вот приходит она к старому дубу, на котором сидит мудрый ворон. «Скажи, как мне выйти из Леса?» «Из него нельзя выйти. Лес — это твой мир, заблудшая душа» Не устраивает девочку такой ответ. Жалеет её ворон и предлагает на выбор шесть предметов, каждый нужный для безопасного достижения края лесного. Но предупреждает мудрая птица, что взять разрешено лишь один из них. Смотрит слепо девочка на дары: ключ, карта, лук со стрелами, лампа, котомка с едой да монетка непонятная, рисунок на которой стёрся от времени. «Как просто! — говорит девочка. — Вот же карта! Я возьму её и выйду из Леса» С раздражением ворон смотрит на неё. Берёт девочка карту и идёт дальше. Следует за указаниями на карте и забредает в логово к волкам. Раздирают голодные звери девочку на части, и остаётся карта на мшистом ковре, залитая кровью. Не знала девочка, что не всегда самый лёгкий путь является самым безопасным.

Притча о Лесе. Минута пятая»

Претенциозное представление мастера манипуляций. Тараканы в голове, что миллион актёров. Вот только одно исполнение. Язык, что сталь — рубит с плеча. Занавес — и всё по новой. Вечность отмерена. Роли распределены. Если надо — перераспределить не составит труда. Она меняет заложенное в людях природой. Убеждает в том, что считает выгодным для неё. Оценивает мельтешение в голове. Мысли не безмолвны. Для неё они кричат. Правдивый образ — отсутствие образов. Может подстроиться под любого. Расчётлива и хитра. Всегда нарасхват в сочинении ловушек. Одурачит беса, обставит бога. Выкинет семь в шестигранном кубе. Фокус или талант? Талант в фокусах. Если надо — эрудированна. В остальное время умна. Если надо — глупа. В остальное время недогадлива. Есть ли правда в написанном? «Скажите, что вы любите роскошь, и вы увидите её либо в обворожительном, если вы противны ей, наряде, который обязательно захочет ваша жена и на который вы будете копить всю оставшуюся жизнь; либо в скромном закрытом платье, к которому даже монашка не придерётся, если вы интересны ей, но всё равно раздражаете; либо обмотанной в простыню, если она вздумала посмеяться над вами. В любом случае, она никогда не выбирает того, что хочет сама. Вернее, она всегда выбирает то, что ждут или не ждут остальные, но для неё это как раз и означает иметь свой выбор» Нетривиальна до патоки. Сладкая внешность. Колкий язык. Лицо неоднородно. Мишура, мишура, дабы не заползли под маску в самую пропасть. Чёрный глаз равнодушен. Цветной глаз идеален. Отражает биение сердца. И следы чужой мысли. Рога как будто четыре. Да основания два. Как ствол рассекает молния, рассекло намерение рога. В небо и землю устремлены половины. Четыре конца на два рога. Что бант, только личный. Прихоти в каждом рукаве. Фокусник обзавидуется. Сложно не влюбиться. Невыносимо трудно любить. Дёргает за струны, проверяя на прочность. Когда не может расколоть орех, прибегает к обходу. Родственники вдохновляют её. Родственники же раздражают. Крепкие орехи. Скорлупа, что алмаз. Приходится выуживать мысли иначе, по нормальному. Что за деревенские методы — разговоры! Что за развлечение! Подниматься всё выше, бросая вызов неподатливым материям. Терпящая облилась бы слезами от умиления. И страха пред дерзким вызовом. В шутливом рассказе есть злая вымученность. Истинное счастье — видеть счастье во всём. Пока играет музыка, бал не кончается. Почему надо останавливаться сейчас? Радость прячется в каждом штрижке. Что же не выдавить её? Заглотить полностью, как вкусный десерт. Поделиться с окружением, если нет аллергии. Если нет неприязни. Культ веселья ей не нужен. Она просто умеет получать удовольствие от всего, что делает. От всего, что делается. «Послушал я анекдоты священнослужителей о Хатпрос, посмеялся. А когда повстречался с ней лично, посмеялся ещё раз — над знакомыми, рассказывавшими глумливые байки. Как эта утончённая, прелестная дама с выдержанными манерами, завлекательным взглядом, очаровательной улыбкой может, согласно клятвенным увещеваниям служителей, во время переговоров спрашивать у церковников, сколько у них извилин в голове и правда ли, что служители в мужских монастырях (стыдно повторять такое!) лобызают персики друг друга! Ни на секунду не поверю, что эта блистательная женщина может опуститься до таких низких выходок!» Тройное дно у невинного взмаха. Вымысел в движении воздуха. Позлить податливых и спрятаться за спину братца. В обиду себя не даст. Выгонит с праздника жизни, если испортят восторги. Раздаст конечности глупцов на аукционе. Всему находит применение. Жаль выбрасывать инструменты экстаза. Застелет стол старыми платьями, если потеряет листок с функционалом. Азарт смакует по капле. Опасно вьётся пружинка. Злопамятность в придачу кружится. Церковники устанут молиться. Давно стали предметом её анекдотов. Щекочет их мысли по капле. Выскребает ложечкой терпение. Так ли много теплоты в мёртвой кукле? Уважение раздаёт по крупице. Пятёрка ещё ухватила. Другие остались с дыркой. Жуют собственные кушаки в приступе злости. Достижения умирающих не стоят её вздоха. Возраст и опыт ничтожны в мире бессмертных. За институтом болезней следит с удовольствием. Так чарующе прекрасны непонятные болячки. Откуда берутся, куда пропадают? В медицине Королева — настоящая королева. Как же упустить этот миллион причин, истачивающих чужие тела? Как пройти мимо таких далёких явлений? Сотня танцев, треть всех искусств, десяток древних языков. Фу, и зачем столько знаний? Сама поражается своей осведомлённости. Не хвастает талантами — хранит для подходящих моментов. Всю себя в обмен на случай. Иначе в чём яркость помоста, на котором не вытачиваешься в шедевр? «Она злая, очень злая. Все её помыслы и желания направлены на хаос и разрушения. На рождение беспорядка. На убийство спокойствия. Но она не сосредоточие зла, как могло бы показаться. Всего лишь неугомонное, шаловливое дитя, которому скучно, когда вокруг тихо» О вечности стихов не сложить. Сколько ни плескай, слова утонут. Коромыслом застрянут в меже, не угнавшись за потоком. И не постичь реку неоднородную. Такую, которая сама не решит, какая она. Можно каждый день писать её по новой. Собирать картины на выставку. И занимать ими пространство. Ближе к ответу не стать. Жизни не хватит, ведь река не иссохнет. Прибьёт мольберт к берегу. Смешной пророк, не трать силы! Тяжела ноша утопленных. Бери свой илистый камень и иди. Одарённый, испивший благодати, да несчастным будет. Божество далеко, не дотянуться. Возьми и вовремя отойди. Ужиться с бурей может только ещё больший кошмар природы. Взаимны пристрастия пары. Близок по духу Хат’ндо. Едины в поисках энтропии. Ревностно оберегают интересы друг друга. Горяч полыхающий изумруд. Что в Лесу творится! Беззастенчивые вороны стеснительны в её присутствии. Глухие предпочитают не слышать. Ведь то, что слышат, не приводит к оттепели. Шептались, что Терпящая втайне опасалась Королеву. Породила лгунью виртуознее себя. Сколько гордости малютке! Сколько хлопот Матери! Не воспитать придурь, коли развилась зараза. А так ли оно теперь важно? «Не дайте обмануть себя: левый глаз Хатпрос не слеп. Её зрение связано со зрением Хат’ндо, и наоборот. Хатпрос видит правым глазом окружающий мир, а левым — то, что видит правым глазом её брат. Аналогично и для него. Таким образом, они всегда знают о местоположении и занятиях друг друга» Претенциозная патока нетривиального мастера. Сладкие тараканы, что миллион актёрских внешностей. Колкий язык рубит, что сталь — лица и плечи. По новой заползать сквозь занавес в пропасть. Вечная чернота отмерено равнодушна. Идеальные роли глаз распределены по цветам. Заложенное отражение меняет биение сердца природы. Оценивает мельтешения следов чужой мысли. Правдивые прихоти образов в каждом рукаве. Может фокусника подстроить под завистника. Расчётливо влюбиться так хитро и сложно. Всегда невыносимо сочинять ловушки нарасхват. Одурачит струны, обставит прочность. Шестигранный орех кинет для седьмого обхода. «Вы тоже заметили, друзья? Чем дольше говорю с ней, тем большим сумасшедшим себя чувствую. Глаголю, как безумный! То ли со мной не лады, то ли беда какая делается. Творится невесть что! Разобрать уже ни слова не могу. Жестоко потешаться над глупыми, Королева, жестоко!» Тройная вечность стихов до дна складывается. Вымысел плескается, тонет воздух. Позлить коромысло и спрятаться в меже, в спине потока. В обиду постичь реку. Выгонит день с нового праздника, если напишут восторги. Раздаст картины глупцам на выставке. Всем рекам применяет иссушение. Одарённый азарт смакует благодатно. Опасно плескается тонущая пружинка. Злопамятность далеко, как божество кружится. Церковники вовремя отходят, молясь. Или молятся, отходя. Нет смысла в словах. Хатпрос всё равно вертит ими, как кусочками мозаики, разрушая и собирая воедино смыслы. «Хатпрос не может потеряться в бесконечном Лесу. Для всех Лес — это лабиринт с миллиардом дорог, которые переплетаются друг с другом и ветвятся на миллиарды более мелких. Но Хатпрос нет дела до законов Леса. Она делает вид, что следует им, чтобы не выделяться на фоне других послушных зверушек. Но на самом деле она выше, значительно выше их и просто вводит механизмы в заблуждение. Лес не догадывается об обмане и позволяет ей всё». Глава 27.2 Скверное чувство — Ты не любишь собак? — я подавила возмущение, когда Сайтроми бесцеремонно пнул в сторону дворняжку. Собаки мне всегда нравились: послушные и преданные животные. — Ты сделала такой вывод из-за одного плешивого пса? Вот если бы я обидел целую свору… Я недовольно поморщилась. Осознанно или нет, Король некоторыми изречениями будто намекал на мои душевные терзания. Мимоходом затрагивал тему мести, побуждая меня снова и снова утопать в мыслях о встрече с Катрией. Попутно и как-то небрежно ронял размышления о кровопролитии и распрях, проезжаясь по моему обострившемуся чувству недоверия. И теперь вот это. Безобидная фраза, от которой волоски на руках встали дыбом. Вероятно, порядок слов и точность подбираемых высказываний являлись совпадением, и всё же… Это было странно: замечать за собой проявление лицемерия. Я разоблачала собственное непонятное отношение к людям и тут же защищала, подбирая оправдания и примеры из прошлого. Всегда, с самого детства, человеческая жизнь… да что там, любая жизнь представала перед глазами в виде красивого цветка. Каждый человек — это одинокое растение, пробивающееся к свету, требующее тепло и ласку. На каждом этапе жизненного цикла, начинавшегося с вытягивания стебелька из-под земли и заканчивавшегося медленным увяданием, было что-то захватывающее и будоражащее. Восхитительное, как произведение искусства, доводящее до катарсиса и ощущения гармонии и совершенства. Правда, если не смотреть так глубоко, все эти впечатляющие черты не проступят сами собой на поверхности. Поэтому цветы так легко срывать. Но вот же странность: не испытывая сожаления из-за вынужденных убийств единичных личностей, примеры чего я постоянно наблюдаю с ранних лет, при этом страшусь увидеть гибель большинства. Все мои пылкие выкрики о мерзостях войны с бесчисленными жертвами выглядят двуличными после того, как я прервала жизни дочери Нолимов, Ташефа, нескольких монашек и других людей. Равнодушно сносила уход из Часов бандитов в деревне Юдаиф, страдавших раненных в лагере близ Байонеля, несчастных, чьи личности подавлялись в телах, занимаемых Сайтроми… Почему массовые смерти поражали до замирания сердца, если являлись просто набором единичных смертей, собранных в одном месте за один отрезок времени? И всё же это было логично. Я смирилась с этой мыслью сразу же, как она пришла в голову. Если вернуться к метафоре с цветами, объяснить ещё проще. Один цветок сорвать не жалко. Или не совсем жалко, если он наделён пленяющей красотой. А вот затоптать целое поле, покрытое чудесными головками… Какая растрата. Совсем не хочется быть тем негодяем, который разом стирает с лица земли всё это. Может, представители человеческого рода и не достойны сравнения с прекрасными цветами, однако эти образы неизменно переплетались в моём сознании. И это не говоря о том, что наблюдаемая со стороны смерть сама по себе сложное и запредельное явление. Иногда она кусает, как комарик, и на это смотришь с безразличием и осознанием естественности процесса. А иногда ранит в самое сердце, даже если приходит не за тобой, подавляя силой своего вмешательства, нарушая размеренное течение жизни. И чем больше людей захватит в свои объятья смерть, тем ощутимее это давление. — Неужели бессмертные не научились ценить жизни тех, кто вынужден уходить? — не удержалась я. — Я уже говорил, что никто по-настоящему не умирает, — отстранённо ответил Король, мыслями пребывая в другом месте. — Наш мир заключён в круговорот энергии. Ничто не исчезает в пустоту. — Это слабое утешение. Если твои знакомые разом умирают, ты не можешь успокаивать себя, что ещё поболтаешь с ними в виде энергии. Сайтроми пристально посмотрел на меня, будто заметил бросившуюся в глаза деталь в моём облике. — Ты подняла эту тему из-за предстоящей встречи с настоятельницей? Гложут сомнения? — Нет, просто… мне показалось, что… нет, не знаю. — Я отвернулась, разом сбившись. — Никаких сомнений. — Лучше не развивай эту тему. Так увязнешь в представлениях, что начнёт мерещиться, будто ты в действительности уважаешь и ценишь всё, что делает эта женщина. — Ну, не до такой же степени! — Отмахнулась я. На самом деле сомнения существовали. Но они касались отнюдь не Катрии, с необходимостью убийства которой трудно поспорить. А вот перспектива дальнейшего пребывания в одной упряжке с Сайтроми тяготила. Меня и тут разъедали противоречивые чувства. С одной стороны, его сдерживаемый тон, вострые взгляды, лёгкие насмешки и незаметная опека возвращали в детство. С ним я невольно ощущала себя увереннее, в безопасности, под надзором старшего и мудрого знатока мира. А также знала, что я нужна ему — для реализации идей или просто для компании, не столь важно. Идти с ним в одном направлении было приятно. И страшно. Это и была другая сторона. Я видела, куда движется Король. Отчётливо различала финишную черту и ожидавшие там вещи и лица. С высшей целью или развлечения ради, Короли раз за разом устраивали схожие представления, кровавые и беспощадные, не ведая компромисса и не давая человечеству поблажек. Они жили войной, дышали идеями о ней, всеми фибрами стремились к ней и только к ней. Это уже был ритуал. Необходимость, зависимость, от которой ненасытные и скучавшие бессмертные не могли и не желали избавляться. И мне не хотелось попадать туда же, в это кольцо удушливой значимости всех их деяний. У меня не было цели в жизни, но заполнять пустоту чужими мечтами я не собиралась. Лучше уж весь отведённый срок скитаться по лесам, городам, забредая в глушь и застревая в ничем не отличающихся друг от друга селениях, чем остановиться и обнаружить себя окружённой алчными физиономиями с далёкими мне стремлениями. Возможно, я сумею остаться возле Сайтроми, не погрязая в идеалах его семьи. Только нужна ли ему буду такой, непредвзятой, сопротивляющейся, отказывающей в помощи? Требующей ласки и заботы и отвергающей его убеждения? Очень скоро я утомлю Короля, и он, поглощённый продумыванием военной стратегии и общением с вылезшими наверх братьями и сёстрами, спихнёт меня на слуг и сократит время наших встреч. Так не уйти ли мне раньше? Сделать это сразу после расправы над Катрией, или растянуть расставание? И если я всё же решусь, отпустит ли меня Сайтроми? Он мог и не шутить, утверждая, что постарается удержать моё доверие. Между тем ситуация в Королевстве изменилась. Атмосфера резко накалилась, и не успели люди и глазом моргнуть, как их закрутило в прихотливый круговорот. Король Антуар объявил войну. Я сначала не поверила ушам своим. Почти одновременно с растущим недовольством и страхом людей Сайтроми стал часто разговаривать вслух, обращаясь к Хатпрос, из чего я заключила: она как-то связана с переломом устоев человеческого общества. Ну, не могла война людей начаться сама по себе, даже учитывая, как это естественно для их природы. Не под контролем всемогущего Lux Veritatis, бдевшего порядок и мир в Королевствах. Надо отдать должное последним: Церковь быстро спохватилась и, если принимать на веру рассказываемые полушёпотом в тавернах новости, отправилась на переговоры с упрямым королём. Внял Антуар их предупреждениям или нет, мне неизвестно. В качестве ещё одного шага города наводнили духовные личности, проповедовавшие смирение и человеколюбие, напоминавшие каждому прохожему, что вражда с себе подобными прибавляет демонам сил. А чем могущественнее проклятое отродье, тем ближе человечество к погибели. — Терпящая плачет там, в Небесных чертогах! — кричали люди в рясах на улицах. Они цеплялись к людям, заглядывали им в лица и грозили повышенным, полным рока и мистики голосом, какие страсти ожидают оступившихся. — Это могут быть Зрячие? — мне не нравилось, как много вокруг церковников. Будто мошкара, они крутились повсюду: на каждой дороге, в каждом поселении. Я почти физически чувствовала, как растекались проповедники по землям, разъедая увещеваниями непримечательное существование граждан. Вот только что могли они сделать? Люди войны не желали. Боялись её так же сильно, как и Lux Veritatis. Убеждать следовало в первую очередь короля Антуара, что в старческом маразме узрел заговор, зреющий на другом континенте. — Вряд ли их так много, — сказал отец, пренебрежительным жестом отгоняя от себя мужчину в одеждах служителя. С точки зрения случайного зрителя можно было подумать, что высокомерный господин отмахивается от надоедливых прилипал, коими в его глазах выступали попрошайки, пьяницы, зеваки, напрашивавшиеся в провожатые, и, конечно же, настойчивые святоши. — Упорные, — поморщился Сайтроми. — К их несчастью, не в случае с огнём. — Ты же не собираешься… — я не договорила, встретившись с раздражённым взглядом Короля. Само собой, он не станет выдавать своё присутствие, находясь в окружении большого количества народа. — Ты и сама поняла глупость вопроса, ведь так? Это была шутка, — сварливо сказал отец. Сайтроми проявлял поразительное миролюбие, оказываясь в гуще людей. Когда я была маленькой, он тщательно избегал человеческие поселения, игнорировал жителей попадавшихся населённых пунктов и вообще вёл себя так, словно… они не достойны его слова. Мне всегда казалось, что люди злят Короля, поднимают внутри него бурю негодования одним своим видом. Что он сторонится их как раз потому, что боится сорваться, оставляя заметный след ищейкам Церкви. Теперь же Сайтроми спокойно огибал прохожих, равнодушно скользя по ним взглядом. Он всё так же не заговаривал с людьми без надобности, и когда к нему обращались с вопросом, молча проходил мимо, будто говорившего не существовало. Ему сердито фыркали в спину, называли вполголоса заносчивым ублюдком с мешком золота. Это ни к чему не приводило. И всё же я знала, что передо мной — одна из самых покладистых масок Короля. Он на самом деле не такой. В легендах Сайтроми выделялся опаляющей врагов яростью и нетерпением ко всему, что шло вразрез с его прихотью. Эти надуманные истории сквозили преувеличениями, и всё же… Если читать между строк и отбрасывать религиозные мотивы писавших, характер Короля менялся несильно. Об этом свидетельствовали также и рассказы Спустившихся, той же Тигоол, например. Они тоже могли не знать всей правды, но в общих чертах описывали среднего брата как личность, с которой лучше не ссориться. Получалось, что сдержанным Сайтроми был с немногими и в немногочисленных ситуациях. Единственный, кто зажигал в уголках глаз Короля редкий огонёк бессильной желчной ярости, оказались те самые церковники, заполонившие улицы. Отец не замечал и их, однако иногда, дождавшись, когда очередной проповедник отвернётся, из-под полуопущенных ресниц бросал в спину неповторимый холодный взгляд. В нём я читала отражение сотен жестоких и непримиримых мыслей, роившихся в сознании бессмертного. В такие моменты Сайтроми казался невероятно живым, выходящим за пределы накинутой брони из задумчивости и злой насмешки. И я внушала себе, что лучше уж маска язвительной снисходительности, так часто демонстрируемая им, чем видеть реального Сайтроми. — Как ты думаешь, — я в волнении покусала палец, — я хорошая… личность? — Что? Наверное, он предпочёл бы, чтобы я нечасто выходила из созерцательного молчания. — По-твоему, я могу называться… положительной? Если я сложила правильное мнение о нём, ему не составит труда ответить. Повисшая пауза не могла сбить меня с толку: отец точно собирался что-то сказать, предварительно мысленно отсекая ненужные фразы. — По меркам чего мне оценивать? — выдал он наконец, и я только пожала плечами. — Задай этот вопрос религиозному служителю, и он ответит, что нет. И будет прав. С точки зрения пользы обществу ты тоже девиантна. Я бы даже сказал, отвратительна, — я вздрогнула от хлёсткости подобранного слова. — Но тебя в самом деле интересуют мнения всех этих людей? — Меня интересует твоё мнение. — Тогда да. — И ты так считаешь, потому что… — понуро продолжила я, не довольная издевательски кратким ответом. — Ты не совершила ничего, что, по моим меркам, навесило бы на тебя клеймо злодея. Хотя для попадания в их лагерь тебе нужно быть Терпящей… — А-а, — разочарованно протянула я. Значит, Король в принципе не разделял окружавших на хороших и плохих, полагая истинным злом лишь бросившую их Создательницу. Тогда дальнейшие уточнения не имели смысла. За четыре дня мы преодолели половину пути к усадьбе Шерье. Но Катрия всё равно была далеко. Она что-то подозревала… ухватывала шестым чувством, и потому не соблазнялась приглашениями Антуара. Мог ли престарелый король заставить её подчиняться? Это и было проблемой. Если змея не выползет из норы, стратегию придётся полностью переделывать. А я не была уверена, что у Сайтроми так много свободного времени в запасе, чтобы охотиться на увёртливую заразу. Требовалась провокация или давление. Отец попросил оставить отработку плана Хатпрос, положиться на её хитрость и расчётливый ум. И просто двигаться вперёд. Тревожные метания от берега к берегу не навеют попутного ветра. — А в самом деле… — неловко начала я. — У тебя ведь есть какие-то цели? Не в глобальном смысле, а… вот сейчас. Что-то помимо Катрии? Что в твоём списке значится после? — Нужно встретиться с Хатпрос. — Сайтроми надолго умолк, и я всерьёз забеспокоилась, не породило ли это простенькое откровение волну вопросов у той, что услышала. — Так или иначе, мы достигнем тот относительно безопасный оплот, что она успела отвоевать. Усадьба по дороге к нему. Мы ничего не упускаем и никуда не опаздываем. Пока что. Я не преминула поинтересоваться, куда направилась Сат’Узунд и сможем ли мы повидаться с ней когда-нибудь. Отец дёргал плечами, уверяя, что у неё свои дела, как сейчас — у самого Сайтроми, но в конечном итоге она тоже придёт к Хатпрос. Такое разделение на территории врага поражало самоуверенностью и независимостью, проявляемой бессмертными. Они готовы были держаться вместе, но не сразу. На данном этапе ходить раздельно безопаснее, хотя я плохо понимала, как это поможет им, если присутствие на Верхнем этаже хотя бы одного владыки Спустившихся обнаружится. Сошлют обратно вниз одиночку вместо троих? В усадьбу мы прибыли раньше Катрии. Ополоумевшая предсказательница всё-таки уступила жалобным просьбам, переполнявшим письма Антуара, и покинула безопасные стены обители. До Шерье ей ближе, чем было нам, но всё равно путь отнимал время. Я предложила подослать убийцу, пока женщина в дороге, на что Сайтроми ответил отказом. — Мне надо задать ей пару вопросов. Лично, — сказал он. — А ты разве не желала личной встречи? — Я нервничаю, — ужасно боялась, что всё пойдёт не так. А вот Король, истинно, ничего не страшился. Он пришёл волком в овечьей шкуре в стан врагов и бесстрастно разгуливал среди них. И пока Сайтроми рисковал только свободой передвижения наверху, я ставила на кон свою жизнь. Сложно поверить, но, полагаясь на его защиту, я рисковала даже больше, чем если бы самолично объявила войну Lux Veritatis или завалилась в гости к Катрии, обвешанная оружием. Усадьба принадлежала пожилому мужчине — какому-то отставному деятелю без семьи, доживавшему свой век в тишине и покое. Насколько мутно было в его голове и что он знал о пришедших к нему гостях, мне неизвестно. Однако вёл он себя радушно, хотя и сдержанно. Приветствовал Сайтроми кивками и сухим деловым тоном, мою руку одарил лёгким касанием губ. — Он ждёт скорое прибытие Антуара, которое не состоится, — поделился отец. — Располагайся, как у себя дома. Он жестом указал на светлую гостиную с цветами, не накрытым обеденным столом и креслами. В углу стояло пианино. Сайтроми сказал, что мы проведём в этом доме не более трёх дней, согласно доносу шпионов, отслеживавших передвижение провидицы. Лучше бы я не знала этого числа. Неопределённость тяготит, но зато не приходится напряжённо кусать ногти, отсчитывая часы до встречи. Однозначность нервировала ещё больше. Я видела финальную черту, после которой… а что случится? Я взгляну в жестокие глаза женщины, придумавшей мучить меня в своём подвале? Покажу, что победа за мной и моими союзниками? Разрушу её уверенность в своих способностях и Терпящей, которая не уберегла Катрию от ошибки и не предупредила о западне? Я перебирала в уме разные варианты моего поведения и её реакции. И не могла решиться, на каком задержаться. Кровавая пелена не застигала мои глаза. Я не жаждала вцепиться настоятельнице в глотку. И всё равно была не в состоянии оставить это дело незавершённым, уйти в соседнюю комнату и передать исполнение приговора другим. Как я могла раньше надеяться, что Катрию убьют в дороге? Зачем вообще предлагала такое? И всё же эти три дня впереди казались невыносимо долгими. В какие-то отчаянные моменты повышенной эмоциональности хотелось просто сбежать, бросить все задумки, перевесить все планы на тех, кому они впору. Я пробовала занимать себя чтением и посторонними мыслями, но… Самообладание катилось в бездну, стоило поднять глаза и взглянуть на часы. Стрелки бежали размеренно, словно глумясь надо мной. Как не начать сходить с ума в тишине и безмолвии белых стен и чистой мебели в доме, где даже пара слуг учтиво немногословны и исчезают, как только в сердце зарождается жажда побеседовать о незначительных мелочах? Как Сайтроми сохранял такое приподнятое расположение духа? Он медлительность времени совсем не замечал? Ну да, Король столетиями ждал шанса подняться на этаж людей, что ему эти три дня. Да и что такое убийство женщины, пусть и такой надоедливой, готовой разрушить стратегию самовольных бессмертных? Всего лишь устранение помехи. Для меня же это являлось чем-то большим. Важным шагом, который я бы никогда не желала делать, если бы обстоятельства не заставили. Если бы Катрия сама не спровоцировала эту бурю в моей душе. Проклятая фанатичка! И теперь я убивалась, напряжённо сидя на софе с медовой обивкой, не способная расслабиться, отдать всю себя отдыху и комфорту уютной обстановки. Нет, я уставлялась в одну точку и, ёрзая на подушках, долбила одни и те же размышления с упорством шахтёра. Вот эта мысль недостаточно обточена — глубже, ещё глубже вгрызться в неё стёртыми зубьями! Зато только они, эти насыщенные переживания, имели какую-то яркость сейчас. Всё остальное — блёклая гостиная, неинтересные лица слуг, уединявшийся для длительных бесед с сёстрами через их загадочную связь имён Сайтроми — терялось на фоне щекочущего напряжения, пульсировавшего в моих жилах. А вместе с запахами исчезали и вкусы. Я ела, чтобы не ослабеть, и блюда, приготовленные умелыми поварами для своего требовательного хозяина, казались пресными. И раньше не гонялась за удовольствием от еды, а теперь и такая простая радость, как игра вкуса на языке и дёснах, сошла на нет. А вот сон, которого я должна была лишиться, приходил по расписанию. Спала даже крепче обычного, что не укладывалось в моё понимание собственного состояния. Тягостное чувство, довлевшее надо мной, усугублялось примерно в середине дня, когда хозяин спускался в гостиную поиграть на пианино. Пустоту комнаты заполняли приятные звуки, что поначалу всегда неловко разрывали плотную пелену тишины, а потом всё смелее и смелее набирали темп. Отставной деятель неплохо играл. Он явно не стремился к совершенству, наслаждаясь своим навыком и стремясь поддерживать его каждодневными повторениями мелодий. Но какими бы простыми они ни были, пробирали мою разбережённую душу до основания. Я уже не могла послушно сидеть на одном месте, вскакивала и торопливо шла к окну. Наблюдение за живой природой, в которой скрывалось значительно больше деталей, чем в утончённом интерьере гостиной, помогало не скатываться окончательно в хандру. Казалось, что прошла вечность, а календарь сбросил лишь лист. Кошмар, ещё столько же я не выдержу! Катрия, конечно, могла прибыть и раньше… а могла и задержаться. Какая же всё-таки осязаемая разница между пребыванием в пути и сидением на месте в четырёх стенах. Пока мы двигались, то есть были заняты каким-то действием, ожидание неизбежного не тяготило. Я стала блуждать по усадьбе, дабы создать иллюзию активности. Поднималась и спускалась, заходила в комнаты, заставляла себя разглядывать узоры на невзрачных кремовых стенах. Старалась не попадаться на глаза слугам, чтобы те не решили, будто мне скучно, и не захотели нагрузить меня простеньким делом. Оно не спасёт от мрачного настроения, только раздражит ещё больше. А вот разговор с людьми, ничего не значащий и ни к чему не обязывающий, помог бы, только слуги всё равно разбегутся. Так уж принято в их маленьком мире — вышколенные работники не досаждали гостям беседами. А если те сами просили, это становилось поводом для настороженности и подозрений: вдруг кто-то пытается выпытать секреты хозяина? Чтобы не сболтнуть лишнего, слуги предпочитали вовсе не вестись на непринуждённые расспросы гостей. Я трижды обошла все комнаты, периодически бросая нетерпеливые взгляды на часы, пока одна мелочь не кольнула внимание: кое-чего не хватало. Абсолютно всё осталось прежним, потому как утёкшая с холста краска всё равно не вписывалась в рисунок, и всё же… Проморгать исчезновение Сайтроми — это ж надо… И чтобы понять это, мне требовалось трижды потоптать одни и те же места? Если бы прямо сейчас в парадную дверь ворвалась Катрия, уверена, и её бы я не приметила — до того была рассеяна. Отец не нашёлся и спустя тридцать минут. Я ещё раз оббежала помещения, вышла на улицу, заглянула в маленький сарайчик, прежде чем опросить слуг. Но и они пребывали в той же удивительной слепоте, в которой обнаружила себя я полчаса назад. Только людей незнание не смущало, и это ещё сильнее поразило меня. Как будто очутилась посреди чего-то страшного — землетрясения, убийства, неважно, — а участники в упор не видели главной детали, будь то трещины в земле или остывающий труп. Зато я пялилась на эту диковинку во все глаза. Слуги вели себя обычно. Тогда сама собой созревала догадка, что, возможно, Сайтроми меняет «костюм». — Вы не видели моего попутчика? — я обратилась напрямую к хозяину усадьбы, следя за его поведением. Не хотелось бы позволить отцу вновь разыграть себя. Однако мужчина буднично взмахнул рукой, как он часто делал, когда чего-то не знал. А потом так же естественно едва уловимо коснулся бакенбард. И этот жест наблюдался за ним уже не в первый раз. — Думаю, он отдыхает, — и хозяин усадьбы кивнул сам себе. — Мне показалось, он не спал ночью, и сейчас, должно быть, испытывает потребность в отдыхе. Вот только ни в одной из спален Сайтроми не было, чем я зачем-то поделилась с собеседником. Вряд ли убеждать мужчину в побеге его гостя — здравое решение. Однако отставной деятель явно не желал проверять лично и невозмутимо отделался от меня убеждённым: «Вы что-то упустили». Я размышляла о внезапной загадке, и это отвлекало от угрюмого брожения по коридорам. Что было положительной стороной ситуации. А вот отрицательная… Исчезновение попутчика подняло волну страха. Я не готова остаться одна сейчас, когда Катрия уже близко… когда мы были так близко к вынесению ей приговора! Вытряхнув из головы преждевременные подозрения, я постаралась адекватно оценить пропажу Сайтроми. До ближайшего города час езды на лошади, но слуги не сообщали о чьём-либо выезде. Хотя ничто не остановило бы Короля от прогулки по окрестностям. В конце концов, он не утверждал, что собирается сиднем торчать в усадьбе с утра до ночи. Скорее всего, отец вышел развеяться, а я просто накручиваю себя раньше времени. Как всегда. Даже больше обычного, потому что сейчас происходит что-то поистине важное. — Сайтроми, мог бы предупреждать, когда куда-то выходишь! — где бы он ни пропадал, услышит меня независимо от того, надоели ему звуки моего голоса или нет. Маленький минус магии имён. — Что вы сейчас сказали? — потрясённо промямлил непонятно откуда взявшийся слуга. Он как-то брезгливо прижал руки к груди, смотря с осуждением. — Мне… мне как будто послышалось… — Я выругалась, — нашлась я. Наверняка же люди используют имена Шести в качестве ругательств. Или уже нет? — Понимаю, но… как некрасиво, — уже спокойнее сказал работник, картинно качая головой. — Такие ругательства и для девушки… Почти непристойно! Я едва удержалась, чтобы не прыснуть в кулак. Значит, произнесение какого-то имени у заражённых предрассудками приравнивалось к, например, разгуливанию в гостях голышом? Здорово, люди, просто здорово! — Вы придаёте слишком большое значение словам, — от скуки ли, но мне вдруг приспичило поставить суеверного человека на место. — Если бы люди изначально не реагировали на слова, принятые в качестве ругательных, то они вскоре бы потеряли свою остроту и провокационность. — Не смею спорить. Слуга вернул себе маску невозмутимости и отстранённой вежливости, вновь отходя на позиции незаметного проходимца. С ним снова не о чем было поговорить. Однако я всё же сумела, пусть и невзначай, сбить с него эту наученную манерность. Поиски Сайтроми и роль неугомонного сторожа, которую взяла на себя чуть позже, скрасили часы до сна. На улице стояла глубокая прохладная ночь, когда я покинула пост возле окна. Спать не хотелось, и всё же я заставила себя лечь. Отец не вернулся, однако об этом предстояло подумать завтра. Яркий свет ударил в сомкнутые веки, но когда я распахнула глаза, не обнаружила источника света. Кругом было темно и слишком… влажно. Воздух оставлял липкие капли на коже, и сделалось крайне неуютно. Зябко поёжившись, я вышла из комнаты и обнаружила себя в длинном коридоре, впитавшем в себя все оттенки синего. И тогда наступило прозрение, что это сон. И всё же я не проснулась сразу же, как осознала это. Медленно прошлась по ковру, узоры на котором менялись на каждом шагу. Похоже, мне снилась усадьба. Слишком много бродила по ней, и теперь внутренности дома преследовали во сне. Только воспринималось это место как совершенно иное, лишь на первый взгляд имевшее нечто общее с реальной обстановкой дома. Я выглянула в окно, благо таковое имелось в ночной фантазии, и обнаружила, что мутное стекло снаружи оплетено сучьями. Корни и ветки прорастали в стенах, что не сразу бросилось в глаза. Один лист даже упал мне на щёку. Я сняла его и с интересом пронаблюдала, как он сереет и сворачивается прямо в ладони. В конце коридора лестница вела на первый этаж. Я спустилась по ней и очутилась в идентичном коридоре, но ещё более заросшем подобиями деревьев. Искривлённые синие стволы сыпали кору на пол и мешали пройти. Извивались змеями, обкручивались вокруг друг друга. Очарованная доскональностью образов, я завернула в приоткрытую дверь сбоку. И вышла в новый коридор. Да это лабиринт! Внутри распространялась досада, и я с жаром отмахнулась от лезших в лицо веток, проникавших сквозь стены прямо в дом. Если в узких помещениях было так тесно из-за торчавших во все стороны растений, что творилось снаружи? Дремучий лес переплетался сам с собой в причудливые формы? Перед самым лицом на ветку сел ворон. Я дёрнулась в сторону и осторожно обошла птицу. Ворон следил за мной, и в чёрных бусинах глаз читалось осмысленное любопытство. — Что ты тут делаешь, глупая? — неожиданно спросил он. — Ищу… выход из дома, — растерянно ответила я. Никогда бы не подумала, что буду разговаривать с птицей. Хотя подождите… это же сон, что тут удивляться? — Дома? — прокаркал ворон, склонив голову на бок. — Ты так это видишь, заблудшая душа? Недоумевая, я сделала тройку шагов назад. Вот только ворон не собирался отпускать меня. — Ты не слепая, что по-своему поразительно. Ты видишь деревья вокруг? — Да, — моргнула я ошарашено. Ворон пару раз хлопнул крыльями и перемялся с лапы на лапу. Дёрганные движение чёрной шеи разгоняли блики, мешали сгущавшейся мыльце скрывать образы в коридоре. — Но ты, тем не менее, здесь, а не там. Неужели есть седьмой дар? — хрипло выговорил он. Я протянула руку, желая притронуться к птице. Но мой неожиданный собеседник отскочил на ветку сзади, уходя от контакта. Непроницаемые чёрные глаза окантовывала серебряная полоска, гипнотизировавшая своим блеском. — Крр, я вижу. Это опять Они! — Ворон грозно дёрнул крылом. — Ну кто просил Их вмешиваться? Несмотря на нелепость положения, в котором я беседовала с птицей, мне не было смешно. В бессмысленном разговоре присутствовал намёк на глобальность с оттенками уставшей вечности. Я чувствовала, что мои метания по коридорам кажутся мудрой птице бесконечно мелочными, однако ворон видит в них большее. Глубокое дно колодца, которое неискушённым предстаёт в виде нагромождения камней. Дно, до которого невозможно доглядеться. Но оно было, и об этом легко догадаться, даже будучи безглазым. — Долго будешь анализировать меня таким пристальным взглядом? Я не сразу заметила, что пялюсь не на таинственного ворона, а вздёрнутый подбородок моложавого господина. Судорожно осмотрела пространство вокруг и вздохнула с долей разочарования: сон закончился. А мне ещё хотелось поболтать со спесивой птицей. А вернее, послушать, какие загадочные вещи ворон выдаст. — А… Ты что-то сказал? — Я только сейчас поняла, что Сайтроми пытался достучаться до моего сознания. — Далеко же тебя утащило в твоих грёзах. Придётся прервать их, если планируешь не только сесть в первые ряды, но и вылезти на сцену. — Что? — Я ужасно туго соображала после насыщенного сна. До сих пор мерещилось, что на коже застыли невидимые капли. И вовсе не пота. — Катрия будет здесь через час. — Король начал терять выдержку, не видя отклика на его слова. — Что?! Я так и подскочила. Заметалась взглядом по комнате в поисках часов, которые тут же услужливо подсказали время. Раннее утро. Третий день. Тот самый третий день который я рассчитывала провести в последовательных нервных передвижениях по дому и тягостных раздумьях. Очередная пытка, как и в предыдущие сутки. И я до того свыклась с мыслью о ещё одном дне ожидания, что не готова была принять изменения. — Она… правда приедет? Вот уже сейчас? Возможно, это всё ещё сон, только уже более реалистичный? Я ущипнула себя, скрывая действие пальцев от Сайтроми. — Помощник Катрии уже здесь. Его отправили заранее — предупредить о прибытии госпожи, чтобы хозяин усадьбы подготовился. Я неистово вжала ладони в кровать, покусывая внутрённюю сторону щеки. Стоило ему сообщить об этом, и мне начали слышаться ржание лошади и стук копыт. Обман разыгравшейся фантазии, но даже понимая это, не могла успокоить участившее биение сердце. Как же близко, почти уже рядом, находилась женщина, которая отравляла мою жизнь с каждым своим появлением. От этого в груди полыхало. — Только мы не выйдем встречать её, — наклонившись к моему лицу, сказал Сайтроми. — Вижу, ты не до конца проснулась. Попробую быть максимально лапидарным. Мы выжидаем, когда она зайдёт как можно глубже в дом. И всё это время ты сдерживаешь порывы. Любые, какие бы ни дёргали тебя броситься ей навстречу. — Я умею держать себя в руках. Не нужно сомневаться, — буркнула я, пребывая на грани двух смешавшихся ощущений: ещё не до конца отошла от сказочности и лёгкости сновидения, которое хотелось смаковать, забыв о реальности с её трудностями, и при этом уже одним шагом ступила в омут тревоги. Настоящее с его предвкушением будущего неотвратимо всасывало в воронку. — Вздор. Никто по-настоящему не умеет держать себя в руках, когда дело касается ненависти. Король вышел в коридор второго этажа, и я последовала за его манящим жестом. В голове пульсировала мысль, что вот-вот начнётся новая полоса жизни. Катрия неминуемо умрёт, а с ней — грандиозный кусок прошлого, который я без сожаления принесу в жертву. Страх долбился в груди, но его было мало, куда меньше отвращения и злости, которые я испытывала к этой женщине. Такая расстановка чувств даже пугала. Но мне давно пора было смириться, что нагретая до кипения нелюбовь к настоятельнице перекрывала собой любую предосторожность. Час… Каким долгим он будет казаться. И каким мимолётным потом, в воспоминаниях, когда тревожные мысли развеются в пыль и потеряют свой вес. В этот миг каждая минута отбивала звонкий удар, от которого в ушах звенело. А в воспоминаниях всё это истлеет, перестанет давить. Сложно представить такое сейчас, пока с каждым шагом я словно передвигала вместе с телом целый мир. Проходя мимо задёрнутого шторой окна, не устояла и выглянула на светлеющее небо. Почему-то захотелось узнать, какие краски и звуки царили на улице, когда я свершала возмездие. — А куда ходил ты? — спросила я у сбавившего шаг отца то, что ещё вчера не давало покоя. — Изучал местность. Искал пути отступления, если ситуация сильно осложнится. — А она может? Я отошла от окна и сделала пару шагов по коридору. Теперь казалось, что он совсем не похож на своего двойника во сне. Тот ощущался иначе, словно незнакомец в маске, призванной вызвать ностальгию и внушить дружелюбное отношение к нему. А на деле… всего лишь фантом. На настоящем ковре даже не было узоров, что так заманчиво кривлялись в затейливом сновидении. И тут озарение пронзило яркой вспышкой. Я даже остановилась, ошалело впиваясь в одну точку перед собой. И не различила ответ Сайтроми, что не осталось незамеченным. Моя рассеянность начинала досадовать Короля. — Скажи… — игнорируя его пылающий взгляд, медленно промолвила я. — А разве… существует такая птица… как ворон? Нетерпение на лице мужчины сменилось интересом. Он наклонил голову чуть в бок, проводя большим пальцем по скуле с лёгкой щетиной. — Нет. Такой птицы не существует. — Вот как… — я пожала плечами, списывая всю странность на богатое воображение, которое сочиняет и интерпретирует мир самым непредсказуемым образом. И неожиданно для себя услышала продолжение. — Однако существует слово. Наименование несуществующего понятия. Ворон — это симулякр, — Сайтроми выразительно покусал ноготь, скрывая… неужели волнение? Я не верила своим глазам, но в непроизвольных движениях Короля появилось нервное возбуждение. — Есть древняя и бессмысленная сказка о шести дарах, освобождающих от условностей жизни. Едва ли кто-то ещё помнит её. В ней упоминается птица под названием «Ворон». Но никто не знает, что это и как выглядит. Хотя постой, у младшей сестры в спальне стояла фигурка чёрной птицы, и она постоянно утверждала, что это ворон. И да, у Хатпрос есть спальня, — Сайтроми закатил глаза. До меня не сразу дошло, что в этом такого. А потом я вспомнила, что бессмертные не спят, а значит, спальни им ни к чему. — Она сбрасывает в эту комнату бесполезный хлам, — пояснил отец. — Ненужная комната для ненужных вещей. — Но как могут появиться упоминания несуществующей в нашем мире птицы? — Я же говорю — это симулякр. Копия без оригинала. Возможно, упоминание явления пришло откуда-то ещё. Но вот что поразительно, — Король приблизился ко мне и сжал плечо. — Нельзя узнать о том, что не только не существует, но даже почти не упоминается. Никто из ныне живущих смертных никогда не слышал о Вороне. Откуда ты знаешь о нём? Мне казалось, что его внимательность продырявит моё тщедушное тельце. Уже и самой сделалось не по себе, потому как ни сказки я не читала, ни упоминаний не встречала. Получалось, что информация просто затекла в меня? Ощущение мистики и рока завладело моим настроением. Я была уверена, что Сайтроми не поверит мне, если признаюсь, что Ворон являлся во сне. Такое не докажешь, да и звучит как-то… надуманно, притянуто. Однако на мою откровенность он ответил серьёзным кивком и пробормотал задумчиво: — Логично, — и добавил с нажимом: — А пока забудь об этом. Мы спустились в гостиную, где хозяин молчаливо наблюдал за тем, как слуги обхаживают гонца. Посланника Катрии усадили за стол и обставили чашками и вазочками с помадками и фруктами. Сайтроми бесстрастно опустился в кресло и потребовал чай. И умудрился так же невозмутимо допить его, пока я сидела, как на иголках, а на еду и смотреть не могла. Атмосферу учтивого завтрака едва не разрушил вопрос новоприбывшего о короле Антуаре. И сразу стало заметно, как непринуждённая тишина превращается в тишину напряжённую. Хозяина дома и самого, очевидно, долго волновал этот вопрос, и он, нахмурившись, посмотрел на Сайтроми. Никакие вести от старика не приходили, а парочка так называемых помощников не информировала обитателей усадьбы о передвижениях короля. Представляю, какой неясной и натянутой казалась эта ситуация хозяину усадьбы. Сайтроми вежливо разъяснил, что проблема Антуара настолько щекотлива, а желание решить её с помощью дара провидицы столь отчаянно, что король тщательно скрывает каждый свой шаг на пути к месту свидания. Он может прибыть позже Катрии, но беспокоиться не о чем. Бессмертный так умело врал, что я и сама готова была поверить в сказанное, если бы не знала правды. На остальных слова Сайтроми произвели должное впечатление, и они успокоились. Отец призывом вывел меня из гостиной. На мой недовольный вопрос, зачем вообще было в неё заходить, он дёрнул плечом. — Хотел попить чай. Тебе бы тоже не мешало подкрепиться. — Ха! — Я забралась в кресло с ногами в комнате отдыха на первом этаже. Она располагалась в смежном гостиной помещении, недалеко от холла, так что становилось удобным наблюдать за важными точками. А мне очень не хотелось пропустить прибытие Катрии. И я… пропустила его. Неожиданно для себя задремала в кресле и уже сквозь барьер полусна услышала шаги по коридору. Подскочила на месте и обнаружила, что Короля рядом опять нет. Да что же это такое… Шагов было много, будто человек десять торопливо семенили в сторону лестницы на второй этаж. Я осторожно высунулась из-за двери и ухватила взглядом исчезающий за поворотом конец белоснежного одеяния. Из гостиной раздался требовательный женский вопль: — Принесите ещё полотенца! Откровенно говоря, нужно было сразу их приготовить. Настоятельница для этого и прислала служителя, чтобы вы не мешкали теперь. Ради Терпящей, неужели так сложно? Голос приближался, и я затянулась обратно в комнату, притворяя дверь. Дождалась, когда шаги удалятся также в сторону лестницы и уже смелее выдалась всем телом в коридор. И всё-таки рано что-то предпринимать. Сайтроми велел сдерживаться. Я закусила губу и вновь скрылась в комнатке отдыха. Померила её почти беззвучными шагами, опасаясь, что кто-то сверху услышит скрип половиц. Выглянула в окно, но то выходило на задний двор. Не терпелось позвать отца, однако теперь, когда в доме присутствовали духовные лица, некоторые из которых могли обладать различными полезными дарами, не осмелилась назвать его имя вслух. Даже шёпотом. А без имени Сайтроми не дозовёшься. Ему сейчас, должно быть, очень весело. Затаившийся хищник, он мог выкинуть любую шутку с зазнавшимися служителями, искавшими уют в стенах дома после утомительной поездки. Я помнила, как вольготно он чувствовал себя в женском монастыре, подлавливая и уничтожая незваных гостей. Здесь противников было даже меньше. В усадьбу с парадного входа больше никто не заходил. На втором этаже тоже господствовала подозрительная тишина. Я достойно высидела двадцать минут, но ждать больше не находилось терпения. Всё же Король оказался прав — держаться оказывалось невыносимо сложно. Слуги копошились в одиночестве. Ни хозяина, ни Сайтроми, ни служителей в гостиной не обнаружилось. Я воспользовалась отвлечённостью работников и подхватила с кресла приготовленную стопку полотенец. Повязала поверх одежды фартук с кухни, надеясь сойти за служанку. И с щекочущим страхом подумала, что среди прибывших могли оказаться те, кто держал меня в плену. Они знали, как я выгляжу, а значит незаметно подобраться к настоятельнице не удастся. А потом подумала, что так было бы даже лучше. Пусть какой-нибудь служитель узнает меня и приволочёт к Катрии. Всё равно она в западне, а на моей стороне поддержка в лице Сайтроми. Я сильнее. На втором этаже меня встретила женщина в белой рясе с синими нашивками. Она вышла из комнаты и, завидев неторопливо идущую девушку с полотенцами, тут же вцепилась в локоть. — Наконец-то! Давно пора. Давай, иди быстрее! Последняя дверь налево. Та самая комната, в которой я ночевала. Меня передёрнуло. Вопреки подгоняемым толчкам в спину, не спешила доставить полотенца. Пальцы похолодели, а в груди затрепетало. Я неуверенно постучалась в дверь. Звонкий девичий голосок разрешил войти. Пряча лицо за упавшими прядями, бочком протиснулась в проём и приподняла перед собой ношу. Пусть разглядывают её, а не меня. А сама с затаённым дыханием оценила обстановку. В другом конце комнаты возле прикроватного столика порхала совсем юная девица лет четырнадцати. Она-то и говорила со мной через дверь. Я сглотнула от удушливого запаха разложения, стоявшего в помещении. Окна были открыты, но проветривалось плохо. К душку примешивались благовония. На кровати сидел свёрток тряпок, напомнив мне что-то далёкое и неуловимое. Но не Катрию. Точно, перед мысленным взором всплывала Юдаиф, которая тоже любила вот так кутаться во всякие балахоны. — Положи сюда. — Девочка указала на стул возле двери. Я сделала шаг в сторону, стремясь рассмотреть сжавшуюся фигуру. Укутанная женщина не обращала внимания на моё присутствие. Мне совсем не удавалось ухватить взглядом её лицо, и это досадовало. Девочка заметила мои попытки и, приняв их за любопытство, завертела головой. И тут безмолвный свёрток заговорил низким скрипучим голосом: — Наверное, это будет моё последнее дело. Я чувствую, что конец близок. Я так и замерла, задержав пальцы на опущенных полотенцах. Такой неприятный, как скрежетание метала о метал, голос заставлял кожу покрываться липким потом. Тело напряглось ещё сильнее, и я усилием воли заставила конечности не дрожать. Только сейчас до меня окончательно дошло, что во всём этом было не так. Передо мной сидела вовсе не та волевая женщина, которую я хранила в воспоминаниях долгие годы и которую до сих пор думала увидеть. Эти прятки от мира, тяжёлая речь, болезненные подрагивания под одеждами… Да Катрия превратилась в калеку! Я не знала этого, хотя следовало бы, конечно, догадаться, что её не вылечили от последствий ярости белого огня. Спасли, но не починили. И настоятельница потеряла куда больше, чем я себе рисовала в фантазиях. В этот момент Катрия зашлась кровавым кашлем. Багровые капли выступили на платке, который помощница поднесла ко рту госпожи. И это окончательно выбило меня из колеи. Я зажала рот ладонью, чтобы скрыть непроизвольно расползавшиеся губы. Это было смешно! Я шла наказать человека, который и без того был наказан! — Он что, ещё здесь? — просипела настоятельница. — Уходите, пожалуйста, — выводя меня из ступора, попросила девочка. — Конечно, — зачем-то выдавила я. Помедлив, направилась к двери, мысленно пребывая в истерике. Как бы жизненно необходимо не было убить Катрию, я не могла сделать этого сейчас, когда увидела, в каком плачевном она состоянии. Мне нужно успокоиться, подавить радостное возбуждение, захватившее всю целиком, обдумать и вернуться во второй раз. Даже лучше будет. Пусть настоятельница пока помучается в том беспомощном состоянии, в котором прибывала сейчас. И вдруг Катрия вскинулась, приказывая подождать. Её расширившиеся глаза, дёргавшиеся из стороны в сторону, были слепыми. Теперь, после близкого знакомтсва с Сат’Узунд, это совсем не удивляло. Только по-настоящему слепые люди получали способность зреть на расстоянии и пронзать даже будущее. Как жаль, что из-за этого Катрия не увидит моё лицо перед смертью. И, наверное, даже не испугается, раз уже сейчас осязала подступавшую смерть. — Разве у достопочтимого господина есть служанки? — хрипло выдавила настоятельница. — Мне сообщили, что на него работают двое слуг. — Я приехала со двора вместе с посланником короля, — как неосторожно я себя выдала. Пока не обронила своё глупое «конечно», Катрия не подозревала, что в комнату вошёл не слуга. А теперь провидица впилась в меня с таким ненужным в этот миг любопытством. Или это предосторожность? — Нет, я знаю твой голос. Знаю эти надменные непокорные нотки, — настоятельница почти шептала и со свистом втягивала ноздрями воздух. — Ты сама пришла ко мне, дочь Сайтроми. Столь точное попадание должно было напугать меня. Обязано впечатлить и ужаснуть силой, руководившей провидицей. Уверена, она ставила на то, что обращение напрямую собьёт меня с толку. Но вместо потери контроля и подступающей паники я ощутила новый прилив ненормальной радости. Катрия сказала это. Она сама только что позвала того, кто находился непозволительно близко. — Нет, — неестественно ровно сказала я. — Меня зовут… — Ты пришла убить меня? Как я и предвидела, — перебила настоятельница. — Я давно жду твоего выпада. Но всё никак не могла увидеть, когда он должен настать. Девочка потрясённо застыла, сжимая платок. Её губы дрожали: она порывалась позвать на помощь, однако что-то удерживало помощницу Катрии. Я демонстративно покрутила пальцем у виска, но этот простенький жест не мог бы убедить её в чём-то. Даже при желании не вышло бы сыграть недоумение и конфуз от того, что меня так несправедливо обозвали подосланным убийцей. Я не собиралась ни отпираться, ни уносить ноги, застигнутая врасплох. Провидица сама развязала мне руки, обратившись напрямую как к дочери Сайтроми. Что ж, ею и буду. Собственное спокойствие могло бы поразить, если бы не осознание, каким уместным оно сейчас было. — Ну и чего ты замерла? — рявкнула настоятельница юной помощнице. — Она у нас! Бежать ей некуда! Зови служителей, слуг хозяина и посланцев Антуара! Вместе мы схватим эту дрянь! Всё же ей удалось удивить меня. Я приоткрыла рот, переваривая такую смешную правду: Катрия всё ещё верила, что её пригласил король. Она полагала, что я пришла сюда одна, по собственной инициативе, толкаемая жаждой мести и горячим безрассудством. И не ведала, какой козырь лежал в рукаве её врага. Каким бы даром ни обладала эта женщина, он не обозревал все превратности судьбы. Как удачно. — Ты умрёшь, если скажешь хоть слово, — предупредила я девочку. — Вылетишь в окно за спиной. И для наглядности дёрнула пальцами, легко впечатывая ошарашенную помощницу поясницей в столик. Бедняжка не знала, что делать. — Не ведись на её угрозы! — Катрия попыталась повысить голос, но тут же зашлась кашлем. Состояние не позволяло ей кричать и даже громко разговаривать. Ещё один несомненный плюс. — Она одна… а нас… много… — Уже не так много. Я дёрнулась вбок. За моей спиной стоял, опираясь о закрытую дверь, Сайтроми. Когда он успел войти столь бесшумно и сколько ухватил из короткого обмена угрозами, оставалось только гадать. Левая щека мужчины напоминала треснувший сосуд, и некрасивые кровавые полосы прочерчивали половину лица от уха до подбородка. На мой кричащий взгляд он ответил небрежным пожиманием плеч. — Кто это? — не имея возможности рассмотреть нового посетителя, спросила настоятельница. Какой же фееричный проигрыш она встретит в финале своей жизни! Я думала, что втоптать её в грязь так, чтобы Катрия прочувствовала горечь своей ошибки за все издевательства над забитым напуганным ребёнком, будет невыносимо сложно. Верила, что провидица — опасный хищник, гончая, которая ведает обо всех шагах врагов наперёд. А на деле… Это даже разочаровывало, как самоуверенна и неосторожна она была. И от этого представление её убийства уже не так грело душу. — Он всё ещё в тебе, — вместо ответа проговорил Сайтроми, буравя обмотанную тряпками женщину взглядом. — Я чувствую его в тебе. Неожиданно Катрия сжалась в тугой комок прямо на кровати, стоная и сыпля проклятья. Помощница метнулась к ней, но в ужасе остановилась, явно не понимая, что предпринять. — Горю… я горю… — Слова провидицы с трудом можно было различить. — Моё тело пылает… Потуши меня! И вмиг всё прекратилось. Катрия уткнулась носом в покрывало, и только сипящее дыхание выдавало, что она ещё жива. Я таращилась с восторгом и недоумением. — Твой подарок не покидал её все эти годы. — Сайтроми улыбнулся краешком губ. — Огонь погас, но сущность белого пламеня сохранилась в живом горячем теле этой женщины. Она всегда чувствовала его рядом. Внутри себя. Для неё белое пламя так по-настоящему никогда и не затухало. Меня пробрал озноб. Наказана, давно наказана. Ещё за свой первых грех там, в обители. — Сайтроми, — проскрипела Катрия, не поднимаясь. — Какая честь. Четырнадцатилетняя девочка очнулась и с воплями бросилась к окну. Король перехватил её и, заткнув рот ладонью, бросил на стол. Склянки и банки с шумом покатились на пол. — Вопрос, — вдавливая сопротивлявшуюся девочку, выпалил Сайтроми. — В прошлый раз я был очень осторожным. Ты не представляешь, насколько я был тих и незаметен. И все мои игры в прятки завершились тем, что на меня напали служители Риндожи. Это ведь ты наслала их? Провидица какое-то время судорожно вбирала в лёгкие воздух, не распрямляясь. Потом оторвала лоб от покрывала, и я увидела кривую усмешку на её безобразном лице. — Терпящая показала мне, что поблизости бродит зло. Я думала, ты какой-то оккультист, и призвала на помощь собратьев из Lux Veritatis. О, Создательница, как же здорово я ошиблась! — Терпящая? — презрительно выплюнул Король. — Она никогда тебя не направляла, узри уже это. У тебя дар. С самого начала он и только он подсказывал тебе, что делать. А Терпящая… Ей нет до твоей никчёмной души никакого дела. Ни до кого в этом мире. — Не смей так говорить! — истерично выпалила Катрия так громко, как позволяли повреждённые связки. И тут же задохнулась. — Ты… безбожен… — Я выше беспочвенной веры. Но тебе из твоей ямы этого не различить. Сайтроми надоело держать перепуганную помощницу настоятельницы, и он импульсивно схватил с подставки толстую свечу и нетерпеливо начал запихивать её в рот девочки. Я услышала, как хрустит её челюсть, и отвернулась от перекошенного ужасом и болью заплаканное лицо. Похоже, Королю удалось протолкнуть свечу ей в глотку, потому что какое-то время тельце ещё дёргалось в предсмертных судорогах, пока не повисло на столе. — Ты собираешься её убивать? — бесцеремонно вывел меня из раздумий отец. — Я… — В горле застрял плотный комок. Ещё раз бросила быстрый взгляд на мёртвую девочку, затем на стягивавшую в пальцах покрывало провидицу, и мотнула головой. — Нет. С меня этого хватит. — Терпящая встретит меня в ласковых объятьях. Я заслужила Её похвалы, я была намного лучше многих в этом мире… — бормотала Катрия. Я, наверное, не сумела бы сейчас толково объяснить, почему пошла на попятную. Вероятно, вид страдающей калеки, испытывавшей невыносимые боли, а также её падение в это утро достаточно напитали мою жаждавшую крови душу. Да, Катрию следовало убить. После её смерти никто не поведёт хладнокровных псов по следам бессмертных и черноволосой девушки со странным родством. Если среди людей жили такие же одарённые провидцы, они скрывались и не устраивали смертельных игр с владыками Спустившихся. На это осмелилась лишь Катрия, и то теперь я была почти уверена, что она метила в первую очередь в меня как наиболее слабую мишень. Ей руководила не храбрость, а безумие и ненормальная вера в долг и связь с Терпящей, которой, как правильно высказался Сайтроми, никогда и не было. Вздохнув, Король метнул испепеляющий взгляд в строну настоятельницы, и это даже не совсем образное выражение. Катрия загорелась, в мгновение превращаясь в обугленный чёрный комок. Я зажала нос и вжалась в стену. Через полчаса, припоминая случившееся на втором этаже, я думала только о том, какая же мерзкая, в каждом слове, в каждом жесте отдающая гнилью и нечистотами, была эта сцена. Она оказалась столь пакостной и некрасивой, что ни воодушевления, ни облегчения, ни радости во мне не сохранилось. Всё выгорело, оставляя чёрную дыру. Не к этому я так упорно шла последний месяц. Дёгтя в и без того блевотный напиток подливали сброшенные в гостиной тела служительниц, сопровождавших Катрию в её путешествие к смерти, хозяина дома и слуг. Откуда-то пришмыгали Сменщики, тут же набросившиеся на трупы, словно падальщики. Глядя на то, как два Костюмера едва ли не дерутся за волосы белокурой служительницы, я сдерживала растущие позывы желудка. Всё совсем не так. Ещё утром я даже в самой пессимистичной фантазии не рисовала, что всё окажется настолько плохо. Неудовлетворённость местью, задумчиво бряцавший по клавишам Сайтроми, любопытные Спустившиеся, собравшиеся вокруг своего Короля, и коченевшие тела людей. Застывшие маски перекошенных в агонии лиц контрастировали с улыбчивыми клоунскими рожами. И я как часть этого. Осадок запорошил всю мою сущность, и захотелось расчесать кожу до крови, чтобы вытравить из себя дрянь впитавшегося дня. Забиться куда-нибудь в угол, чтобы не видеть уродливости окружающего, чтобы окружающее не пыталось втянуть меня в себя. Часто сглатывая кислоту во рту, я добилась того, что на меня не смотрели, и выскользнула на свежий воздух. Хмурое небо неприветливо нависало над самой макушкой, грозясь дождём. Но даже это уже не опустило бы меня на большие глубины неудовлетворённости. Как я ни старалась, что-то не давало обернуться к усадьбе. Возможно, мешал тугой столб, выросший в груди за последние десять минут. Я вытерла со лба пот и бессильно упала на холодные ступени.