Шесть с половиной ударов в минуту

Глава 37.1 Прошлое, настоящее, будущее Есть ли смысл помнить что-то настолько давнее, настолько вросшее корнями в древность, что могло бы подпирать небосвод и землю? Память бессмертных неидеальна. Картины старины всё равно меркнут и зарастают травой новых событий. Никто не может визуализировать своё прошлое в совершенстве, да и нужды в этом обычно нет. Однако кое-что Сайтроми помнил досконально. Он сам не любил думать о прошлом, но и отдать все эти образы как дань незаметному для его неувядающей сущности времени не был способен. И те иногда пробуждались в сознании, как яркие маяки, сигналя из невозвратного. Сайтроми хорошо помнил, как впервые стал собой. Нынешним собой. То было рождение неполноценности, и чувство это свербело внутри Короля. Всего казалось мучительно мало: воздух не мог правильно заполнить лёгкие, а свет не доходил до сетчатки глаза. Да и его самого стало как-то мало. Из него вырвали кусок, и в том месте, где он рос, теперь зияла пустота. Её хотелось заполнить. Это не совсем то же самое, что оглохнуть или ослепнуть, Сайтроми понимал это. Но теперь у него было другое зрение, и его стало меньше; у него был другой слух, и звуков поубавилось; другие пальцы, отчего движения казались скованными. Настоящая пытка — ощущать себя потерянным, ополовиненным, неполноценным. В итоге он привык, но недоумение от решения Терпящей и некоторая обида сохранились. Ведь разъединённые слабее. Сайтроми с появления на свет знал, что значит жить в семье. Нужно было мириться с присутствием других, привязанных к нему и являвшихся объектом привязанности. Эти связи не рождались вместе с живым существом, а образовывались со временем. Так, Король примирился с братьями и сёстрами, Терпящей и невозможной дочерью. Но неизменно считал, что любовь к родственникам — понятие неверное и неподходящее их странной семейке. Ладно, Сайтроми мог бы ещё поверить, что отношения со старшими и младшими дозволено называть симпатией к братьям или сёстрам. Да только была Сат’Узунд, и тут стандарты рассыпались на бесполезные буковки. Её Король любил эгоистично, инстинктивно, той самой частью себя, которая даже бессмертное создание заставляет проверять, ровно ли бьётся сердце и не отвалилась ли за ночь рука. Если бы Сайтроми не испытывал подобного к Сат’Узунд, это означало бы, что он не любит себя. Такая привязанность не возникает из долгого общения и не крепнет с годами. Она была с ним всегда. — Мы так неполноценны, — задумчиво изрекала Сат’Узунд, вызывая у Хатпрос приступ хохота. Каждый раз, пока ирония не превратилась в совсем уж вязкую смолу. — Зачем было делать нас такими? — Я помню… — подхватывала Цехтуу, и то были редкие моменты, когда она говорила в унисон с безглазой Королевой. — Я была настолько могущественной, что могла порвать ткань пространства и времени… а затем создать свой собственный мир внутри этого мира. Любознательность вела меня дальше. Кажется, эта черта полностью перепала Цеткрохъев. — А я могла видеть… всю Вселенную, — щупая подушечками пальцев выемки блюдца, проговорила Сат’Узунд. — Я могла видеть мир перед собой за пределами пространства и даже времени. Сайтроми смутно помнил ощущения, о которых рассказывала сестра и которые, по идее, были для них общими. Наверное, в такие невесомые облачка превращаются сны у тех, кто их видит. Никогда не спавший Король не сумел бы описать то, что не испытывал, но теперь, думая о помутневших воспоминаниях, он полагал, что понимает это явление. Для него сном сделалась его прошлая жизнь, когда он был един и совершенен. С точки зрения смертных стоны о былом могуществе — слёзы зазнавшихся богов, которым всего мало. На самом деле едва ли Спустившиеся и Поднявшиеся в состоянии уразуметь, какого это — угаснуть наполовину. Развалиться на части и жить калекой, осознавая свою нынешнюю ущербность по сравнению с прошлым. Шестеро могучие, обладают яркими индивидуальностями, не страшатся смерти, но шрамы будут саднить вечно. Фантомные боли от невозможности соединиться с рядом стоящим иногда будут возникать у каждого из бессмертных. С этим Сайтроми тоже уже примирился. Должно быть, только он до сих пор и вспоминал это каверзное чувство единства. Потому как уже в первую войну с людьми Цехтуу действовала настолько своенравно, не опираясь на мнение не только младших, но даже полноправного старшего Цеткрохъев, что вывод напрашивался сам собой: они быстро научились быть независимыми. Чтобы узнать желание Х., уже не нужно спрашивать Хатпрос и Хат’ндо. Да и никакого Х. больше не существует — есть только две независимые друг от друга личности, а взбрести им в головы по отдельности может всякое. Ошибкой было бы принимать две единицы за одну, коль каждая имеет свой неповторимый изгиб и закорючки. Оттого и нет никаких противоречий в том, что Сайтроми одобрил войну с людьми, а Сат’Узунд отказалась участвовать в ней. По крайней мере, в первых конфликтах. Король так и не решил, что в этой отстранённости имело первостепенную значимость: забота о Спустившихся, милосердие к людям, которое, впрочем, у Сат’Узунд было переменчивым и нестойким, или же нацеленный в будущее взгляд? После очередной войны почти вся Шестёрка разбегалась по владениям, но перед этим они много месяцев проводили вместе, собирая по кускам разрозненный и побитый народ, придумывая поощрения, восстанавливая экономику и совещаясь о том, что делать дальше. — Разве не задумывалось так, что трое из нас поддерживают верхнюю половину Клепсидры, а другие трое — нижнюю? — как-то раз, испытав разочарование от очередной безрезультатной войны, спросила Сат’Узунд. — Плохое разделение, — кривился Сайтроми. — Может, Терпящая и задумывала так изначально, но даже Она видела, что мы не будем жить по трое на половине. — Тогда благоразумней разделить на двух и четверых, — безглазая Королева услышала, как недовольно цыкнула Цехтуу. Та всегда начинала злиться, когда речь заходила о провинившейся Матушке. Сат’Узунд успокаивающе протянула руку в сторону вспыльчивой сестры, и та пришла ей на помощь, подставив слепой своё предплечье. Встав рядом, хрупкая Сат’Узунд и плечистая мощная Цехтуу выглядели контрастными иллюстрациями разных приоритетов. И внешне, и характерами они сильно различались, но, даже будучи такими непохожими, поддерживали друг друга. Само собой разумеющееся. Наверное, они так были воспитаны: в дружбе и согласии, чтобы не разрушить всё живое в порыве ярости друг на друга. Если бессмертные и ссорились, то не втягивали в разногласия посторонних, и выясняли, кто прав, исключительно между собой. Мудро и безопасно для смертных. Прочные толстые рога Цехтуу кричали о её превосходстве и силе. Тонкие, расходившиеся сучками рога Сат’Узунд дополняли её изящный образ. Сайтроми любовался ими, но не внешним проявлением, а сочетанием того, как они выглядели, и бьющей изнутри мощью, что проявлялась в гротескных чертах. Чуть больше старшей сестрой и чуть меньше второй половиной, потому что… смотрел на Сат’Узунд как на подобие своего отражения. Сайтроми был не из тех, кто наслаждается собственной внешностью: черта, присущая скорее двум Х. Его, изучавшего натуры и характеры, интересовали более практичные вещи. А на устойчивой полочке лежала ещё масса воспоминаний разной степени запылённости. Вот Сайтроми стоит на пепельном поле, некогда бывшем богатым и оживлённым городом. Сат’Узунд так спокойна и прекрасна, что, глядя на неё, не верится, как она могла одним махом уничтожить поселение из тысячи Спустившихся. Она объясняла это неотвратимостью, перечёркивавшую неблагоприятное будущего. Даже Сайтроми не ведал, сколько проблем жители этого поселения могли бы принести им потом. Он попросту не мог этого знать, потому что не видел грядущего раньше, чем оно наступало. И оттого уверенность сестры и её незыблемая вера в правильность поступка вызывали у него холодок. Короля не смущала её жестокость: они все знали о необходимости творить зло для достижения лучших результатов. Шестеро влияли на баланс через творение и убиение, и их это никогда не смущало. Они были смастерены для того, чтобы стать вершителями. Только необходимость для Сайтроми вырисовывалась из предпосылок и наблюдаемых явлений, а не обозревания будущего. Ещё странней думать, что когда-то для некоего существа С. это было нормой: в равной степени оперировать настоящим и грядущим. Сат’Узунд улыбнулась ему светлой и немного грустной улыбкой, как всегда делала, когда Сайтроми надолго замолкал. Она чувствовала в нём несогласованность или сомнения. Сейчас, в пасмурном настоящем, его бы это задело. Король тяжело переживал отчаянное решение сестры убить Нахиирдо, чтобы наделить её бессмертием. Не мог угасить обиду, хотя отчасти и одобрял смелость Сат’Узунд. Суть в том, что она не способна поставить себя на одно с ним место, а значит не может вобрать в себя всю его боль. В ней не было такой пылкой и неестественной любви, развившейся в Сайтроми, и только благодаря этому она решилась. Король без неё не справился бы, но, даже понимая это, он чувствовал себя преданным. Всё же не для того доверил сестре тайну о дочери, чтобы Королева рисковала перечеркнуть результат её жизни. Были и другие воспоминания. Отчего-то Сайтроми иногда возвращался к ним, хотя смысла ворошить сундучок со старьём не предвиделось. — Как жаль, что эту вещь нельзя выбросить вон, — поджимала лиловые губы Цехтуу. — Никак в голове не укладывается, насколько глупой неумёхой можно быть! В ней кипела ярость и глубокое презрение к Той, чьи ошибки стали особенно заметны после ухода. — Для этого и была нужна Клепсидра, — Сайтроми пожалел, что тогда рядом не было остальных бессмертных, готовых высказать мнения. Цехтуу никогда не жаловалась просто так. Если она начинала разговор, в котором ругала Матушку, то не ради самого процесса поношения. Ей требовалось свыкнуться с какой-то идеей, перемолоть её в труху. Помочь ей было непосильной задачей — во всяком случае, Сайтроми редко удавалось в одиночку пробиться сквозь корку упрямства сестры. Чтобы поставить точку в мучительном вопросе, нужно несколько соображающих голов. — Думаешь? — как-то чересчур наивно спросила Цехтуу, переходя от одной колонны к другой. — Предположительно, Терпящая училась на нашем мире. Смотрела, как что работает. Едва ли Она с самого начала планировала оставаться здесь. Потренировалась и ушла создавать более совершенные и правильные миры, — Король видел, как с каждым словом Цехтуу хмурится всё больше. — Значит, не я одна так рассуждаю. — Этот вывод напрашивается сам собой, — Сайтроми помолчал. — Столько лишних штрихов. Такой хороший механизм, но работает со скрипом. — Как будто Она не знала, что со всем этим делать. Но хуже всего, конечно, этот проклятый инструмент отмены. Кто ещё был бы настолько неряшливым, чтобы разбрасываться такими вещами! Конечно, то была проблема. Катастрофа, если инструмент будет использован по назначению недоумками, не сведущими в сложных механизмах бытия. А ведь такую возможно никто не исключал. Когда потерялась одна из деталей инструмента, Шестеро пожимали плечами и шутили, воображая, что смертные будут с ней делать. Одна часть бесполезна. Однако беспокойство начало заползать в дом. Инструмент создан Терпящей и должен был использоваться исключительно Ею для убирания лишних деталей из мира… или всего мира целиком, хотя сложно сказать, достаточно ли инструмент пригоден для таких объёмов. Это был своего рода… ластик, которым не стереть намалёванную картину, но карандашные наброски — вполне. И Терпящая бросила его на видном месте. — И если бы он имел адекватную для понимания форму, — морщилась Цехтуу. — А то ведь эти смертные найдут и, не разобравшись, подчистят этот мир. А создать на месте убранного не сумеют, ведь инструмент только удаляет, но не помогает созидать. Не возвращает и не укрепляет. — В чём-то эти забавные существа наверху правы, — Сайтроми оценил иронию. — Инструмент был создан по желанию Терпящей. Но мотивы не столь приземлённые, как им всем кажется. Они умело подвели божественную работу под собственные заблуждения. Даже легенду написали, чтобы как-то заполнить пробел в знаниях. — Могли бы спросить нас. — Нет, не могли. Люди не ищут правды — они ищут подтверждение своих убеждений и удовлетворение нужд. Осязаемая тревога Цехтуу тогда ещё казалась Королю преувеличенной. И хотя он тоже не был в восторге, что люди прознали об инструменте, особо не переживал. Покуда две части хранились у владык Нижнего этажа, а люди имели свойство умирать и терять знания спустя поколения, видимых причин для страха не существовало. До определённой поры… Люди иногда всё же умели удивлять настырностью. Цехтуу не оперировала такими понятиями, как добро или зло. Детский лепет! Учитывая, что у каждого была своя правда, разобраться в истинности этих понятий оказывалось почти невозможным. Оттого Королева пользовалась более точными мерилами и делала то, что полагала правильным для себя, или подданных, или семьи, или мира. Так, Цехтуу считала единственно верным поощрить человека, которого не стеснялась называть сыном, даже если он пришёл с пустыми руками и скверными вестями. Гаррел даже не скрывал, что мечтал провалиться под грязный пол, на котором топтался. Нахождение в церкви не воодушевляло его, и радость от встречи с Королевой, долгая разлука с которой терзала его многие годы, окрашивалась усталостью и горечью провала. — Это скверно, что ты не успел перехватить артефакт, но не критично. — Он был передан избранному… или кому-то, заслужившему доверие мудрецов, — Гаррел не оправдывался, а констатировал факты, надеясь, что это сослужит добрую службу. — Я не успел выйти на след мудрецов и не нашёл дороги к избранному. Люди очень стараются, чтобы местоположение артефакта оставалось в секрете от нас… как можно дольше. Цехтуу пожала плечами. Она была в полном боевом облачении и, скорее всего, пробуждала в юноше опасения, нежели ностальгию и нежность. При этом Королева не сказала бы, что испытывала разочарование или горечь поражения: она предвидела, что один человек, даже настолько талантливый и целеустремлённый как Гаррел, не преуспеет в выполнении столь сложной миссии. Главное, что следовало сделать старейшине На-Ла, так это выяснить местоположение артефакта. Отследив, куда движутся мудрецы, юноша без ошибок определил, в каком месте произошла передача собранных частей в новые руки. Дальше ниточка терялась, но пронырливые разведчики Спустившихся могли попробовать отыскать избранного. Зная, из какой точки тот выдвинулся в путь, они разбегутся во всех направлениях, прочешут все пути и выловят его. Артефакт был на Хатостро, и, благодаря юноше, это теперь неоспоримый факт. Да только Гаррел сам чаял достигнуть избранного и отобрать ценность. Потому и убивался. Цехтуу знала, что для него существовали лишь два выхода: добиться положительного результата, или проиграть. Никаких полутонов, никаких поблажек. Бедный ребёнок. — Я допросил одного из мудрецов перед тем, как убить, и… — Гаррел напряжённо потёр переносицу. Он с волнением поднял голову и посмотрел на Королеву. — Он сказал мне… об артефакте. — Понимаю. Цехтуу улыбнулась краешком губ. А вот юноша, похоже, не понимал, потому что его лицо сделалось ещё более неживым и вытянутым от напряжения. — Значит, вы знали? Вот как… И это правда, да? Все говорят, что артефакт — это меч, а грекиор — гарда… муудор должен быть рукоятью, а ниральга — лезвием… Почему так? Как оно вышло… Он сбился на неразборчивые фразы. Цехтуу дала ему выплеснуть весь спектр эмоций, прежде чем приступила к сложным объяснениям. Сложным, потому как говорить предстояло о нематериальном и божественном, что человеческий разум едва ли сумеет осознать. — Все так говорят. Все верят в это… — Верно. Так проще объяснить смертным, что собой представляет артефакт. Правда, форму меча ему придумали люди. Они очень хотели, чтобы артефакт исполнил их желание: избавил от нас, — неторопливо повествовала Королева, редко и сдержанно жестикулируя. — Что бы ни говорили люди на каждом углу, как бы Спустившиеся ни называли эту вещь, артефакт никогда не был мечом. Но это неважно, потому что, собранный воедино, он может уничтожать живых существ, предметы, воспоминания, отрезки времени и ткань пространства успешнее настоящего оружия. Так ли важно, за что принимать его? Гаррел неуверенно дёрнул руками. Ему непросто примириться с мыслью, что форма не имеет значения. Почти всё, что окружало его и могло быть воспринято его разумом, заключалось внутри устойчивых оболочек. Ему придётся напрячь абстрактное мышление, чтобы переварить информацию. Перед разговором Цехтуу выпроводила ошивавшихся в церкви Спустившихся, и теперь пустота освобождённого от мебели, не считая большого стола с картами и планами, помещения давила на юношу. Гаррел присел на краешек стола и кивнул Королеве, подтверждая, что готов слушать. — Тогда что такое артефакт? Если это не меч, как его называют… — Это инструмент. Идея, что вписана в строки — ниральга. Слова, озвучиваемые вслух или читаемые про себя — грекиор. И намерение, которым запускается механизм воздействия — муудор. — Это не имеет смысла… Как можно украсть или передать части артефакта, если они по большей части нематериальны? Я думал, муудор долгое время хранился на Нижнем этаже, но раз это намерение… — Передать можно и знания. Они нематериальны, однако изменяют мир. Только артефакт — не простое знание. Это действительно существующее… нечто, абстрактное и неосязаемое, невидимое и неслышимое, активируемое мыслями и силами духа, — Цехтуу поморщилась, вынужденная прибегать к упрощённым определениям, когда-то, о чём она повествовала, было вписано в само бытие и не поддавалось определению. Что поделать, смертные не изобрели слов и понятий, которые в полной мере объяснили бы сущность артефакта. — У людей не доставало информации. Третья часть оставалась для них мировой загадкой, пока сведения о ней не достигли их умов. А вместе со сведениями люди обрели веру, знания и возможность через осознание включить недостающую треть в уравнение. Представь, что ниральга, муудор и грекиор — рычаги в пространстве. Пониманием того, что это и как три части взаимодействуют друг с другом, достигается активация всего механизма, как достаточно использования силы для нажатия на рычаги. — Значит, хватает знаний… — Нет, неверно. Это звучит так просто, но в действительности… — Королева вздохнула. Ей редко приходилось входить в образ избирательного лектора, потому как почти всегда она общалась с теми, кто наравне с ней знал всё о законах мира. А если и не знал, то не задавал тех вопросов, которые сейчас терзали Гаррела. — Ты не осознаёшь, сколь многое ты делаешь для решения задачи. Ты должен где-то взять условие — достать лист, на котором оно будет написано. Ты обязан уметь читать, или найти того, кто прочитает задачу для тебя. Ты должен уметь представить условие, то есть обладать абстрактным мышлением. Ты должен, в конце концов, соображать, то есть применять умственные способности для поиска решения. А ещё тебе было бы неплохо разбираться в тех явлениях и предметах, о которых говорится в задаче, или уметь замещать их в своём воображении близкими тебе единицами. Всё вместе — сложный процесс из множества пунктов. Получить доступ к артефакту — то же самое, что решать задачу, проходя через каждый из этапов, только… в десятки раз сложнее. У мудрецов или тех людей, что получили первые две части артефакта, ушло тысячелетие, чтобы пройти через все необходимые этапы, смириться и создать канал, через который они связались бы с силой неполного артефакта. Только так они смогли бы помнить о его существовании, видеть его, призвать, реализовать и найти дорогу к его… местоположению, если возможно представить, что таковое у него есть. — Это долгий и трудный процесс? — в глазах юноши засветился огонёк надежды. — Но тогда… есть шанс, что избранный не сможет пользоваться артефактом, если они только недавно получили муудор и сумели объединить его с двумя другими частями. Им нужно время, чтобы пройти новые этапы к… воплощению идеи? — Примерно так. Вот видишь, дорогой мальчик, я и не волнуюсь об артефакте. Мы верим, что избранный ещё долго не сможет применить намерение, без которого артефакт — набор идей, букв и мыслей. Цехтуу видела, сколько усилий применяет Гаррел для того, чтобы вообразить и прожевать, не подавившись, её слова. Она могла бы привести ещё больше сравнений и примеров, однако опасалась запутать юношу сильнее. Ведь он был так молод и столького не понимал. — Как всё запутанно. Я… хорошо, ясно, — кивнул Гаррел. — Я согласен с решением упростить образ артефакта для простых людей. Но… почему нельзя было сказать мне сразу? — И как бы ты искал нематериальную вещь? Мы обсуждали с тобой: ты не должен был гоняться за артефактом, только за людьми, что его охраняют. Теперь ты видишь, почему. Даже если бы я развеяла заблуждения с самого начала, проще тебе бы не стало. Ты бы запутался и, даже найдя артефакт, не был бы до конца уверен, что это он. Согласен? Юноша послушно задвигал головой. Такой маленький и слабый, но уже такой целеустремлённый и настырный. Цехтуу неустанно проговаривала про себя его достоинства, как заклинание, но… всё равно не ощущала материнской гордости. Она взяла на себя роль, которой не получалось проникнуться. Обидно. Королева видела, что для Гаррела их отношения — не попытка набить авторитет за счёт бессмертного покровителя. Выгода тут не играла особой роли. В конце концов, при его амбициях юноша мог бы самостоятельно выйти в люди, и не было нужды связываться с врагом человечества. Нет, для Гаррела Цехтуу являлась богом, защитником и примером для подражания, потому что была матерью. И Королева притворялась ею, но без отклика в собственном сердце. Её это удручало. Во всех этих линиях заключались противоречия. Сат’Узунд хмурилась, но тут же заливалась весёлым смехом. А как иначе? Ведь она имеет дело с живыми и пламенными натурами. В них желаемое и ненавистное сталкиваются друг с другом в ожесточённой схватке, и иногда в итоге наступает самый неожиданный исход. Королева зрела будущее, и в нём за право осуществиться уже боролись крайности. Эти яркие огоньки танцевали так близко, что теперь Сат’Узунд с любопытством ждала, какая вариация окажется тем самым золотым зайчиком, выскочившим из норы первым. Победит ли уравновешенная и зрелая расчётливость? Или несдержанность и мстительность возьмут вверх? Королева ставила на мирную развязку. Она знала, что с приходом в лагерь названного сына Цехтуу Сайтроми получал преимущества для шантажа. В отличие от бессмертной дочки Короля Гаррел был хрупким, как стекло, и не имел шансов выйти из Леса. Прекрасная слабость смертного тела! Сайтроми не забудет напомнить старшей сестре, что он тоже умеет останавливать гоняющие кровь органы. Два родителя упрутся рогами. И Цехтуу придётся стать более уступчивой и милой по отношению к племяннице, если игра в мамочку её в самом деле волнует. Сат’Узунд зрела в видениях, как эти двое гордых монолитов встречаются взглядами и, не проронив ни слова, договариваются о мирном сосуществовании. Сайтроми победно щурится, потому что в его распоряжении больше преимуществ: его дитя ведь, теоретически, бессмертно! Цехтуу сложнее примириться с новыми условиями, но она увлекается объектом мечтаний страстно, неистово, до болезненного упрямства. Так что она кивает прищуренному брату, и на этом они заключают договор о неприкосновенности своих детей. Сат’Узунд видела эту картину так, словно она уже сбылась. Увы, существовал и другой вариант, и хотя он казался совсем иным, сверкал с пространстве неопределённостей так же ярко, как и первое видение. Королева задумчиво водила ногтями по губам, воспевая возможность узреть вероятность заранее. Там, в этом кривом зеркале, Сайтроми поддаётся соблазну поставить точку в заблуждениях сестры. Там, в этом хаосе надежд и страстей, он убивает Гаррела Лонденола, стирая вместе с ним всю выгоду от его существования. В этом неистовом желании есть что-то дикое, импульсивное, зверское, но… как ни странно, правильное. Сат’Узунд знает, что не осудила бы брата. Она также знает, что и Цехтуу не сможет возненавидеть Сайтроми за сломанную игрушку. Потому что этим убийством какого-то человеческого ребёнка Король спасёт её от заблуждения. Спасёт от ложных представлений, неверных чувств и неправильной роли. Чуждой и бессмысленной, как бестолково воображать, будто Цехтуу вообще когда-то могла бы стать матерью. Ей бы и дальше вести свой народ, растить его и работать ради лучшего будущего каждого Спустившегося. Нет причин выделять кого-то одного, особенно человека. Это будет спасением, поэтому старшая сестра не разъярится на Сайтроми и мстить не станет. Ведь он просто вернул ей должок. Убийство «сына» за убийство дочери, и всё честно. Сайтроми, воистину, имеет право на подобный поступок. Короля бесконечно злит, что его маленькое чудо кто-то может не понимать и не восхищаться им. Хуже того, тот, кому дано понять, едва не придавливает маленький волшебный огонёк по собственному хотению, и заноза от осознания этого прокалывает терпение Сайтроми до набухающей сердцевины. Избавление от заблуждения… Излечение? Вместе с тем это будет драмой. Сама не понимая, кто вселился в неё и пошатнул непоколебимое равнодушие к жизням людей, Цехтуу обнаружит, что ей действительно невыносимо грустно из-за гибели этого глупого смертного мальчишки. Жаль не развлечение, которое игрушка приносит хозяину, не чувство собственной вовлечённости в интересную роль… иными словами, жаль не себя и свои ощущения, а кого-то другого. Об этой симпатии сестры к человеческому ребёнку Сат’Узунд раньше не ведала, а Цехтуу не делилась с ней. Да и сама она не догадывалась о том, что её отношение к Гаррелу вышло на уровень привязанности, а потому немало изумится, когда его потеря вдруг болезненно отзовётся в груди. Слепая Королева не видела эмоций и мыслей, но она наблюдала последствия. А те уже раскрывали ей полную картину будущего. В этой вероятности Цехтуу садилась перед неподвижным, покорёженным телом Гаррела и безмолвно глядела на него. Пристально, прислушиваясь к бурлящему чувству потерянных трудов и рухнувших амбиций. В этом длительном созерцании погибшего, в окаменевшей позе Королевы читались все её потаённые мечты, переживания и сомнения. Она казалась почти уязвимой, хотя была скорее уязвлённой. Что же в итоге получится? Проявит ли Сайтроми сдержанность, или стоит рассчитывать на более хаотичный финал? Водоворот вращал образы, и Сат’Узунд с недоумением заметила в нём превратную истину: Гаррел Лонденол в будущем скорее мертвец, чем избежавший казни малый. И когда этот юноша успел собрать вокруг стольких врагов? Самым любопытным являлся тот факт, что не только Король мог погубить названного сына Цехтуу. Оборвать его жизнь жаждала также и девица. Однако вероятность, в которой Нахиирдо сама убивает Гаррела, тусклая и не стремится реализоваться. Едва ли девушка поддастся искушению, но уже тот факт, что она замышляет поквитаться за что-то со старейшиной На-Ла, волнует и интригует. Варианты своего будущего Королева тоже видела, и разнообразие путей не пугало её. Сат’Узунд не испытывала страхов из-за того, что именно неблагоприятное будущее вступит в силу. Благодаря подсказкам и предпосылкам она осторожно отсеивала недальновидные шаги, стремилась к очищению картины от неблагоприятных штрихов. Не зря её называли мудрой. И предусмотрительной. А иногда мошенницей, которая пользуется дарами, не доступными многим смертным. Глава 37.2 Неизбежность Туман влажными комьями стелился по лесу, напоминая, что у природы свои взгляды на обустройство окружающего мира. Прохлада добиралась зимой даже до южных уголков Хатостро, хотя воспринималась не как колючий мороз, а как промозглость и мокрая ветреность. Я смиренно принимала изменения, наступавшие вокруг, чего бы или кого бы они ни касались. В том числе и пленных служителей. Их выкупили, и я вздохнула с облегчением. Видеться с Рандареллом после неудачного побега было невыносимо, почти физически некомфортно. Он замкнулся в себе и делал вид, что не замечает моего присутствия. Я для него, наверное, тоже предатель и чудовище. Пусть так. Как и предсказывал Сайтроми, принципиальные Lux Veritatis принесли своих собратьев в жертву, и служителей забрали покровители Церкви Терпящей. В войну они не лезли, оказывая «Свету Истины» материальную помощь, и сострадания с их стороны виделось больше. Что Церковь Терпящей предложила Спустившимся в обмен на пленных и как этот поступок расценит Lux Veritatis, я уже не интересовалась. Важно, что Рандарелл будет в безопасности. Надеюсь, провал операции был показательным и парень откажется от идеи и дальше лезть в драку с демонами. Да и кто бы на его месте стал? Неужели даже потеря руки в своё время не научила его, до чего глупым и жестоким бывает упрямое стремление подвинуть гору? Переживая разрыв отношений с Рандареллом, я всецело и бесстрашно отдалась делу. Объезд подопечных деревень оставался в приоритете, и Сайтроми не снимал с меня обязанностей. Трудотерапия помогала держаться на плаву и не скатываться в пучину отчаянья и самобичевания. В разъездах меня бессменно сопровождал Хройте, за что была ему благодарна. Я привыкла к этому Спустившемуся и испытывала уважение и признательность за его преданность и умение в разных ситуациях, основываясь на знаниях поведения окружающих, принимать адекватные решения. Не могла забыть и того, что он буквально спас Рандарелла от чудовищной ошибки и никому не рассказал, как парень едва не совершил побег. Четверых освободившихся служителей ожидаемо схватили и казнили на месте. Одного так и не нашли, но вряд ли он выберется из леса. Моего друга ждала бы не менее печальная участь, если бы Хройте из уважения ко мне или благородства не удержал Рандарелла в его клетушке. Думаю, причина всё же во мне: Спустившийся относится к моей персоне с симпатией, сочувствием и трепетом. Уж и не спрашивала, из чего сложился подобный букет, но, полагаю, Хройте в силу своей эмпатии к окружавшим хорошо представлял, что значит быть некоронованной принцессой, которая всю жизнь торчала наверху, а потом была втянута в войну. Второй спутник, Муроу, присоединялся к нашей компании периодически, как только его освобождали от дел. Когда он бывал занят, его подменяли другие Спустившиеся. Так и протекали недели, эти тягучие, неизменные материи. И неизбежные. Я ждала, когда перемены сами расшаркаются у моего порога, но не звала их намеренно громко. То, что люди в поселениях с каждым разом всё приветливей и расслабленней встречали меня и Спустившихся, конечно, радовало, и нарушать прогресс в сближении никто в здравом уме не пожелал бы. И служители ни разу за всё время разъездов мне не встречались, что тоже прекрасно. Нет, я ждала чего-то иного, готового разбить трудовую идиллию и расшевелить весь этот грозный улей. Этого хотела даже не столько я, сколько сущность прибывших наверх существ, настроения которых заряжало само пространство вокруг. Перемены были бы правильными и закономерными. Ощущение этого разлилось в воздухе. Спустившимся, пришедшим отвоёвывать и забирать то, что они считали своим, не к лицу столько времени просто пускать корни на одной позиции. И толчок наступил. Сначала только для меня, но и этого оказалось достаточно, чтобы я вылетела из нагретого седла. В лагерь неожиданно прибыл Гаррел Лонденол. Сердце бьётся ровно, не пропуская ударов. Про самовлюблённого мальчишку ходило немало слухов. Рандарелл не поскупился поведать мне некоторые из них, веря, что в этих раздутых и преувеличенных осколках информации не содержится истины. Напыщенный гений зарекомендовал себя разрушителем демонских планов и убийцей Спустившихся. Это была правда, но мало кто из людей догадывался, что Гаррел истреблял лишь неугодных его покровительнице личностей: беглецов с Нижнего этажа, махнувших рукой на своих господ и их политику, предателей, симпатизировавших жителям на верхней половине, просто уставших от порядков своего общества Спустившихся, которые ушли в поисках лучшей доли. Бессмертные видели в них мусор и не сожалели об их гибели. Глядящий в Душу сообщал молодому протеже Церкви, кого, а иногда и где на Верхнем этаже можно убить. Гаррел убирал неверного «демона» и заодно зарабатывал очки в глазах Lux Veritatis. Эти подробности я узнала уже не от своего друга-служителя, а Спустившихся, бывших в курсе работы фаворита Королевы. Гаррел долгое время жил бок о бок с церковниками, и слуги его «матушки» никогда не видели смелого парня в глаза, так что он являлся чем-то вроде легенды: не то полубог, не то одинокий герой. Среди Спустившихся о нём сочиняли не меньше историй, чем среди людей. Когда же звезда объявилась в лагере, выглядел Гаррел едва ли лучше помятого беженца. Дорогой плащ, красиво развивавшийся за его спиной, был порван в самом низу. Под глазами парня залегли тени, а на лице отпечаталась тревожная мысль, рисовавшая на коже болезненные оттенки. Я издали видела, как он плёлся к церкви, и в голове промелькнула догадка, что, наверное, Гаррелу пришлось спешно уходить из Lux Veritatis. И орден не одобрил его дезертирства. Возможно, за ним гнались убийцы, вот уж не знаю. Да и не особо это волновало меня. Перед глазами уже заплясали кровавые пятна, стоило мне заприметить его понурую фигурку в опускавшихся сумерках. Сердце бьётся ровно, не пропуская ударов. Я и мечтать не смела, что Гаррел так быстро прилетит под крыло защитницы. Была убеждена, что он просидит в Lux Veritatis ещё очень долго, и достать его будет нелегко. А потому не думала о нём. А теперь… Он здесь, в лагере. Я научилась аккуратно ненавидеть его, чтобы не попасться в ту же ловушку, как когда-то с Катрией. Нельзя было позволять скверному чувству вновь завладеть мной. Однако прощать Гаррела за один его грешок, о которым, сам того не подозревая, проболтался Рандарелл, я не намерена. Следовало проучить его, если парень действительно виновен. Это легко выяснить: поговорив с ним на интересующую меня тему, без труда прочитаю прыткие мысли в его голове. Сердце бьётся ровно, не пропуская… В церковь я не ходила после того, как пару раз нарвалась в ней на Цехтуу. Опасно для жизни и здоровья. Потому, поднимаясь по ступеням, слышала, как учащается биение в груди. Утешало, что бессмертные не сидели в «доме Терпящей» безвылазно, а приходили туда только для обсуждения планов и стратегий. За своей работой я вообще их почти не видела. Гаррел прибыл, когда застенчивые лучи едва начинали лизать западную стену церкви. Внутри свет боролся за территорию с полумраком, которого пока было больше. В правой части, откуда убрали все лавки, на длинном столе горели свечи. Возле него и остановился Гаррел, сгружая на деревянную поверхность поклажу. Я незаметно юркнула через массивные двери, отметив, что кроме фаворита Цехтуу и парочки спавших по углам Спустившихся в церкви никого не было. На меня шикнул обтиравшийся возле выхода чудак с морщинистой кожей, но, разглядев получше, как-то сразу ужался и отошёл в сторону. Гаррел повернулся ко мне, когда я почти вплотную приблизилась к столу. Он был ужасно измотанным, но даже в таком состоянии держался так, словно являлся лицом целого Королевства. Силы духа ему не занимать. — Это ты, — он натянуто улыбнулся. — Приветствую. Юноша забыл моё имя. Даже мысли читать не пришлось, чтобы по растерянному лицу и заминке догадаться об этом. Плохая рекомендация для того, кто однажды самонадеянно назвал тебя сестрой. — Неважно выглядишь. Только с дороги? — я притворилась, что не следила за его шагами. Гаррел кивнул и окинул зал пустым и незаинтересованным взглядом. — Не буду тебя долго задерживать. Нужно притвориться мягкой, сопереживающей, чтобы расположить к выслушиванию единственного волновавшего меня вопроса. Старейшине сейчас было не до моего внимания, и я кожей чувствовала, как от него исходит мертвецкая усталость. Он придумывал, как бы повежливей меня отшить. — Я всего лишь хотела сказать, что рада видеть тебя сейчас здесь. И… по правде сказать, ещё с прошлой встречи я хотела задать тебе вопрос, — это была ложь. Вопрос родился недавно, но заразил мои мысли до основания… если у мыслей есть таковое. — Понимаю. Мы… можем побеседовать, скажем, во второй половине дня. Идёт? Когда рядом с юношей будет бдительная мамочка? Или когда я сгрызу все ногти в нервозном помешательстве? Возможно, терпеливое выжидание стало бы верной стратегией, но моя тревога была слишком глубокой. — Ну пожалуйста, всего минутку, — я предприняла последнюю попытку быть нетребовательной и милой. Гаррел развёл руки в стороны. — Мне льстит то, что ты хочешь побеседовать со мной. И я ни в коем случае не пытаюсь избежать твоего общества. Но боюсь, я так плохо соображаю, что всё равно не смогу связать и пары слов для удовлетворительного ответа. И, тем не менее, ему хватает красноречия так развёрнуто и любезно излагать свои мысли. Ладно, тогда будет по-другому… — Мне сказали, что ты убил мою подругу, — я перегородила юноше дорогу. — Я не дам тебе выспаться и отдохнуть, пока не узнаю, правда ли это. Заявление в лоб произвело на него должное впечатление. Гаррел обернулся влево, затем вправо и только после этого встретился с моим колючим взглядом. Теперь он был скорее встревоженным, чем умирающим от изнурения. Любопытно, хватит ли ему проворства и сил, чтобы в случае чего дать дёру? Подумывает ли он о самозащите? Нет. Как ни странно, но в поверхностных мыслях Гаррела плавает стремление докопаться до истины. Ему… интересно, кого из моих знакомых он мог бы убить. Вот гадёныш! — Э… Кто сказал тебе об этом? — Кто-то, знающий тебя лучше, чем я. Не стану врать: этот источник может ошибаться. Вот я и хочу узнать, правда ли, что ты убил мою подругу. — А если окажется, что да? — Мне придётся убить кого-то из твоих друзей в отместку. Справедливо? — я и бровью не повела. Конечно, мне захотелось бы втоптать в плиты виновника, однако правда обещала быть сложнее… — Ты ведь понимаешь, что я ничего не имел против тех, чьи жизни обрывал? — Гаррел всё же начал нервничать. Похоже, конфликтовать со мной было страшно. Да, я бы тоже испугалась. — Я не ненавидел их, не выносил им вердикта. Я был палачом, а решение принимали Ше… — Имя «Юдаиф» тебе о чём-нибудь говорит? — если не перебить его, он до ночи будет болтать оправдания. — Мать Глядящего в Душу. Жительница заброшенного города в степях Хатостро. Старейшина наморщил лоб и попробовал сбежать от представлений, однако мысли его уже скакали в нужном направлении. Я воочию увидела, как Глядящий в Душу просит своего человеческого друга поставить точку в ненужных отношениях. О, Гаррел не знал об их родственных связях, как мило… Он верил, что это очередное задание от Цехтуу. Сердце бьётся… Гаррел побледнел и задёргал руками. Ноги подкосились, и он грохнулся на колени. Ему не хватало воздуха в перетянутом горле. Мне и трогать его не пришлось: за меня работали способности. Я смотрела на него сверху вниз, горела от злости и одновременно уговаривала себя остыть. Думала, что сотру его в порошок, когда подтвердятся опасения касательно Юдаиф, но… Как можно по-настоящему сердится на глупого исполнителя? Я и в кошмарах не видела, что организатором расправы над старушкой станет её сын. Почему сейчас, почему руками Гаррела? Какой же Глядящий в Душу трусливый и мерзкий… Не его ли я должна ненавидеть? Ярость не утихла, но сделалась… другой. Словно поменяла цвет и вкус. Я отпустила старейшину, и юноша панически заёрзал на полу, вбирая в лёгкие как можно больше воздуха. Не надо его убивать. Ещё и потому, что мне потом придётся за километры обходить его буйную «мамочку». Однако в первую очередь меня остановило не чувство самосохранения, а ясное понимание, от кого тянулась эта цепочка. Спрашивать нужно с заказчика. Ох, а вопросы у меня были… — Прославился тем, что устранил некогда великого иллюзиониста. Многие ли знают, что им была доживавшая свои года старушка? — я нахмурилась и махнула рукой. Вряд ли из-за звона в ушах Гаррел меня слышал. А может, она желала умереть и попросила сына о помощи? Или Глядящий в Душу получил приказ от Шести и передал его исполнителю? Следовало выяснить подробности у светловолосого Спустившегося, прежде чем устраивать расправу. Меня коснулось утешительное довольство тем, что благоразумие и осторожность не были подавлены ненавистью. Я отвернулась от старейшины и ушла из церкви. Проклятье. Больно признавать, но с моей воспитательницей, приютившей меня в сложный период жизни, я больше не увижусь.