Шесть с половиной ударов в минуту

Глава 5.1 Аромат свечей Занятия в церкви продолжались изо дня в день, и для маленькой Умфи, вынужденной проходить почти всю деревню, посещать их без пропусков было утомительно и трудно. Правда, теперь долгие прогулки до церкви и обратно скрашивал Ланмон, чья семья жила недалеко от приюта. На занятиях дети никогда ничего не записывали, только слушали и запоминали. Довольно часто истории, которые вбивал в их головы Магрос, были увлекательными, о чём признавалось больше половины слушателей. Если бы только настоятель не вставлял в повествование нравоучения. Он мог зачитывать притчу о волшебных дарах какого-нибудь далёкого материка, а потом отрывал пухлый нос от страниц и добавлял, что им, грешникам, не стоит и представлять себе богатство тех краёв, поскольку отныне и навсегда они закрыты для людей. Когда одна из сестёр пришла на чтение с простудой, настоятель ругал её за то, что она мешала ему кашлем. Вместо того чтобы отпустить девочку домой, в конце Магрос заставил её читать при всех самую длинную молитву из всех. — Хорошо, — сказал он в конце. — Ты заслужила прощение. Хотя пятьдесят восьмое слово читается с умлаутом в середине. Произноси впредь правильно. — У нас в семье молитву читают так же, как она, — влез Ланмон, деливший лавку с Умфи. — Можно и так. — Кто сказал, маленький задира? В Священной Книге дан вариант с умлаутом, и только он является истинно верным! — Сомневаюсь, что Терпящей есть дело до одного неправильно сказанного звука. Магрос выглядел рассерженным. Он не любил, когда кто-то вступал с ним в спор, будь то взрослый или ребёнок. Настоятель схватил мальчика за руку, подтащил его к книге и ткнул пальцем в страницу. — Видишь? Вот так ты и будешь читать это слово! Она наказала нам это, и не тебе решать, нравятся Ей твои отступления от Её правил или нет! Ланмон был расстроен и рассержен. Каждый раз по дороге к приюту он и Умфи перемывали косточки настоятелю. А потом мальчик рассказывал о своей семье и жизни в городе. Его отец работал по одиннадцать часов в день, а мать сутками напролёт не вставала с постели из-за проблем с позвоночником. Ланмон всегда нервничал, когда затрагивал эту малопонятную для него тему. В детстве болезнь тоже кажется каким-то злом, которое может победить храбрый герой, постучавшийся как-то утром в окно. Ещё он показывал Умфи свои поделки из дерева. У мальчика было богатое воображение и прямые руки, поэтому его маленькие изобретения получались очень оригинальными и красивыми. Однажды он положил подруге на ладонь два соединённых друг с другом желтоватых треугольника, испещрённых подобием цветов. — Это… ну, я думаю… что-то вроде песочных часов. Очень упрощённых… — смущённо проговорил он, пока девочка с улыбкой разглядывала подарок. — Думал, что это останется у тебя на память. Здорово, правда? — Да. Ты молодец. Из чего ты вырезал их? — Из рога коровы. Умфи видела этих животных лишь мельком и часто путала их с другим рогатым скотом. Увы, в приюте было мало книг, и многие из них страдали от недостатка иллюстраций. — У вас есть корова? Покажешь мне её? Хочу поглядеть. — Нет, уже нету. Была раньше, — виновато произнёс мальчик, неугомонно скача вокруг подруги. Её спокойствие и равномерность движений вызывали у него ещё большую тягу к активности, и он почти никогда не шёл вровень с девочкой, всё время куда-то убегал, возвращался, отставал и догонял. — Года три назад купили, и папа тут же отпилил рога. Один достался мне. Я хранил его до недавнего времени, а потом решил… ну… что-нибудь красивое сделать из него. — Зачем отпиливать им рога? — Ну, я думаю… Рога — символ шести. Где-то, я слышал, рогатых даже убивали. Они… ну… нечестивые животные. Ланмон был суеверным ребёнком. Он уходил с дороги, если на неё садился дрозд, хлопал себя по плечам, когда слышал ругательства(1), всегда сначала читал молитву, прежде чем пить воду из колодца. Всё, что он делал, казалось Умфи лишним. Она представляла его предрассудки в виде полёта, и получалось, что мальчик делал множество ненужных взмахов, которые не поднимали его выше, а мешали нормально лететь. Их дружба была по-детски искренней и бескорыстной. Умфи немного оживала рядом с другом, говорила и смеялась чаще. Она была почти честной с ним. Почти, потому что не рассказывала о своём прошлом, прикрываясь тем, что плохо его помнит. Но несмотря на это она всегда открыто выражала то, что думала и чувствовала, делилась с Ланмоном своими наблюдениями. Мальчику не давали покоя её видимое равнодушие и замкнутость. Он полагал, что все дети должны быть шустрыми, игривыми и общительными, поэтому всегда старательно втягивал Умфи в какие-нибудь подвижные шалости. И девочка не противилась этому. Вместе они разучили несколько песенок, игр и считалочек. В такие моменты Умфи начинала чувствовать себя подобно той тени из её детской книги — проворной и неугомонной. Но потом Ланмон уходил домой, а она — в приют, и в ней снова что-то засыпало. И девочка садилась и ждала, когда её снова разбудят. Однажды Магрос был настолько не в духе, что его раздражало буквально всё: как широко зевал самый маленький мальчик, как часто елозил на месте Ланмон, как громко чихала болезненная девочка, как резко дёргаются хвостики приютского ребёнка, а также то, что Умфи смотрела на свечи, а не на него. На этот раз в них были добавлены масла, и по помещению распространилось неназойливое благоухание каких-то полевых цветов. — Вы пропускаете мимо ушей истину, несчастные дети, — произнёс он вкрадчивым голосом. — Ну-ка, Зевун, повтори, о чём я говорил только что! Мальчик растерялся от внезапного напора настоятеля. Ещё немного, и он бы разревелся от страха, но на помощь пришёл Ланмон. — О том, что король западного побережья был плохим человеком. — Не так! Он был отвратительным правителем, без принципов и моральных качеств, — поправил его Магрос. — Деспот! Алчный и жестокий человек. И это не моя оценка, а общепризнанные исторические факты. — Ходили слухи, что один из Шести притворялся советником короля и очернил его душу, — подала голос одна из девочек. — Да, так говорят. Его слуги, исповедовавшиеся у служителей ордена Lux Veritatis, клялись, что были свидетелями общения своего господина с демонами. Но доподлинно неизвестно, — захлопывая том, сказал Магрос. — Доказать этого мы не можем. Если демон и был рядом с королём, то он скрывался под человеческой личиной. — Сайтроми? — вырвалось у Умфи. Настоятель ударил её палкой по голове, сердито раздувая ноздри. В этот раз двое друзей сидели очень близко к подставке с книгой, поэтому реакция Магроса была быстрой и неожиданной. Умфи испуганно схватилась за щёку, в глазах забегали тени, а грудь сдавило от обиды. — Никогда не произноси их имён в стенах церкви! — прошипел Магрос, учащённо моргая. — Это строго запрещено! А лучше вообще никогда не произносите их имён, дабы они не нашли дорогу к вашим сердцам! Умфи гневно засопела. Как же некоторые понятия переворачивались с ног на голову. Несмотря на все внушения и факты, втираемые в головы людям в качестве истинной правды, как могла она считать Сайтроми злом, когда он был так заботлив и добр с ней? И как она могла почитать служителей Терпящей и благоговеть перед Ней, когда почти всё, что связано с человеческой верой, причиняло ей боль? Но могла ли Умфи, будучи ребёнком, видеть и осознавать некоторые закономерности? Настоятель Магрос, который казался ей просто плохим человеком, на самом деле был… обречённым. У него ничего не было, и он с молодости стремился заполнить эту дыру делом, которым мог бы гордиться и считать значимым. Обвиняя всех вокруг в пустоте души, сам он был весьма тонкой прослойкой с единственной начинкой. Виноваты в этом нравы или его чрезмерное усердие, но дело, которое настоятель так любил, взяло его под контроль. И теперь не Магрос руководил им, а оно руководило Магросом. Наступили холода. В начале месяца, спустя пару недель после того как выпал первый снег, умерла мама Ланмона. Мальчик тяжело переживал потерю. Он перестал улыбаться, стал реже разговаривать. И энергия, бившая ключом из его молодого тела, как будто тратилась на поддержание внутреннего равновесия, поэтому с тех пор он стал казаться менее живым. Но самое главное отличие заключалось в появлении обиды на окружающий мир. Мальчик отчаянно пытался найти причину случившегося. В его задумчивом взгляде часто читались напряжённые попытки докопаться до истины, будто он решал в уме сложную задачку. Но ответ всё не находился. И виноватого не было. И тогда Ланмон начал злиться на мир за то, что потерял маму. Умфи пыталась объяснить ему, что их матери были всего лишь людьми, а людям свойственно умирать. Так случается. Но мальчик не желал слушать. — Ты просто не любила свою маму, как я любил свою! — бросал он в ответ. Умфи слушала его и видела перед собой кровать и снедаемую лихорадкой женщину на ней. Она гладила трясущейся рукой совсем крохотную девочку по голове и говорила, что хочет поспать. Малышка спрашивала, правда ли, что мама умрёт. В голосе не было печали — лишь непонимание, зачем эта смерть вообще нужна. Отец, стоявший тут же, подтвердил, что мама заснёт навсегда. Женщина добавила, что это будет приятный сон, самый сладостный из всех. Она хотела утешить ребёнка и выразить неодобрение по отношению к прямолинейности её отца. И в голосе матери отчётливо проступало презрение к Сайтроми. Женщина передавала ему дочь лишь потому, что не было иного выбора спасти её. — Это всё Она виновата! — восклицал Ланмон. Она… Мальчик переключил свою тихую ярость на Терпящую. И его отношение к Ней стало слишком заметным. Почти каждый раз, когда Магрос возносил похвалы Ей, Ланмон хмурился. Один раз он даже вступил с настоятелем в спор. Когда подслеповатый мужчина распинался о том, что люди должны выполнять обещания, в особенности данные Ей, твёрдый мальчишеский голосок перебил его: — Но Она Сама не выполняет обещаний! Магрос посмотрел на Ланмона с раздражением. — Что ты хочешь этим сказать? — Что Она требует от нас того, что не может Сама! Дети замерли в ожидании неприятностей. Ланмон был зол и не мог остановиться. Ему не терпелось излить своё разочарование и досаду. — Моя мама всегда читала молитвы и возносила Терпящую. Она была ревностной… ну… молельщицей. Делала всё во славу Её. А Та даже не позаботилась о ней! — смело выпалил Ланмон. Магрос отреагировал на удивление спокойно. — Она призвала твою мать к Себе. Это подарок судьбы. Твоя мама хотела бы этого. — Моя мама не хотела умирать. — Но она хотела попасть к Ней. И вот её желание сбылось. Где тут несправедливость? Терпящая выполнила Своё обещание перед твоей мамой. Ланмон сердито засопел. Слова настоятеля не убедили его. — Я помню, как она плакала, — рассказывал мальчик своей подруге. — Как она сжимала руку моего отца и говорила, что хочет остаться с нами ещё немного. И мы с отцом молили Терпящую не забирать маму сейчас. Неужели так сложно дать нам чуть больше времени? Какая Ей-то разница, когда моя мама окажется с Ней? — Может, у Неё там, за пределами мира, плохо слышны наши молитвы, — предположила Умфи. — Наверное, через стенку Песочных Часов трудно разобрать, кто и что просит. Но и это не убедило его. Ланмон отвергал все оправдания. Прими он их, и ему некого будет обвинять. А если мальчик перестанет обвинять, это будет означать, что он смирился со смертью матери, а для него это равносильно тому, чтобы забыть её. Через тройку дней после спора мальчик отказался читать молитву. Предостережения и угрозы Магроса не подействовали. Настоятель наказал Ланмона, заставив его всю неделю прибирать в церкви. Но и после этого мальчик не желал повторять семистишья. Умфи не могла решить, поддержать его и тоже не читать молитвы или посоветовать притворяться. Потом уже она поняла, что Ланмон просто не мог вести себя иначе. Он был эмоциональным мальчиком, который всё воспринимал очень близко к сердцу. Он не мог натянуть на себя подобострастную улыбку и сделать вид, что в его жизни ничего не случилось. Глядя на его борьбу с жестокой реальностью, пусть и бесполезную, Умфи ощущала себя… неправильной. Смерть своей матери она восприняла слишком спокойно. А что касается отца… Девочка скучала по нему, но знала, что тот не умер. Он просто был изгнан на Нижний этаж. Но Сайтроми вернётся, рано или поздно. Нужно было просто дождаться его. Ситуация обострилась, когда Ланмон перестал ходить в церковь. Настоятель беседовал с его отцом, но даже тому не удавалось повлиять на мальчика. Очевидно, мужчина также был подавлен смертью жены и не особо интересовался, соблюдает его сын наставления Магроса или нет. Ланмон обещал посещать церковь время от времени, но вместо этого убегал на кладбище и сидел там половину дня. Пару раз Умфи сама пропускала чтение проповедей, благодаря чему и узнала, где прятался её друг. Девочке очень хотелось как-то утешить его, но она не умела этого. И ей оставалось быть рядом и слушать жалобы и слёзы мальчика. — Магрос делает вид, что ему всё равно. Но он ждёт твоего возвращения, — предупредила Умфи. — Я уверена в этом. — Я знаю, — пробубнил мальчик. — Он разговаривал с моим отцом. Сказал, что моя нелюбовь к Терпящей… как это он назвал? Притягивает неприятности. У соседей умерла собака. А ещё морозы сильные. Не такие, какими они должны быть. Ещё что-то. Он говорит, это только начало. Говорит, Терпящая всегда знает, когда кто-то плохо о Ней отзывается. — Все люди не могут любить Её. Обязательно найдутся те, кто будет верить во что-то другое. — Да. Но Магрос говорит, у нас чистое поселение. Ну… — Ланмон замялся, подбирая слова. — Нас тут мало. И все жители любят Её. А я, как паршивая овца, привлекаю внимание. — Глупости! — воскликнула девочка с возмущением. — Как вообще можно по-настоящему любить невидимое существо, которое так далеко от тебя, что ты и не знаешь наверняка, есть оно там или нет! Мальчик выглядел расстроенным. Его что-то мучило, буквально грызло изнутри. — Мой отец подумывает переехать. Говорит, жить тут становится тяжело. Из-за… мамы. И из-за давления других людей. Умфи ободряюще похлопала его по плечу (видела, как другие так делают). Она одновременно хотела, чтобы её друг спасся из этого ужасного поселения, и не желала этого всем сердцем. Ведь тогда ей снова придётся остаться одной. Все воспоминания Умфи о жизни в этом городке связаны именно с Ланманом и церковью. Она почти не запомнила, какие люди окружали её в приюте, что за воспитатели там были, чем кормили детей, кто жил в поселении, сколько всего там было домов, какие здания располагались на территории, чем занималась большая часть населения, и всё остальное. Это было фоном, тусклым, сливающимся в одну неразборчивую линию. Всё, кроме Ланмона, Магроса, церкви и детей в ней. И всё потому, что эта история была ужасна. Ланмон в итоге появился в церкви. Прошёл месяц со смерти его матери. Обида мальчика немного поутихла, но он не признавал правоту Терпящей, и, должно быть, пришёл только потому, что отец попросил его. Поначалу всё было нормально, хотя Ланмон продолжал выказывать претензии к Терпящей. Но он слушал настоятеля внимательней обычного, читал молитвы и не вступал в бесполезные споры. Магрос был доволен возвращением «блудной души». В качестве наказания за пропущенные дни он велел ребёнку оставаться в церкви до вечера. Даже придумал целую программу для Ланмона, состоявшую из молитв, уборки, наблюдений за таянием воска свечей, снова молитв и ещё каких-то занятий. — Это научит тебя терпению, которым наделена наша Матерь, — говорил мужчина. — Я добьюсь того, что Она простит тебя и примет в Свои объятия. Мальчик равнодушно слушал его слова. — Нужно просто потерпеть, — шептал он Умфи. — Когда-нибудь я и отец уедем отсюда. А если не получится вдвоём, я уеду один. Отец так и сказал мне. Я не хочу бросать его здесь, но он сказал, что это может быть единственным способом вырваться отсюда. И я не должен упускать его. — Ланмон вздохнул и зарылся подбородком в высокий воротник. — А сейчас остаётся только терпеть. Магрос обещал моему отцу, что это наказание искупит грехи нашей семьи. Надеюсь, он не соврал, потому что из-за Магроса моего отца выгнали с работы и не желают брать на другие. — Но это несправедливо! Что вы сделали? — воскликнула Умфи. — Отвергли Терпящую. В нашем городе это ужасный грех. Девочка посочувствовала другу и обещала заходить за ним в церковь каждый вечер, чтобы ему было нескучно возвращаться домой. Её слова немного развеселили Ланмона. Он обрадовался такой поддержке, и у Умфи на душе стало спокойней, когда она увидела его тёплую улыбку, такую редкую в последний месяц. — Только будь осторожней, — просил мальчик. — Отец рассказывал, что за последние несколько лет пропадает много детей. Именно девочек. Должно быть, это Rara avis(2) с их злодействами. В общем, если будет темень, лучше оставайся в приюте. Умфи не боялась неведомых чудовищ и помешанных фанатиков: сейчас она жила среди них. Поэтому девочка каждый вечер поджидала друга на лестнице церкви. Ланмон выходил измученным и уставшим, но присутствие подруги поднимало ему настроение. Он брал девочку за руку, улыбался, и вместе они шли долой от этого ужасного места. Неделя ежедневных работ в церкви совсем истощила Ланмона: у него залегли мешки, он стал выглядеть сонным и рассеянным. Ещё спустя тройку дней его глаза болезненно заблестели. Умфи посоветовала ему остаться дома и лечиться, но он только отмахивался. — Нужно просто потерпеть. Скоро наказание закончится. Наверное, я просто отравился маслами для свечей, — заметив немой вопрос, мальчик пояснил. — Магрос даёт мне пить разбавленные масла. Говорит, это очищает душу. — Это так опасно? — Он говорит, что поначалу может быть плохо, потому что осквернённая душа сопротивляется очищению. Но потом мне станет лучше. Умфи не верила, что у Ланмона осквернённая душа. У кого угодно, но только не у него. А настоятелю и самому не мешало бы попить этих масел, раз он так заботится о чистоте душ в городе! Однажды Умфи пришла в церковь за Ланмоном, но дверь оказалась заперта. Девочка постучалась, потом заглянула в окна. Внутри горел свет, но сквозь пыльные стёкла было трудно разглядеть всё помещение целиком. Тогда она села на лестницу и стала ждать своего друга. И заснула. Её разбудил голос Магроса и постукивание палкой по плечу. — Чего ты тут сидишь? — ворчливо спросил он. — Иди домой. Уже темно. — Я жду Ланмона. — Ждёт она! Домой иди, говорю тебе. Ты его уже не дождёшься. Умфи упрямо осталась на лестнице, а настоятель ушёл. Когда сидеть возле запертой церкви потеряло смысл, а холод ночи сделался таким агрессивным, что покусывал девочку даже через одежду, она вернулась в приют. На следующий день на чтение пришли все, кроме болезненной девочки и Ланмона. И через день его не было. И вообще никогда он уже не переступал порог этой церкви. Магрос объявил всем, что душа мальчика не выдержала испытания, и он скончался. Мужчина посоветовал не скорбеть о нечестивых и помнить, что каждый из людей может потерять невинность души. Умфи сжимала подарок своего друга в беззвучной ярости. Она знала, что это Магрос виновен в смерти Ланмона. Настоятель убил его, избавился от паршивой овцы, списав всё на вмешательство высших сил и веление судьбы. Так называемое «просвещение» продолжалось. Умфи ходила в церковь, слушала резкий высокий голос Магроса и втягивала аромат масел — очищения для души и яд для тела. Иногда ей казалось, что она вдыхала самого Ланмона вместе с ними. Глава 5.2 Двойка-семёрка(3) В очередной раз Рандарелл проводил меня до дома мастера Шитро. Уже стемнело. Луна, как и солнце, пряталась за облаками, и от непроглядности можно было начать выкалывать себе глаза, если бы я тоже принимала себя за Костюмера или была им. Саратох Монтоги ничего не сказал мне перед уходом. Я пообещала Рандареллу серьёзно подумать о вступлении в орден, просто чтобы обрадовать его. — Это хорошо, — сказал он. — Кажется, наставника заинтересовал твой класс Б. — Как пошло это прозвучало, — усмехнулась я. — Твой класс Б такой привлекательный. Покажешь мне, как умеешь проникать в чужие головы… — Прекрати! — рассмеялся мой друг. — А если серьёзно, то у тебя есть все шансы стать ученицей какого-нибудь опытного служителя. Рекомендация господина Монтоги — неслыханная удача. — Он такой важный человек в ордене? — Насколько мне известно, долгое время он был Исполнителем. Знаешь, что они делают? — Да. Устраняют наиболее опасных Спустившихся. — Спустившихся? — переспросил юноша, идя слева от меня. — Я думал, так только демоны называют сами себя. — Звучит красивее, чем демоны. — И менее правдиво. Могли бы называть себя Опустившимися, — Рандарелл резко остановился и показал мне на треугольное окно дома на противоположной стороне дороги. Из него высовывался малыш и показывал прохожим язык. Какой-то торговец, проходивший под окном, пригрозил ребёнку пальцем, и детское личико скрылось за занавеской. — Так вот, наставник Саратох даже участвовал в войне. Последняя крупная стычка людей и Спустившихся, прошедшая без участия и ведома шести королей Нижнего мира. Я читала, что она состоялась чуть больше пятидесяти лет назад. Тот факт, что наставник Рандарелла участвовал в ней, только подтверждало, что он был значительно старше, нежели выглядел. — После этого его, кстати, и возвели в Исполнители — за заслуги, так сказать, — добавил мой друг. — За что же его разжаловали в Осветители? — Он сам попросил. Сказал мне, что столько всякого повидал. Несмотря на боевое прошлое и закалку, он всегда в душе оставался глубоко сопереживающим человеком. Со временем это… ну… ты понимаешь… всё это накопились, и он решил, что больше так не может. Но его до сих пор ценят в Lux Veritatis, — с теплотой закончил юноша. Он глубоко уважал своего наставника. Всегда, когда Рандарелл говорил об ордене или людях, состоящих в нём, на его лице появлялась особенная улыбка. Она делала его невероятно красивым. — Так что ты обдумай хорошенько. Взвесь все «за» и «против». Знай — тебе всегда будут рады. Ах, если бы я была так же уверена в этом. Возле дома мастера мы крепко обнялись. Как хорошо, что этот парнишка появился в городе и разбавил моё скучное существование. — Побегу. Наставник велел не сильно задерживаться. Будем штурмовать пещеру. — Можешь уже не притворяться, — я легонько толкнула его в плечо. — Я же не глупенькая и понимаю, что этот спектакль с глиной был устроен для меня. Эта догадка пришла мне в голову, как только задумчивое лицо наставника Саратоха перестало маячить перед моими глазами. Я не обижалась на служителей за их маленький обман. Также не растеряла чувства удовлетворённого любопытства. Ведь общий сценарий не пострадал от замены пары деталей: может, красная глина и была выдумкой служителей, но всё остальное — неизвестный, внушавший людям, что они Костюмеры, и прятавшийся где-то поблизости, — оставались прежними. Только вместо зачарованной глины было что-то другое, но это уже не имело значения. — Но это был не спектакль. Нет, правда, Умфи, клянусь тебе. То, что тебе рассказали, является фактом, а не обманом. — Но глину нельзя зачаровать, — я заметила, как недоверчиво скривился мой друг, и поспешно добавила. — То есть, можно. Но на это способны единицы. Ты же учишься у служителя ордена и наверняка знаешь, что земля, глина, золото и многие другие полезные ископаемые не поддаются воздействию колдовства. Накладывать на них чары могут разве что какие-нибудь шаманы, живущие особняком и использующие нестандартные методы колдовства. Даже Спустившихся… то есть демонов раз-два и обчёлся, кто на такое способен. — Значит, нам попался исключительный случай! Спорим, это будет демон. Не вижу смысла какому-нибудь шаману объявляться в окрестностях города и вселять всякие глупости в умы людей. Демоны с их маленькими пакостями — более вероятные кандидаты. — Маленькими миленькими пакостями? — Просто маленькими. Я взглянула на горевшее окно в доме Шитро и вздохнула. — Ладно, я пойду. Зайди ко мне перед отъездом. — Будет исполнено! — юноша шутливо откланялся и поспешил обратно к товарищам. Я дошла до лестницы и села на ступеньки, уткнулась подбородком в колени и позволила размышлениям захлестнуть себя. Эта зачарованная глина не шла у меня из головы. Какой колдун будет возиться с этой неблагодарной породой, когда в распоряжении куча других вещей, менее заметных и более податливых? Так что тут Рандарелл был прав — это не шаман и не колдун. Дверь отворилась, и в полутёмном проходе застыла фигура. — Умфи, вот и ты! — на секунду растерявшись, промямлил мастер Шитро. — Я уже думал идти на поиски. Ага, как же! Уверена, если бы я не вернулась, он был бы только рад. Ведь я теперь лишний элемент в его жизни. — Мы заждались тебя, — втягивая меня за руку в дом, сказал старик. В мастерской, удобно развалившись на стуле-качалке, отдыхал Гтек. В этот вечер он додумался вырядиться в серый костюм, который ещё больше подчёркивал полноту его фигуры. Его присутствие понизило моё настроение до опасной точки. — Как будто солнце осветило эту комнату, — улыбнулся мне мужчина. — А мы как раз говорили о тебе. — Вот как, — я сделала вид, что не понимаю, к чему он клонит. Шитро неловко топтался где-то сзади, и я впервые за время проживания с ним ощутила острую неприязнь к этому старому мастеру. — Должно быть, господин Кунатек сообщил вам, что я уезжаю из города, и вы пришли попрощаться. — Правда? — Гтек удивлённо приподнял густые брови и бросил беглый озадаченный взгляд на товарища. — Когда? — В ближайшие дни. Завтра или послезавтра. — Очень жаль, очень жаль. Такой талант пропадёт зря… — Это, наверное, тот юноша тебя надоумил, — вставил Шитро, которому, клянусь равновесием Часов, лучше было бы помолчать! — Тот, что заходил сегодня в мастерскую… Гтек неожиданно весело рассмеялся, отчего не только его приземистое тельце, но и весь стул равномерно затрясся. — Ох, молодость! Прекрасное время, полное прекрасных чувств, — воскликнул он. — Но будь осторожна, милая: на прекрасные цветы слетаются не только милые бабочки, но и жалящие шмели. — Верно подмечено, — ровным голосом проговорила я, глядя мужчине прямо в глаза. — Я подчас и не знаю, хорошо это или плохо, что в нашем славном Королевстве люди с четырнадцати лет считаются самостоятельными и сами решают, куда идти и что делать. Ну да ладно, что это я разворчался, как старый служитель храма. Знай, милая: пока ты ждёшь своего паренька и решаешься, стоит ли оно того, ты всегда можешь рассчитывать на тёплый ночлег в уютных стенах. Гтек вальяжно поклонился и подмигнул мне. Ещё немного, и я бы вспылила от нелепости ситуации. Двое взрослых мужчин — идиот и любитель молоденьких девушек — устроили мне засаду, построили из себя заботливых папенек и теперь расходятся, уверенные, что девица от них никуда не денется. Я прямо чувствовала себя какой-то птичкой, для которой придумали иллюзию свободы, дабы она не взбунтовалась, но её не существовало. Так же и я: у меня как будто имелся замечательный выбор, но на самом деле его не было. Шитро всё равно настоит на том, чтобы я ушла, а Гтек будет единственным человеком, кто пустит меня за порог дома. Стоило другу Шитро уйти, как старый мастер выжидающе и с явным непониманием уставился на меня. — Не знал, что ты уезжаешь. Не слишком ли это… спонтанное решение? — Оно не спонтанное, — соврала я. — Я давно его обдумывала. Не хотела говорить вам, дабы не расстраивать раньше времени. На деле же я просто хотела сбежать от этих мастеров-интриганов и вообще из этого города. Появление Рандарелла словно разбудило меня. Он привнёс в этот застойный мир что-то светлое и радужное, и после того, как я хлебнула это чувство, привычная баламуть города казалась мне слишком гадкой. Возможно, стоило уехать с другом и его наставником. Но тогда это будет означать, что я согласна вступить в орден. А мне не хотелось этого. Что я ни говорила, моё решение было более чем спонтанным. — Ясно, — только и сказал Шитро. — Раз ты уже всё решила, отговаривать тебя не буду. А пока… ты можешь… пожить, — я уже было удивилась, когда старик добавил, — у Гтека. — Конечно, — с досадой протянула я. — Поживу. Можно… можно мне пока оставить свои вещи у вас? Позже, когда буду покидать город, я заберу их. Они немного места занимают. — Да, можно, — немного поразмыслив, сказал мастер. И снова у меня не вышло разозлиться по-настоящему. Наверное, я слишком много думала, и моя разумность говорила, что нет смысла топать ногами и кричать. Я вспыхивала и тут же угасала, не успевая излить свой жар на окружающий мир. Прямо как Сайтроми. Я вылетела из мастерской, совершенно не представляя, куда мне теперь идти. Но точно не к Гтеку! Что бы сделал герой дешёвого романа? Попросился бы на ночлег к благодарным клиентам, и кто-нибудь из них обязательно приютил бы его. Но я честна сама с собой: мало какому безумцу придёт в голову приглашать к себе незнакомого человека, давящего на какое-то далёкое знакомство и напоминающего о ранней услуге. Меня впустят разве что такие же ценители юности и красоты, как Гтек. Если бы я знала, где сейчас остановились служители Лангзама, то пошла бы к Рандареллу. — Нет, нет, всё совсем не так! — услышала я голос и остановилась. По улице брёл мужчина, обильно жестикулируя и споря о чём-то… сам с собой. Заметив меня, он возбуждённо прищёлкнул пальцами. — Девушка, как мне пройти на улицу Лиловых Ветров? Фонари ещё не зажглись, и разглядеть незнакомца было сложно. Ни голос, ни походка не выдавали в нём пьяницу, но я заподозрила, что этим вечером он опрокинул не одну рюмку. — Через два дома поверните налево. — Спасибо! Я же говорил, что это где-то близко. Кстати, нет, — сказал он, тыча в меня пальцем. — Что «нет»? — Дело не в красных комнатах. Дело в обычной комнате, населённой… этими… как-то позабыл название. Но и они не совсем в теме, понимаешь? Эх, ладно, — мужчина махнул рукой и побрёл своей дорогой. — Надо ещё продать пару вещиц, а то коллеги засмеют. Очередной безумец. Да и как не сойти с ума в городе, у которого нет души? Пока я бродила по улицам, меня посетила невероятная идея переночевать в доме Дойри. Пару дней он будет пустовать, пока не объявятся родственники или, что более вероятно, городской совет не приберёт его к своим рукам и не продаст за полцены каким-нибудь приезжим. Интересно, как скоро соседи заметят, что в дом пострадавшей ломится подозрительная девица? Мне следовало быть осторожной. Пользуясь темнотой ночи и слабостью неярких фонарей, я таки попала в дом погибшей женщины. Меня всегда удивляло, что суеверные люди боялись оставаться в жилище, где ещё недавно душа какого-нибудь бедолаги отошла в мир иной. Эта вера в мстительных призраков породила множество легенд, которые в свою очередь дали жизнь не одному преданию. После вынесения тела из комнаты служители церквей и храмов советовали развевать по помещению благоухания ладана или лаванды. Запахи этих цветов не исчезают, а перетекают в иную реальность, и душа следует за ними. Там, за пределами нашего зрительного мира, ей проще отыскать дорогу к Терпящей. А ещё следовало выносить из дома все медные и железные изделия, которые якобы затрудняют перемещение души. Но это было не столько правилом, сколько рекомендацией, которой следовали лишь глубоко уважающие традиции люди. Я не верила в эти предрассудки. Призраков не существует, а душа, куда бы она ни попадала после гибели телесной оболочки, не витает по несколько дней в последней обители своего носителя. Даже в книгах по религии ни разу не упоминалось, чтобы в мире оставались добрые или злые духи. Я ночевала в доме Дойри не ночь и не две, а целых четыре. И всё это время служители Лангзама не покидали окрестностей города, хотя и в нём самом почти не появлялись. Я предусмотрительно обходила дом мастера Кунатека стороной, проводя дни в библиотеке, если она была открыта, или за стенами на моём любимом камне. Но когда пару раз сталкивалась с Шитро на улице, он посматривал с укором. Оставленные мною вещи привязывали к нему, и это давило на него, мешало освободиться от меня окончательно. Я прямо видела, как он мечтал выбросить мои скудные пожитки за порог мастерской, но воспитанность и норма приличия не позволяли ему. Я была уверена, что Шитро грызло недоумение: что мешало мне переехать к Гтеку и оставить его, старика, в покое, стереть все упоминания о себе в его доме, как стирают пыль, которая маячит перед глазами, но о которой тут же забываешь, стоит только смахнуть тряпкой? Я играла на нервах Шитро, и с каждый днём это становилось всё опаснее. Даже такие неживые люди, как мастер Кунатек, умели взрываться. Вернее, это было единственное яркое чувство, на которое они способны: на них влиял внешний раздражитель, и они пытались избавиться от него и снова погрузиться в спячку. Как холодные течения вынуждают теплолюбивых рачков искать благоприятное место для сна. Как прикосновения лапок насекомых приводят к тому, что загоравшие на солнышке растения-недотроги прячут свои листья и цветки, заворачиваясь внутрь. Таким раздражителем я и была для Шитро. Существовала ещё одна проблема: меня начали замечать возле дома Дойри, так что мои ночные визиты становились всё более рискованными. На четвёртый день после насильного выселения из мастерской в городе был праздник. Святое Единство, как его официально называли, или день, когда люди в последний раз единым замахом дали пинка настырно лезущим в их мир Спустившимся. Ровно триста семьдесят пять лет назад в эту знаменательную дату объединившиеся южные и восточные королевства победили в войне против трёх королей Нижнего мира. Как я успела вынести из истории человечества, Сайтроми и его братья-сёстры редко выбирались в Верхнюю часть мира. Я плохо себе это представляю, но между этажами как будто есть дверь, в которую не каждый может пролезть. И дело тут не в росте, конечно. Легче всего между миром людей и демонов путешествуют Костюмеры, что бы это ни значило. Об этой закономерности мне рассказывала Тигоол, которая тоже довольно часто прыгает туда-сюда. Но даже ей с её-то изворотливостью эти перемещения давались с трудом, что предоставляло ей повод для новой порции жалоб на жизнь. А Шестеро высших так вообще почти что заперты внизу. Поэтому даже когда один из них оказывается в мире людей, для последних это трагедия мирового масштаба. А что говорить, когда вместо одного Короля «в гости» приходят два, три, пять? Начинается страшная война. Когда в последний раз все Шестеро оказывались тут, они разрушили не один десяток королевств, и я боюсь предположить, на какие жертвы пошли люди, чтобы загнать тех обратно. И так раз за разом, бесконечно, ибо мой отец и его родственники — худшие враги, которых только можно изобразить. Они бессмертны и неотступны. Их можно прогнать, как лучи солнца разгоняют темноту ночи, но они снова вернутся. Наверное, поэтому люди в свою очередь не спускаются на Нижний этаж и не затевают там драк: хотя Спустившихся значительно меньше, их защищают шестеро могущественных бессмертных, что заранее снижает пользу военных походов. Либо людям так же трудно перемещаться в Нижнюю часть, как Спустившимся — подниматься. Либо я просто чего-то не понимала. В Святое Единство город украшался разноцветными флажками. На главной площади устраивались турниры по стрельбе из лука по самодельным чудовищам-мишеням и фехтованию на деревянных мечах. В конце дня выбирались лучшие бойцы, умелые и стойкие, которые удостаивались шуточного титула «святых полководцев» и засыпались различными подарками. А для недрачливой части населения артисты ставили мини-постановки (также на тему войны с демонами, само собой) и показывали магические фокусы. Хотя магии там было с горошину, и артисты чаще полагались на ловкость рук. Глядя на веселящихся людей, можно было подумать, что город, который вечно спит, разлепил сонные глаза. Но что по-настоящему пробудило его, так это убийство. Когда радостные выкрики сменились воплями ужаса, вся атмосфера праздника содрогнулась и потрескалась. Убийца успел порезать трёх человек, прежде чем его скрутили. Безумец кричал, что ему нужны дополнительные части, и тянул пальцы к лицам окружавших его людей. Это случилось на одной из двух площадей, куда стеклась основная масса людей данного региона, так что спустя полчаса уже почти весь город знал о происшествии. Некоторые шептались, что это проделки демонов, решивших испортить священный праздник. Нарушителя спокойствия увели в неизвестном направлении, но волнующаяся толпа уже не могла успокоиться. Меня едва не задавили любопытные зеваки. Людей вдруг стало так много, что на соседних улицах, и без того с трудом вмещавших всех, образовались заторы. Из этого толпившегося кошмара меня вытянул Рандарелл, неизвестно каким чудом разглядевший меня среди остальных. За руку он провёл меня в более-менее свободный район. Растрёпанный и непривычно уставший, юноша, тем не менее, в этот момент показался мне самым прекрасным человеком в мире. — И снова я спасаю милую Умфи от опасности, — улыбаясь во всю ширь, пропел он. — Ты появляешься только тогда, когда выпадает случай погеройствовать? — пошутила я в ответ. — Или ты здесь из-за новой жертвы внушения? — Новости, как лихорадка, стремительно охватывают население. Могли ли служители Лангзама не узнать о них? — Нам не опасно тут говорить? — подозрительно озираясь по сторонам, спросила я. — Сейчас на каждом углу судачат об ужасных демонах, расстроивших праздник, — юноша театрально помахал руками над головой. — Каких только подробностей я ни наслушался, пока торопился сюда. Такие небылицы, вплоть до сообщения о том, что наступил конец света. При всём уважении к жертвам, их маловато для объявления конца света. И всё же я тоже хочу уйти отсюда. Я послушно пошла за другом. Думала, что он отведёт меня к дому, где остановились служители ордена, но Рандарелл остановился парой кварталов далее площади. — Я думал дождаться учителя, но в такой толпе это всё равно что искать конкретную песчинку по всему побережью. Хорошо ещё, что тебя встретил. — Безумства продолжаются, — сказала я, чтобы направить разговор в интересовавшее меня русло. Юноша кивнул. Его одежда была испачкана в некоторых местах, и тот факт, что он до сих пор не сменил её на чистую, лишь подтверждал мои догадки о занятости членов Лангзама. — Мы допросили всех поставщиков красной глины на случай, если наш преступник — человек. За последний месяц глину ввозили дважды, и её купили десятки мастеров в этом городе. Опросить всех у нас просто не хватит людей даже с учётом посторонней помощи, — Рандарелл виновато развёл руками, будто я требовала от него оправданий. — Если колдун среди них, вычислить его будет трудно. А ещё на всякий случай мы проверили ближайшие пещеры с красной глиной, но там никто не живёт. — И когда вы всё успели? — Работали не покладая рук. И нам помогали служители ордена Фассето. — Они ведь тоже часть Lux Veritatis? — провожая взглядом ребятишек, громко обсуждавших убийство, проговорила я. — Да, недавно образованная ветвь. Их ордену едва ли больше восьми месяцев, — Рандарелл покривился, будто съел что-то кислое. — Вроде бы я должен радоваться их содействию, но… Сначала они уверяли нас, что в их районе всё спокойно, пока не произошло второе странное убийство. А теперь строят из себя милостивых добродетелей, да ещё пытаются навязать свои условия. — Навязать условия старейшему ордену Lux Veritatis? Хотела бы я видеть, как на это ответил Саратох Монтоги. — Он умеет, сохраняя спокойствие и вежливый тон, поставить зазноб на место. — Юноша тут же резко сменил неприятную ему тему. — Не хочешь перекусить? Я энергично кивнула, положив руку на живот. В последние дни мне пришлось ограничиваться купленной на рынке выпечкой и свежими напитками, но меня удручало, как сильно торговцы завышали цены. Мелочи в карманах почти не осталось, а идти за остальными сбережениями в мастерскую я пока не решалась. Хорошо, что голод мучил меня меньше, чем остальных людей, но реже потреблять пищу не значит не нуждаться в ней вообще. Мы прошли стороной парочку однотипных перекрёстков и рынок, кипевший работой даже по праздникам и походивший на вытянутую бесхвостую рыбу на плане города. Тогда случилась ещё одна внезапность за этот день: не ожидаемое никем второе помешательство. Женщина в серо-коричневой тунике просто выбежала на улицу и кинулась на ближайшего прохожего. Она, в отличие от первого убийцы, то ли забыла об оружии, то ли была уверена, что не нуждается в нём, а потому вцепилась в волосы какого-то незнакомца слабыми дрожащими пальцами. Мужчина завопил едва ли не на всю улицу, которая в мгновение наводнилась людьми. Женщину оттащили, и кто-то даже связал её разноцветными флажками. Перед этим буйная успела укусить неудачливого угнетателя, но этим её злодеяния ограничились. Рандарелл и я едва пропихнулись поближе, но вскоре нас опять оттолкнули назад. — Глупые людишки! Я вам всем покажу! — извиваясь в чьих-то руках, завывала женщина. Кто-то в толпе заключил из её криков, что она не человек. Напряжение и негодование среди людей росло с каждой секундой. Я уже ждала, что кто-нибудь вот-вот предложит убить женщину, ибо «не повадно демонскому отродью гулять среди человеческого населения», но от этой участи псевдо-Костюмера спасли прибывшие служители ордена. Мне и раньше доводилось видеть людей из Фассето, этих молчаливых молодцев в фиолетовых кафтанах. Им, как самому молодому ордену, запрещалось вышивать розы на лацканах. Для этого нужно было пройти испытание временем. Если же недавно основанный орден выходил за рамки полномочий или нарушал какие-то непоколебимые устои, Lux Veritatis, дабы сохранить свой статус непопранным, открещивался от новичков, и все гневные пинки доставались лишь им одним. Женщину увели так же быстро и слаженно, как и предшественника. Рандарелл изумлённо присвистнул. — Что-то наш нарушитель спокойствия совсем разошёлся… А, наставник! Мальчик помахал руками Осветителю, и тот приподнял ладонь, показывая, что он заметил призыв ученика. Саратох Монтоги беседовал с представителем Фассето — человеком, вероятно, поставленным во главе ордена. Любопытно было наблюдать, как члены самой старой и самой молодой ветви держались друг с другом. Умудрённый опытом и годами руководительской деятельности, прошедший через войну и охоту на демонов, Саратох был спокоен и неподвижен, как растение в безветренную погоду, которое выпускает шипы лишь при крайней необходимости. Руководитель Фассето держался непринуждённо, но ему не хватало уверенности, и на его лице и в движениях то и дело проскальзывала некая нервозность. Особенно это было заметно, когда он в очередной раз поднимал руку, чтобы пригладить пышные рыжевато-медные усы. Переговорив с представителем младшего ордена, Осветитель направился к нам, замершим в конце улицы, подальше от возбуждённой, точно потревоженные пчёлы, толпы. — Всё в порядке? — первым делом спросил Рандарелл. Я поздоровалась с Саратохом, и он ответил мне кивком. — Не совсем. Однако Фассето неплохо справляются со своей задачей, что облегчает нам дело. Жаль, распространение новости предотвратить мы уже не успеем, — мужчина покачал головой. — Тот, кто ответственен за эти представления, специально выбрал праздничный день, чтобы больше людей увидели плоды его гадкой работы. — Думаете, он хочет вселить в людей страх? — спросила я. — Нет. Думаю, он хочет показать нам, насколько он хитёр и ловок, а мы — беспомощны и ничтожны. — Зря он недооценивает Лангзам, — гневно сжимая кулаки, выдавил Рандарелл. — Его смелость граничит с глупостью. — Он чует, что мы бродим в потёмках, и насмехается над нами из мрака, — изрёк Осветитель. При этом он не выглядел ни расстроенным, ни раздосадованным, ни рассерженным. Как будто всё было под контролем. И это притом, что у них под носом свершалось преступление за преступлением, и всё, что могли представители уважаемого ордена, — это метаться с улицы на улицу, не в силах поймать даже тень виновника. Поразительное хладнокровие! Я почувствовала, как растёт моё уважение к Саратоху. Велев Рандареллу не задерживаться на улицах, Осветитель удалился. Работы у него в этот день было много. — Иногда мне кажется, что у него есть какой-то план, — глядя в спину наставнику, проговорил юноша. — Или он делает вид, что есть, чтобы остальные не падали духом. — Значит, вы не знаете, что искать? — подвела я итог. — Бродите в потёмках, как он сказал. — Ага. Ищем лампу в тёмной комнате. — В тёмной красной комнате? — Нет. К чему ты это сказала? — Не знаю. Вспомнилось тут… — я замолчала, пытаясь воскресить в памяти подробности. — А вы обычные пещеры осматривали? — Обычные? — В которых нет красной глины. — Нет, — мой друг передёрнул плечами. — Зачем? Представь, что ты демон и хочешь напакостить людям. Если ты умеешь заговаривать благородную породу и живёшь, скажем, среди известняка, зачем ты будешь тащиться в другую пещеру за красной глиной? — А если ты демон, который не умеет заговаривать ничего, кроме красной глины? — Живёшь среди известняка и почему-то заговариваешь только красную глину? — Ладно, убедил, — сдалась я, отмахиваясь от глупого совпадения. — Так у тебя найдётся время, чтобы угостить меня? Я умираю с голоду. (1)Считается, что первые ругательства появились в качестве волшебных слов-оберегов от нечисти из-за силы, которую люди вкладывали в слова. Когда кто-то ругался, остальные пугливо озирались в поисках нечисти. (2)Rara avis (лат.) — редкая птица. Культ, в который принимают людей, поддерживающих Спустившихся. (3)В местной популярной азартной игре два-семь — это комбинация костей, означающая одновременно неудачное и удачное стечение обстоятельств. Двойка заметно отбрасывает игрока назад, а семёрка, наоборот, продвигает вперёд. Что получается в итоге — положительный ход, отрицательный или без изменений — зависит от предыдущих ходов и количества очков игрока.