Шесть с половиной ударов в минуту

Кибитка подпрыгивала на кочках и ухабах, заставляя нахохлившегося девятилетнего юнца морщиться от неудовольствия. Мотая из стороны в сторону обтянутыми кальсонами ногами, ребёнок отчаянно строил рожи, но сидевший напротив отец делал вид, что не замечает их. Меньше всего ему сейчас хотелось брать во внимание капризы своего дитя, всю последнюю неделю придумывавшего всё более нелепые поводы надувать розоватые губки. Вот и сейчас основная причина плохого настроения мальчика крылась вовсе не в неровностях дороги, что его отец ещё смог бы понять и стерпеть, а в какой-то детской банальности. — Ты спугнул её, — в очередной раз ребёнок не выдержал равнодушного молчания отца и попытался во что бы то ни стало пробить его оборону новой порцией обвинений. — Не прощу тебя! Одетый в опрятный дорожный плащ мужчина сорока лет лишь дёрнул плечами, сдвигая шляпу на лоб. Он уже жалел, что не захватил с собой книг по истории, которые его неугомонный отпрыск с упоением читал бы всю дорогу, вместо того чтобы со скуки искать повод жалостливо скулить. Это их рассеянная гувернантка не удосужилась проявить бдительность при сборе сумок. Да и служанки проглядели, обеспокоенные больше тем, как бы хозяева не замёрзли в дороге, нежели чем те будут занимать бесконечные часы поездки. Вспомнив махавших на прощанье женщин, господин в шляпе внутренне сжался от тоски. Тяжело и больно было покидать дом, в котором он жил без малого двадцать три года. И чувство необходимости, этот неумолимый злодей, вместо ободряющих похлопываний оставляло в душе только холод пустоты. Несомненно, его сын Гаррел тоже чувствовал эту тоску расставания и потери чего-то дорогого, к чему привыкаешь с детства. И отец был готов к взрывам эмоций и мольбам развернуть лошадей и вернуться в тёплый и уютный дом. Но вместо этого девятилетний разбойник обвинял его в чём-то совершенно постороннем, и отца раздражало это. И возмущало, что сын вместо ожидаемого срыва маялся от скуки и плакался из-за какой-то ерунды. Мужчине не приходило в голову, что поведение его отпрыска могло быть вызвано тоской и резкими переменами в жизни, и мальчик просто держал истинные причины расстройства в себе. — Ты всё испортил! — нарушая давящую тишину, выпалил мальчик. Он прижался щекой к стеклу и без интереса смотрел на проносившиеся мимо ряды деревьев. — Я же просил подождать всего пять минут! А теперь… — У нас не было пяти минут, — строго перебил отец, лениво поглаживая аккуратные пшеничные усы. — Мы и так вынудили человека ждать. Хотя, чего уж скрывать, он и сам с трудом отклеил ноги от пола, заставляя себя спуститься по белоснежной лестнице, на которой в молодости грелся на солнышке и читал книги. Через силу переступил через линию ограды, делая своё возвращение в родное гнездо невозможным. Но мужчина должен был сделать это, если не ради себя, то ради сына. Их дом более не принадлежал им, и покинуть его следовало сейчас. Пока в стенах ещё хранилось тепло и воспоминания, пока новые хозяева не заполнили его собой и не вытеснили то немногое, что осталось от предыдущих владельцев. Пусть это случится потом, когда господин Лонденол и его сын уедут оттуда и не увидят, как медленно и неотвратимо в их дом проникает нечто чужое и разъедает его старый дух. — Но если бы ты просто подождал… — простонал мальчик, насуплено утыкаясь носом в оттопыренный воротник коричневой жилетки. — Если бы ты послушал меня и подождал, нам бы не пришлось уезжать из дома. — Что ты имеешь в виду? — Я уже говорил! Ты спугнул фею! Я позвал её, и она пришла исполнить моё желание! — кибитка подпрыгнула на очередной неровности, и Гаррел прикусил кончик языка. — Желание? — нахмурившись, спросил отец. — И что же ты собирался пожелать? — Чтобы дом остался нашим. Или, если это позволено, я попросил бы, чтобы мама вернулась. Господин Лонденол помрачнел ещё больше. Он ни на секунду не поверил в существование доброй феи, о которой его неугомонный сын с разыгравшейся фантазией твердил уже битый час. Но проблемы, о которых говорил мальчик через сочинённые на ходу байки, были настоящими. И они задевали не только юную непорочную душу ребёнка, но и его взрослого отца, страдавшего не меньше, но умело скрывавшего это. — Может… ты позовёшь фею прямо сейчас? — сжалившись, проговорил глава семейства. — Она не придёт, пока ты рядом. Она не показывается на глаза взрослым. Естественно, подумалось мужчине, как ещё оправдать отсутствие несуществующей феи, как не страхом быть замеченной потерявшими мечты взрослыми. — Да и поздно уже. Мы далеко от дома. И нам уже не вернуться. — Вот как? — удивлённый пессимизмом сына, промолвил господин. — Разве желания не для того нужны, чтобы делать невозможное реальным? Какой смысл звать фею и тратить желание на то, что ты и так можешь достичь без помощи волшебства? В этот момент испуганно заржали лошади, и кибитка резко и мощно дёрнулась в сторону. Оба левых колеса оторвались от земли, опасно накреняя повозку, но тут же со стуком вернулись в прежнее положение. Гаррел вновь едва не прикусил язык и, не успев вцепиться руками в сиденье, приложился об окно. И тут же захныкал от боли, потирая правую сторону лица. Они встали на дороге. Проклиная непредвиденные обстоятельства, глава семейства выскочил из кибитки в сгущавшиеся сумерки и зашагал к извозчикам. Один из них успокаивал лошадь, а второй стоял сбоку и, задумчиво глядя на колёса, почёсывал голову. — Что, обрушься небо, это было? — выпалил мужчина, поправляя съехавшую на бок шляпу. — Мы наехали на камень? — Да вроде бы нет, господин, — пожал плечами его озадаченный собеседник. — Колесо почти полностью слетело с оси, но я не вижу причины, почему это произошло. — Зато я знаю! — тут же влез второй, поглаживая гриву вороной. — Тот бездарь неправильно поставил его, вот оно и вылетело! Говорил же тебе, проверяй, что твои безалаберные помощники творят! — Не надо винить в этом Роджера. У него золотые руки, и таких ошибок он отроду не допускал. — Ладно, это неважно, — перебил их господин Лонденол, с неудовольствием отмечая, что завывания ребёнка стали только громче. — Это ведь не помешает нашей поездке? — Мы быстро приладим колесо на место. — Насколько быстро? — Быстро, — просто повторил извозчик, опускаясь на корточки. — Нет повода для беспокойств. Эти дежурные фразы не давали никаких гарантий и только ещё больше ухудшали и без того невесёлое настроение господина Лонденола. Неприятности уже более месяца кряду ходили за ним по пятам, выпрыгивая из-под ног и скалясь. Мужчина начал уставать, как и любой человек на его месте. Ему всего лишь хотелось, чтобы чёрная полоса в жизни закончилась, чтобы началась новая страница, чистая, не заляпанная потёкшими чернилами и грязными пальцами неаккуратных читателей. Извозчики зажгли фонари и поставили их на землю. Один они вручили господину, растягивая губы в извиняющихся улыбках. Кажется, они даже были искренними. Мужчина напряжённо повёл плечами и вернулся к хныкавшему сыну. И в ужасе замер, приметив возле распахнутой двери неизвестную фигуру. — Вы ещё кто?! — выкрикнул он, бросаясь к незнакомцу. Голова плавно повернулась, и под капюшоном затрепетали золотистые пряди. Господина обдало запахом прелой листвы, смешанным с незнакомым ароматом, который щекотал нос и дразнил обоняние, держась где-то между приятным и отталкивающе резким. Отец ребёнка замер, остановленный взглядом бирюзового глаза. Единственного видимого на лице, поскольку левая половина была тщательно забинтована. Женщина слегка наклонила голову и спокойным, почти равнодушным голосом сказала: — Прошу прощения. Не хотела пугать вас. Белая ряса с широким капюшоном выдавала в незнакомке монахиню. Одежды женщины не носили в себе никаких изысков и красивостей: ни позолоченного ремешка, ни украшенных вышивкой карманов, ни привлекательных блестящих пуговиц. Глядя на простой фасон рясы, можно было бы заключить, что женщина занимает один из самых низких рангов, если бы не бросавшаяся в глаза шелковистость материала. Ткань не просто волновалась от движений, она как будто текла, даря постороннему взгляду возможность безошибочно угадать её мягкость. И дороговизну. Подобное сочетание простоты и богатства заставляло задуматься, а так ли недавно обладательница наряда вступила в орден. Господин снова взглянул в бирюзовый глаз незнакомки, стараясь не задерживаться на покалеченной стороне. Почувствовав его смущение, женщина подняла руку и коснулась бинтов, кротко улыбнувшись. — Я услышала плач ребёнка, — проговорила монахиня. — И пришла на помощь. Не могу выносить детский плач. Не то раздражение, бурлившее в мужчине уже какое-то время, не то давняя привычка, но фраза незнакомки показалась ему внезапно двусмысленной. Женщина, между тем, протянула руку в белоснежной перчатке к мальчику, но тот инстинктивно отстранился. — Прошу, не беспокойся, — не то ребёнку, не то его отцу сказала она. — Я владею целительной магией. Если ты потерпишь, я изгоню твою боль. Гаррел неуверенно посмотрел на отца, пытаясь понять, как ему вести себя дальше. Но обтянутые шёлковой тканью пальцы уже коснулись его лба, на котором некоторое время раздувалась шишка. Вздрогнув, мальчик вновь попытался отстраниться, но успокаивающее поглаживание обескуражило и утихомирило его. — Вы из обители Терпящей? — между делом спросил господин. Незнакомка пригнулась, отчего золотистые пряди упали ей на лицо. Освещённые фонарём щёки казались фарфоровыми. — Нет, — просто ответила она, проводя ладонью по голове ребёнка. Гаррел поморщился и поддался назад, но тут же какая-то внезапная мысль озарила его лицо, и мальчик так и замер. — Значит, вы принадлежите одному из орденов Lux Veritatis, — заключил мужчина. Краем уха господин Лонденол услышал, как присвистнул какой-то извозчик, заметив нового человека. Он и его товарищ уже несколько минут громко переругивались, пытаясь сообразить, как лучше подойти к расшатавшемуся колесу. Их мышиная возня мало интересовала господина, предпочитавшего абстрагироваться от их гортанных голосов. — Все мы служим Терпящей, в той или иной мере, — а вот голос монахини, наоборот, был бархатистым и ласкающим слух. Её белоснежная фигурка не выделялась на фоне сгущавшейся тьмы, а словно тонула в ней, постепенно растворяясь. Этот обман зрения показался мужчине забавным, и он усмехнулся в усы. А вот другое, наоборот, насторожило всегда бдительного господина. Терпящая, в которую он не особо верил, будто в самом деле услышала его мысленный призыв. Стоило ему подумать, что разнывшегося в конец Гаррела уже ничто не способно успокоить, особенно неловкий в таких вопросах отец, как на дороге, словно материализовалась служительница. Это было как нельзя кстати, и именно поэтому казалось особенно подозрительным. — Что вы делаете так далеко от обители? — Путешествую. Я как раз направлялась в родственный монастырь, — мелодично растягивая звуки, ответила монахиня. Гаррел во все глаза смотрел на женщину, казавшуюся ему спустившимся с небес божеством. Боль в голове отступала с небывалой скоростью, а лёгкие прикосновения, такие невесомые и нежные, вызывали в памяти померкнувшую со временем картину: точно так же в детстве его ласкала мама, проводя тёплыми пальцами по волосам и стирая усталость. Правда, руки незнакомки были почти ледяными, но это никак не влияло на яркость воспоминаний. Это небывалое сходство с самым дорогим человеком приковывало Гаррела, заставляя забыть и об обиде, и о скуке, и о боли. Он сам не заметил, как начал подвигаться к женщине всё ближе, доверчиво глядя в её бирюзовый глаз. — Вы путешествуете одна? — нахмурив брови, продолжал расспрашивать господин. — Как мне называть вас? — Зовите меня сестрой. Ведь мы все в этом мире родственные души, порождённые Её волей, — игнорируя первый вопрос, промолвила монахиня. Мужчина скептически хмыкнул и поймал на себе изучающий взгляд. В то же мгновение ему сделалось стыдно за свою несдержанность. Его покойный отец, всегда рьяно порицавший невоспитанность и неспособность людей держать себя в рамках приличия, был бы глубоко уязвлён нынешним поведением сына. Кашлянув, мужчина виновато склонился. — Прошу меня извинить. Я проявляю чудовищное неуважение. Я господин Лонденол, владелец земель Лонденол к западу отсюда… бывший владелец. Я и мой сын весь день в дороге и расстроены долгим переездом и внезапной проблемой с колесом… сестра. — Я понимаю. Я бы тоже вышла из себя, если бы меня такая неприятность застала в дороге, — ровным голосом проговорила монахиня и отошла на пару шагов от мальчика. — Я прогнала усталость и боль, так что можешь больше не плакать. Гаррел растянул губы в восторженной улыбке и пролепетал смущённые благодарности. Господин, всё это время неотрывно следивший за незнакомкой, напряжённо ловил каждое её движение и всё ещё ждал какого-то подвоха. Невозможно, чтобы эта непредвиденная остановка и внезапное появление монахини было случайным совпадением. Это могла быть умело спланированная ловушка. Наверняка сейчас немногочисленные разбойники затаились поблизости, присматриваясь, выверяя свои дальнейшие действия, оценивая со стороны силы жертв. Женщина, наряженная в монахиню, может в любой момент подать сигнал к наступлению, убедившись, что против кучки головорезов выступают не самого крепкого вида господин с маленьким мальчиком да двое извозчиков. Что же делать? Вцепиться в незнакомку первым, взять её в заложники? А если она действительно одна? Точно прочитав его мысли, женщина сказала: — Не нужно благодарностей. Я просто оказалась в нужное время в нужном месте. На всё воля Терпящей. — К сожалению, я не особо верю в Неё. — Не имеет значения. Это было неожиданно — услышать от представителя религиозного ордена равнодушное согласие, что ещё больше подтверждало идею о лживой маске монахини. Обычно служители любого ранга начинали кривить лица в осуждающих гримасах, а иногда и навязывать веру. — Моё дело — помочь, а ваше — принять, — склонившись в полупоклоне, женщина развернулась и медленно побрела по дороге. Господин замер в изумлении. Всё происходящее виделось ему умелым спектаклем, поставленным для усыпления бдительности путников. Почему-то, заметив закутанную в рясы фигуру, тянувшую руку к его сыну, мужчина первым делом подумал о Rara avis. Эти фанатики давно славились своими гадкими ритуалами с использованием человеческих жертв, особенно детей. Но теперь, когда одинокая монахиня, излечившая Гаррела от ссадин и ушибов, так легко и непринуждённо отдалялась от их кибитки, внутри господина что-то отчаянно заворочалось. Раскаяние? Сожаление за то, что не поблагодарил женщину должным образом? Угрызение совести, что посмел подозревать это чистое и непорочное существо, пришедшее на помощь там, где он, сорокалетний отец, точно не справился бы? Эта обескураживающая забота со стороны незнакомого человека возродила в нём мысль о том, как иногда не хватает в их семье женской руки. Особенно Гаррелу, невыносимо скучавшему по матери. — Постойте! — окликнул монахиню господин. — Вы собираетесь продолжить свой путь в одиночку? Ночью? — Я уже не первые сутки так иду, — невозмутимо отозвалась женщина, поворачиваясь к собеседнику. — Я понимаю, что вы считаете это частью вашего похода или испытания, но всё же… всё-таки это довольно опасно. В благодарность за помощь мы могли бы отвезти вас, куда вам удобно. — В благодарность за помощь? — повторила монахиня, и её лицо озарила насмешливая улыбка. Она поняла, что он хотел этим сказать: сложись обстоятельства немного иначе, они ни за что не пригласили бы незнакомого, одиноко бредущего человека прокатиться с ними. Уязвлённое самолюбие заворочалось в груди мужчины, но он усилием воли подавил его. — Пожалуйста, едемте с нами, — взмолился Гаррел, свешиваясь с сиденья и повисая на двери. — Вы, должно быть, не верите нам. Думаете, что мы можем оказаться плохими людьми с нечестными намерениями, — догадался господин. Он не мог оторваться от единственного глаза на лице незнакомки, неотрывно смотревшего на него и в тоже время… в то же время складывалось ощущение, что она его не видела. Будто мужчина был прозрачным, как воздух, и то, что задумчивый взгляд падал именно на него, оказалось случайностью. Но какой бы завораживающей ни была глубина синеющего глаза, больше всего притягивали бинты на левой стороне лица. Отец Гаррела не мог ничего поделать с собой: он продолжал поглядывать на белые, аккуратно наложенные лоскутки, обрамлённые золотистыми прядями. Какая ужасная рана скрывалась под ними, какая душераздирающая трагедия оставила такой заметный след? — Вовсе нет, — монахиня быстрым шагом сократила дистанцию между ними. — Причина, по которой я откажусь от вашего добросердечного приглашения, не в этом. — А в чём же? Вы думаете, Терпящая осудит вас, если вы не пройдёте, а проедете часть пути? — Нет, — словно зеркало, отразив на лице внутреннюю насмешку собеседника, произнесла женщина. — Я скажу вам. Не дожидаясь согласия, она придвинулась к мужчине и зашептала ему на ухо. Извозчики, возившиеся с колесом, заинтересованно уставились на замершую парочку. Не прошло и пары секунд, как отец семейства дёрнулся назад, как от удара, и сделал неловкий шаг в сторону, но тут же замер, вперивая в незнакомку широко распахнутые глаза. И мгновенно отвернулся, быстро увеличивая разрыв между ним и служительницей. — Вы закончили с колесом? — направляясь в их сторону, спросил господин, и из его голоса улетучились раздражение и усталость. Теперь в нём слышались нотки нарастающего страха. — Да, почти. Ещё пару минут, и мы поедем. — Так поторопитесь! Мужчина молча забрался в кибитку, бросив последний взгляд в сторону монахини, стоявшей на том же месте, и поспешно захлопнул дверь. В его стремительных движениях была заметна неприкрытая нервозность. — Интересно, что она ему такое сказала? — шёпотом затараторил один извозчик другому. — Какая разница? Заканчивай с колесом, и едем уже! Справившись с проблемой, парочка вскочила на свои места и, как ни в чём не бывало, направила кибитку дальше по дороге, будто заминки вовсе и не случалось. Монахиня ещё какое-то время постояла на открытом пространстве, равнодушно глядя на удаляющуюся повозку, а затем повернулась к вышедшей из-за деревьев девушке в мальчишеской рубашке и коротких штанах. — Не обязательно было ломать им колесо. Ты ведь добрая фея. — О, так ты заметила, — неодобрительно протянула та. — И я не фея! Тигоол с раздражением и любопытством смотрела на мнимую монахиню, так не вовремя вписавшуюся в эту забавную картину. Эта добрая самаритянка в рясе поломала Спустившейся все планы, но… учитывая, кем она была, ей можно было даже простить её вмешательство… наверное. — Что, все внизу уже знают, как меня тут прозвали? — девушка с пепельными волосами скривилась, как от зубной боли, и сложила руки на груди. — Даже такие ископаемые, как ты? Женщина улыбнулась ей кончиком губ. В её белоснежной хрупкой фигурке не было ничего угрожающего, но воздух вокруг неё как будто сгустился и стал плотнее. — Если ты всё ещё жаждешь исполнить желание этого мальчика, дождись, пока он и его отец обоснуются на новом месте. И не нужно для этого устраивать им ловушки на дороге. — Ладно, признаю, я слегка погорячилась! — Тигоол подняла ладони в примиряющем жесте. — А вот что здесь делаешь ты? Неужели она всё ещё надеется на благоприятный исход? За спиной у мнимой монахини колыхнулось несколько теней, и Спустившаяся с нарастающим волнением поняла, что смотрит на легенду. Даже Шестерых Королей можно было видеть чаще, чем это существо, такое редкое в своём роде. — Что ты прошептала ему? — не удержалась девушка. — Правду. Я всегда говорю только правду, иначе она будет мной недовольна, — женщина не двигалась, будто после того, как повозка скрылась в темноте, она перестала быть живой. — Сказала, что я не могу поехать с ними, потому что меня ждут в Нижнем мире с докладом. — Всего-то? — И подмигнула ему вторым глазом. Тигоол не удержалась и громко рассмеялась. Теперь стало ясно, почему этот щёголь так дёрнулся. Он понял, что перед ним «демон», и решил вовремя сбежать. Одного светловолосая девушка не могла понять: что это создание делает здесь, на человеческой половине мира, в каком-то забытом Терпящей лесу? И ещё больше её волновал вопрос, как ей, Тигоол, вообще удаётся заводить знакомства со столь редкими экземплярами? Сначала дочь Сайтроми, существование которой исключается самой Вселенной, а теперь… теперь ещё и Созерцатель. Так, кажется, их раньше называли, ещё до того, как о них стали упоминать лишь в книгах. — Твоё присутствие здесь доказывает одну непреложную истину, — затараторила Тигоол, опасаясь, что притворная монахиня вот-вот растает в воздухе. — У Сат’Узунд поистине безграничная вера. Ей нужно стать новой Терпящей. — Не богохульничай, — ровным голосом попросила женщина. — Я вмешалась не из-за статистики, а потому что действительно не люблю детский плач. Мои поступки искренние, в отличие от притворства добрых фей. Тигоол гневно сжала губы, осознавая, что её отчитывают, как девчонку. Женщина покачнулась и как будто ещё больше слилась с темнотой вокруг. Руки в перчатках полностью растворились, и светловолосая девушка поняла, что их никогда и не было, как не было и тела под складками одежды, как не существовало лица под бинтами. Созерцатель неторопливо терял накинутую маску, превращаясь в то, чем изначально являлся — очень густой и длинной тенью, испокон веков наблюдавшей за людьми. Вот и сейчас Тигоол ощутила на себе миллионы взглядов, пронизывающих её отовсюду, хотя кроме них двоих на дороге никого не осталось. Девушка невольно сжалась и насупилась ещё больше, сдавливаемая непомерным вниманием к своей персоне. Её как будто раздели и теперь изучали со всех сторон, каждую детальку, каждую частичку. — Раз ты такая добрая и помогающая, что же ты не прокатилась с ними? — пытаясь сбросить с себя оцепенение, спросила Спустившаяся. — Зачем показала, кто ты на самом деле? — Ради статистики. — Само собой… Статистика. Так её называла безглазая Королева, самая неконфликтная среди своих родственников, отправляя Созерцателей в мир людей. Собирать статистику. Оценивать, измерять, анализировать отношение человечества к соседям с Нижнего этажа, чтобы понять, насколько люди готовы уживаться со Спустившимися. Но если раньше, давным-давно, до того как отношения между всеми ними не осложнились из-за бесконечных войн за территорию, добиться отклика со стороны Поднявшихся было проще, то потом… Чем дальше вилась тропинка истории, тем напряжённее и враждебнее люди относились к «демонам», а те, в свою очередь, перестали терпеть своих соседей. И статистика потеряла смысл, потому что единственным ответом, который давали проводимые Созерцателями эксперименты, была ненависть и полное неприятие другой стороны. А сейчас, когда религиозные ордены подливали масло в огонь, пропагандируя идею, что абсолютно все Спустившиеся — зло во плоти, о миролюбивых контактах не могло быть и речи. Даже к терпеливым, разбиравшимся в человеческой натуре Созерцателям люди относились с подозрением и нелюбовью, что в очередной раз доказал перепугавшийся господин. Тигоол могла поспорить, что вместо изумления и радости за излеченного сына мужчина теперь мучился мыслями, в какой момент хитроумный демон придёт забрать его душу. Или душу его сына. Это ведь так естественно для людей — видеть подвох во всём. — Не забывай, что я собираю статистику не только среди людей, — прошелестел голос, и задумавшаяся девушка вздрогнула. — Но и среди Спустившихся. — Можешь пожаловаться Сат’Узунд на меня, — поморщилась Тигоол. — Скажи, что мы, такие-сякие, сами разжигаем конфликты с людьми. — Отчасти это так. Это обоюдоострая проблема. Сотня глаз, неотрывно наблюдавшая за девушкой, вдруг захлопнулась. Созерцатель потерял к Спустившейся интерес, и та вздохнула с облегчением. Её душу перестали препарировать острые лезвия чужого внимания. На всю оставшуюся жизнь насмотревшись на редчайших представителей своего народа, Тигоол собралась покинуть дорогу. Её смущала лишь неподвижность собеседницы, которая тоже должна была уже давно растечься в разных направлениях. — Если ты больше ничего не хочешь сказать мне, я пойду делать свою работу, — придавая голосу грубоватость, дабы скрыть за ней растерянность, пролепетала Тигоол. — Вот оно что, — как будто самой себе сказала мнимая монахиня. — На тебе висят три якоря, а не четыре. Ещё рано. Тогда мне действительно нечего больше добавить. Она сделала несколько плавных шагов и растаяла. Не осталось даже ослепительно-белых одежд. Тигоол поёжилась, в который раз думая, что даже среди Спустившихся есть поистине странные создания. — Везёт людям с их однообразием форм. Не то что нам, — девушка вернулась к жалобам на злюку-жизнь, и эта такая родная привычка вернула ей уверенность и хорошее настроение.