Шесть с половиной ударов в минуту

Не люблю ночь. Даже больше того — она почти мой персональный враг. Вон, скалится своими чёрными зубами, разве что язык не показывает. Или у меня уже голодные галлюцинации, так как последнюю крошку я съела ещё три дня назад. Что это было? Какая-то булка и кусок вяленого мяса, выменянные мною у странствующих торговцев на последние деньги и пару личных вещиц. Кажется, самое время задуматься о поиске провизии. Но почему же мне так всё равно? Так что там такое крутилось только что в голове? Ах да, мой враг. Ночь — бесполезный кусок черноты, годный лишь на то, чтобы изнеженным людям во время сна не светило солнце в глаза, а также чтобы спрятать какую-нибудь пакость от посторонних глаз. Больше всего зла случается в это мрачное время суток. Это факт, проверенный мною лично. Моя мать умирала ночью. В монастырь служительниц меня привели после того, как солнце в последний раз подмигнуло с горизонта. Настоятельница Катрия пыталась задушить во мне грех под покровом темноты. И Ланмон ушёл из этого проклятого мира тоже ночью. Во всех сценариях лишь она одна, госпожа в чернильных одеждах, оставалась неизменной героиней. У людей принято говорить, что ночью чудовища выползают из своих норок и начинают охоту на светлые души. Вот уж не знаю, что там с кровожадными демонами, какими их рисуют в сказках, дабы очередной ребёнок прекратил скакать по дому и улёгся, наконец, спать. Потому что иначе утащат, а не потому что у матушки голова уже болит. Главное зло по ночам творят именно люди. А чудовища как раз ходят по домам и спасают умирающих от голода девочек… … чтобы потом оставить их — умирать в другую ночь от другого голода. Я подняла голову и вгляделась в грязное, как сажа, небо. Ни путеводной звезды тебе, так живописно подмигивающей заплутавшему путнику в красивых историях о подвигах и приключениях. Ни луны, пусть она хоть сто раз будет тусклее заляпанного ночника, но зато хотя бы светит. Ничего. Унылость и тоска. И глупые жалобы глупой девочки, которой по меркам людей уже пора поселить первые морщинки на лице, а не разгуливать с детским личиком. И голод, мой уважаемый спутник. По правую руку был лес. Если быть честной, там обосновалась темнота, но я знала, что за ней стоял лес. А где-то сзади осталась деревня, пройденная мною ещё днём. Уставшая девочка Умфи хотела зайти в неё, попроситься на ночлег, обменять какие-нибудь вещи на еду, хотя бы банально присесть под деревом, наблюдая за неторопливой жизнью людей. Но Нахиирдо отчаянно воспротивилась, напоминая, чем обернулся предыдущий опыт: зашла в какой-то город, а потом застряла там на длительный срок, увядая в бессмысленности, утопая в его гадкой трясине. Только вырвалась из него, и опять? Нет уж, долой эти города и деревни с их беспечностью. Не место для жизни, а кладбище для души, где медленно гниёшь заживо. И я обошла деревню стороной. И уже не в первый раз. Было ещё что-то — чужеродное, постороннее, что также не хотело видеть меня входящей в селение людей. Не знаю, кто это или что, но оно осязаемой змеёй обвивалось вокруг шеи и не давало не только дышать, но и думать о том, чтобы посетить какой-нибудь городок. Я возвращалась на путь одинокой странницы, и оно отступало, довольное моей покорностью. Иногда мне доводилось просыпаться ночью от ощущения, что это нечто рядом, стоит и смотрит на меня немигающим взглядом. И тело прошибал озноб, а горло сжимали ледяные тиски страха. Время от времени оно нарочно будило меня, чтобы поразвлечься. Ему нравилось видеть, как я испуганно таращусь по сторонам, пытаясь понять, кто дёргал за плечо или шептал в ухо. А потом неизвестный прятался. Боюсь предположить, что ему нужно, но он не просто прицепился ко мне. Незваный попутчик намертво приклеился, и случилось это даже не на равнине лесостепной зоны, по которой я теперь бездумно брела, а раньше. Чем бы ни был этот невидимый паразит, он мыслил и вынашивал какие-то планы. Получается, это ещё один мой спутник? Их становится всё больше, а ведь я люблю тишину и одиночество. Ночь снова насмехается надо мной. О, ей известно, что я немного привираю. Мне нравятся покой и уединение, но когда они наступают, невольно хочу сбежать от них. Вот такая двоякость. Должно быть, она присуща моей натуре. Я и милая девочка Умфи, скромная и самоотверженная, и запуганное несчастное существо по имени Нахиирдо. Кто я в конечном итоге? Человек? Спустившаяся? Чего во мне больше? Какой некорректный вопрос. Нельзя разделить себя на две половинки и пересыпать из одной в другую. Это уже буду не я, а кто-то другой, более простой, однозначный, неинтересный персонаж этой глупой пьесы под названием жизнь, но… несомненно, более счастливый. Забавно, но, от рождения обладая естественными правами людей и Спустившихся, я при этом имела меньше всех возможностей и прав. Мама, конечно, поступила честно по отношению ко мне, когда передавала в руки Сайтроми. Но вот меня она забыла спросить, хотела ли я этого. Уверена, что ответила бы утвердительно. А вот если бы спросили теперь, сказала бы я, что довольна этим ответом? И чем дальше, тем меньше выбора оставалось. Даже этим днём, раздумывая, зайти в деревню или нет, я металась меж двух огней, а в итоге всё решило какое-то существо, терзавшее меня уже который день. Вот и всё право выбора! И когда церковники узнают, что я дочь одного из Шести, они не полюбопытствуют, есть ли мне дело до их нелепых безжалостных войн между людьми и демонами, желаю ли поучаствовать в ней, принимаю ли чью-то сторону. Они просто избавятся от меня, потому что так «правильно». А у личности по имени Нахиирдо нет прав претендовать на что-то ещё, кроме пыточных инструментов и спасительного пламени. Страдая от изнеможения, я опустилась на землю и положила голову на дорожный мешок. Он значительно полегчал после того, как пришлось отдать мой любимый фолиант с историческими зарисовками за еду. Даже тут у меня не было выбора. Или нет? Я ведь могла сохранить книгу, но тогда бы меня ждала более скорая голодная смерть. Да разве это выбор? Гори он в огне, ибо ни одна здравомыслящая личность на такое не пойдёт! Так хотелось найти виноватого в том, что со мной происходило. Стало бы значительно проще. Можно было бы, как Тигоол, изливать каждодневную желчь, ругаться и проклинать виновника. Ему бы ничего не сделалось, но зато как легко стало бы на душе, знай я, что вот он, негодяй, получает мысленный нагоняй! В фантазиях я варила бы его в медленно закипающей воде, вырывала бы ему глаза, отрезала пальцы, пришивала их на место, чтобы затем снова выдрать. И так бы переваривала, перетирала, превозмогала то неудовлетворение, то разочарование, что копились в моей душе. Вот только виноватого не находилось. Кто? Сайтроми, познакомивший меня с миром Спустившихся, так что я уже не могла быть нормальным человеческим ребёнком? Едва ли. Он просто делал то, что умел, и так, как умел. Или его грех заключается в том, что я вообще появилась на свет, такая несовершенная и неправильная? Но и это приключилось не по прихоти отца. Сайтроми сам был потрясён. Катрия ли виновата, что не смогла добить меня до конца? Или я, что по случайности помешала ей? Или природа, наградившая меня таким уродством, как смешанная кровь? Но у природы нет разума, она подчиняется законам Терпящей. Значит, Она виновата во всех моих бедах. Едва ли, ибо Она давно покинула мир и терпит, терпит нас, окаянных, где-то за пределами Клепсидры. Проклятая Вселенная, значит, это ты виновата! Но разве есть дело этой великой, сбалансированной силе до такого незначительного создания, как Нахиирдо-Умфи? Над травой вились яркие точки: светлячки играли в догонялки, а, возможно, просто разыгралась моя фантазия, и огоньками были миражи, блуждавшие по равнине. Ночь — время воспалённого разума и болезненных видений. Наверное, это единственное её качество, за которое я не ненавижу чернокожую красавицу с глазами-звёздами и месяцем в волосах. Обманчивые образы порой бывают ненавязчивыми и хорошенькими. Можно взглянуть на камень и узреть вместо него ларец с диковинными изобретениями. Они двигаются, жужжат, некоторые даже летают, взмывая ввысь над резной, инкрустированной каменьями крышкой. А дрожащие на ветру травинки — это склонившиеся над ларчиком люди. Они открывают рты в немом изумлении, одобрительно кивают и указывают на чудесные поделки волнующимися тонкими руками. А вон там вдали из темноты выступает домик. Такой маленький, из старых брёвен, но по-прежнему очаровательный. И в нём, определённо, живут очень хорошие люди. Сейчас по ступенькам поднимется маленькая девочка и постучит в дверь. Пожилые супруги откроют ей, и они заживут долго и счастливо, как будто малышка никогда не пугала их внезапным убийством их дочери. Между прочим, самым добрым подарком, который Нахиирдо когда-либо делала. А потом к ним в гости придёт Ланмон. И, может, даже Рандарелл заглянет, если его не завалят делами в ордене. Ночь меня сегодня непозволительно балует. То ли она насытилась злодеяниями, свершаемыми под её покрывалом незнакомыми мне людьми, то ли просто устала слушать мои жалобы. Или она готовит какую-нибудь гадость, и её доброе отношение — лишь отвлекающий манёвр. Любопытно до колик, получится ли у меня вторгнуться в разум животных? Они ведь тоже мыслят, и я, по идее, должна вломиться к ним в голову с большей лёгкостью, чем к людям. Возможно, удастся таким образом сбить птицу с полёта или обескуражить кролика, поймать его и съесть… Что за глупости! Единственное разумное решение — вернуться в ту деревеньку и украсть или выторговать еду. Но я с горечью осознавала, что мне не хватит сил войти в неё. И не только потому, что мой злобный сосед не пустит. Та деревня — пройденный этап, как и все оставленные позади города, и я давно вычеркнула её из своего плана жизни. Теперь только вперёд. У меня получилось впасть в тревожную дрёму, наполненную тусклыми картинками и мельтешением фигур, которые я так и не разглядела. Всё время хотелось махнуть рукой и прогнать их, чтобы не мешали нормально заснуть, но кисти были неподъёмными булыжниками и вросли в землю. И сама я была безглазым и бессердечным растением, пустившим корни на этом самом месте в безмолвном пространстве. Что ж, пусть так. Мне это нравится больше, чем быть вечно напуганной и убегающей от себя Нахиирдо. Очнулась всё в тех же смоляных хоромах, лишь краешек неба на востоке начинал светлеть. Торопиться было некуда и незачем, и я лениво села, поёжилась от холода, растёрла окоченевшие конечности. Желудок не то, что прилип к позвоночнику, а, должно быть, вообще усох до размера боба и готовился к побегу от безалаберной хозяйки. Но мне по-прежнему было всё равно. Странно, но пока я жила в бездушном городе, даже не задумывалась о том, насколько беспросветна и отчаянна моя жизнь. Но стоило освободиться от дурмана повседневности, набрать полную грудь свободы, и… меня буквально раздавило безграничностью безвыходных путей. Так много, и все ведут в пропасть. Чем не выбор? По той дорожке пойдёшь — красиво упадёшь, по этой пойдёшь — шею свернёшь… и всё в таком же духе. «Но неужели нет ни единого проблеска? — вопрошает наивная Умфи, всё ещё сохранявшая оптимизм. — Ведь Рандарелл — мой добрый друг. Он всегда поможет мне в трудную минуту. Всегда выручит из беды, как и я его». «Это потому, что он не знает обо мне, — тут же вставляет Нахиирдо. — Он дружит с маской, с половиной души, с… человеком. Но я не человек. Я Спустившаяся. Что будет, когда добрый друг Рандарелл узнает об этом? Станет ли он так же самоотверженно защищать меня?». «Хорошо. А как же Сайтроми, мой добрый отец? Он покинул меня не по своей воле, я убеждена в этом! И однажды мы воссоединимся». И снова преисполненная негодования Нахиирдо перебивает Умфи: «Да откуда знать, что на самом деле задумал Сайтроми! Он не похож на добропорядочного отца, он попросту не умеет им быть. В существе, лишённом отцовских инстинктов, неоткуда им взяться». «А как же Тигоол?» — говорит Умфи, но вторая сторона в споре набрасывается на неё чуть ли не с кулаками. «А что Тигоол? Она эгоистка, которая со своей жизнью не может разобраться! Какое ей дело до какой-то полукровки?». Молча наблюдаю, как они ссорятся, почти дерутся за право главенствовать в моей душе. Я согласна с обеими и не согласна ни с одной. Увы, даже не могу прикрикнуть на них, чтобы успокоились и не устраивали бардака в моей и без того захламлённой голове. Как же устала… Я подобрала с земли сумку и немного с опозданием почувствовала, как тревожно позвякивает колокольчик в уголке сознания. Давно не слышала его. Жизнь в городе затупила врождённую остроту моей интуиции, сделала её менее звонкой. Совсем девочка размякла, куда уж дальше! Беспробудные блуждания в полуживом состоянии расшевелили мой начинавший ржаветь колокольчик, и сейчас я слышала, как он набирал силу, предупреждая о чём-то. И… мне до сих пор было всё равно. Я огляделась по сторонам, но встретилась взглядом лишь с тьмой. Значит, ночь всё же приготовила неприятный сюрприз. Так и знала, что она что-то затевала! Я постаралась размышлять здраво, насколько это возможно в моём состоянии. Если интуиция гнала меня долой с этого места, значит, опасность была не гипотетической, а самой настоящей. И от кого бы угроза ни исходила, он был настроен крайне недружелюбно, и договориться с ним не получится. Возможно, враг уже примеривается, как получше вцепиться в моё горло или в какую точку ударить. Есть ли смысл отпугивать невидимого врага белым огнём? Если это бандиты, они сто раз подумают, прежде чем лезть к «демону». Если Спустившийся… впрочем, он тоже задумается, связываться ли с девчонкой, умеющей зажигать белый огонь. Я извлекла из сумки свечу, но воспламенить фитиль не получалось: слишком уж истощена и подавлена. Тревога усиливалась, и я подвинулась ближе к дереву, редкому обитателю этих мест. И вот тогда, осознав, что добыча ускользает, темнота оформилась в видимое и осязаемое существо. Мне не удалось разглядеть его, потому что со всем возможным проворством полезла на дерево. По земле застучали лапы, и воздух прорезало свистящее дыхание. В повисшую на сгибе локтя сумку что-то вцепилось и с силой рвануло вниз. Я выпустила ношу из рук, едва удержавшись на ветке, и поднялась ещё выше. Так и не использованная свеча печально полетела вниз. От ствола с треском отлетел кусок древесины. Я без радости подумала, что с такой силищей неизвестное создание, скакавшее на четырёх лапах и силившееся дотянуться до меня, способно срубить дерево. Я сидела ниже, чем хотелось бы, а разозлённый зверь выбрасывал из спины два длинных отростка и почти касался моих ног кончиками-шипами. Вот теперь как Умфи, так и Нахиирдо окончательно проснулись от душевной дрёмы, судорожно соображая, как спастись. Безопасно ли было оставаться на дереве? Ответ последовал незамедлительно. Будто прочитав мои мысли, хищник обхватил истончившийся ствол лапами и потянул на себя. Дерево опасно наклонилось, и я обвила сук руками и ногами. Чёртово животное, кем бы оно там ни было! Злясь на себя, на него, на ночь, на мир в целом, я отломила небольшой сучок и усилием воли всё же подожгла его. — Подавись! — крикнула я и гневно швырнула покрывшуюся ослепительным пламенем палку вниз. Как и следовало ожидать, хищник ловко увернулся, даже не взглянув на моё импровизированное оружие, и воспользовался тем, что жертва отпустила одну руку: толкнул головой ствол, так что я едва не свалилась. Повисшую в воздухе ногу обожгло болью, и я, судорожно перебирая руками, попыталась подняться выше. Кончик длинного когтя окрасился моей кровью, и создание будто обезумело от восторга и предвкушения скорой расправы. Оно неистово кидалось на дерево, раскачивало его, так что-то трещало и гнулось, будто под натиском ураганного ветра. Всё моё существо было направлено на то, чтобы не соскользнуть с «башенки» в лапы чудовищу. Я не думала о том, как выйти из сложившегося положения, каковы мои шансы выжить и всё в таком духе, просто…. Качалась, как на качелях, до боли в суставах впившись в шершавую кору, так что на руках остались ноющие ссадины. Позже я много раз думала, как у меня, изнурённой и подавленной, хватило энергии удерживаться на дереве. Раньше приходилось слышать истории о том, что страх и жажда жизни придают людям силы, но у меня откуда им взяться? В последние дни я только и думала о том, как бренно моё существование и что всем, в том числе и мне, будет всё равно, если Умфи-Нахиирдо просто исчезнет. А страх… ну да, было страшно стать завтраком чудовища, ну и что с того? Бесконечные попытки хищника скинуть меня вдруг прекратились. Неужели устал? Глупость, охотники не отступают от столь лёгкой добычи. Я посмотрела вниз и увидела, что существо улеглось под деревом. Всё ясно, оно решило подождать, пока жертва сама упадёт к его лапам. Я ещё крепче обнялась с моим древесным защитником, пострадавшим по моей вине. Небо успело накинуть серое платье, и стало лучше видно, кто пытался съесть меня. Зверь оказался похожим на волка, но крупнее и с более длинной грязно-коричневой шерстью. Кровожадные глаза с бурой склерой так и сверлили меня. Два спинных отростка хищник расслабленно опустил рядом с собой на землю. Не помню, чтобы встреча в книгах упоминания о таких тварях. Так мы и смотрели друг на друга. И вдруг, перевернув всё моё представление о себе подобных, хищник вдруг… поднялся с земли и побежал долой. Я недоверчиво проводила его растворяющуюся в темноте фигуру и только тогда почувствовала, насколько же сильно выдохлась. Не осмелилась спуститься со спасительного возвышения, потому как до конца не верила, что зверь ушёл. Слишком хорошо, чтобы быть правдой. Я закрыла глаза и положила голову на ветку, успевшую стать мне близким другом за это утро. В голове складывались безумные и нелепые мысли, как зверь помчался в ближайшую деревню просить пилу у плотников. Или отошёл подальше, чтобы разогнаться и наверняка снести дерево одним ударом. Самой смешно стало, хотя в моём положении не было абсолютно ничего весёлого. И что тебе, Умфи, на месте не сидится? Вечно эта девчонка Нахиирдо тебя куда-то зовёт, тянет за собой в дела, которые тебе не по душе. И ведь не отказаться. Как сросшиеся близнецы — не отделить, не разрезать, потому и ходят всегда вместе, разве что за ручку не держатся. Да и как бы они смогли, если Умфи стыдится своей половинки, прячет её в чулане подальше от глаз гостей, боится случайно упомянуть во время разговора. А Нахиирдо, в свою очередь, брезгует находиться с ней в одной комнате, ругает её, обвиняет в малодушии, а потом идёт в чулан и наслаждается там одиночеством. — Эй, уважаемая, почему бы вам не спуститься вниз? — долетел до меня трескучий голос. — Зверь ушёл, вам больше некого чураться. Поколе он не вернулся, покинуть надо это место. Я открыла глаза и сквозь мутную пелену взглянула на стоявшую под деревом старушку. Она походила на слоёный пирожок — вся в тряпках, закутанная от и до, так что живого тела не видать. — Спасибо, но мне и тут нравится. Совсем меня за идиотку держит? Так я и поверю, что среди безлюдной равнины вдруг человек нарисуется. Да и чудовище не так давно убежало, чтобы подумать, будто появление старухи случайно. Если бы хищник учуял её, бродящую неподалёку, от бабки только тряпки и остались бы. Ведь не мог же он её испугаться, в самом деле. Вывод только один — зверь был оборотнем. — Чего упрямишься, дитя? А если он вернётся, а ты тут всё сидишь? Лицо её под седыми прядями я не сумела разглядеть, да мне и без того понятно было, что она не из людской деревеньки. Каркающий голос и странный говор делал старушку прямо-таки ведьмой-отшельницей из сказки. Её слова как раз напомнили мне цитату из одного предания: «А он всё смотрит и смотрит, как ты сидишь. А ты возьми и приляг». — Тогда я прилягу, — бросила я и демонстративно отвернулась от старухи, хотя продолжала наблюдать за ней краем глаза. Незнакомка меж тем бессовестно рылась в моём дорожном мешке. Пошуршала в письменных принадлежностях, безразлично отложила в сторону мелкие безделушки, провела костлявой рукой по обложке сохранившейся книги. — Страсти-то какие. История, — пробурчала она. — Читать любишь, ведать. Неудивительно. Они тоже это любят. — Денег там нет, — предупредила я. — Да мне деньги и не нужны. Что с этих блестяшек взять? — Она подобрала свечу и повертела её в руках. — Честно скажу, невзлюбила я тебя с самого начала. Но сейчас мне кажется, что вижу больше, чем попервые. Меня с силой дёрнуло назад, и, не удержавшись, я свалилась с дерева. Знакомство с твёрдой землёй выбило весь дух. Наверное, теперь похожа на распластавшуюся лягушку, готовую к препарированию. Надо мной нависла тень, и я вновь подумала о коварной ночи с её непростительными шуточками. — Вот ты и прилегла. А что будешь делать дальше?