Шесть с половиной ударов в минуту

— Ну и чего хлопалки вылупила? — бросила старушка беззлобно. Никто так ещё не называл мои глаза. Впору умилиться, вот только что-то не хочется. — Любуюсь вашими собачками, — я смерила лежавших зверей с бурой шерстью и отростками из спины взглядом мясника, готового разделывать свежее мясцо. — Одна меня едва не загрызла этим утром. Пара хищников, беззаботно нежившаяся под открытым небом, посмотрела мне вслед настороженным взглядом. Я с пяти метров чувствовала, как им не терпится вцепиться мне в горло, что они уже давно бы сделали, если бы не семенящая рядом со мной хозяйка. — Они очень послушные, — заверила меня старуха, не обращая внимания, что я прихрамывала и морщилась от боли. Она привела меня к каменной двери-колодцу, незатейливо спрятанной среди травы и вереска. Удалённость от основного тракта путешественников и торговцев обеспечивала отшельнице уединённость. А с заблудившимися и любопытными носами, готова поклясться, разбирались её домашние питомцы, так что эти самые носы шли зверушкам на корм вместе с их владельцами. — Прошу любить и жаловать, — приглашая меня спуститься через дверь под землю, проворковала старуха. — А там меня ждут котлы и человекожарки? Всё как в сказке о бабке-людоедке? Незнакомка странно воззрилась на меня и наклонила голову набок, а потом вдруг вцепилась в мои волосы и притянула к себе. Её черты заострились, а лицо вытянулось, как у хищника перед атакой. — Неужели я ошиблась и вместо необычного случая зрею перед собой сражённое недугом предрассудочности человеческое дитя? У меня спёрло дыхание, и от резкого толчка едва не повалилась на старуху, от которой так и веяло угрозой. Я балансировала на краю, и стоило сделать неверный шаг, и меня ждал смертельный полёт. — Нет. Мне просто вспомнилась детская сказка, задевшая меня в своё время за живое. — Вот оно как, — на меня изучающее смотрели глаза с двуцветной радужкой, так напоминавшие мне Тигоол. — Не люблю человеческие сказки. Они насквозь пропитаны ложью и лицемерием. Старуха отпустила меня и подняла крышку. Она спустилась первая, показывая тем самым, что не опасается моего побега. В самом деле, куда бы я делась от её зорких и кровожадных зверьков, поставленных на стражу? Я спустилась следом, ожидая тёмных сырых подземелий, но вместо этого мы очутились в подобии прихожей рядом с другой дверью. Увешанные тряпьём, шкурами и ещё невесть чем стены внушали ощущение уюта, а коврик для обуви говорил о педантичности и гостеприимности хозяйки, хотя впускать в свою обитель посторонних личностей ей явно приходилось нечасто. — Опять факел перегорел, — вынимая из ниши в стене бесполезную рукоятку, бросила старуха. — Никак не напасёшься. — У вас довольно мило, — буркнула я. — Благодарю. Можешь поставить башашки(1) здесь. И не напрягайся ты так. Не собираюсь я тебя кушать. Несмотря на то, что Спустившаяся теперь походила на добрую бабушку, зазывавшую внуков в гости, я не могла расслабиться в её присутствии. Она была опасной и могла с лёгкостью убить меня, и я ни на секунду не забывала об этом. — Ты, кстати, чья такая? — разыскивая ключи в складках одежды, спросила старуха. — Кто из рогатых твой явитель? Сат’Узунд али Сайтроми? — Что? Меня в который раз изумила проницательность Спустившихся. И дело даже не в том, что они подчас без труда видели во мне родственницу их Королей — это как раз было не так сложно сделать с их врождённым чутьём. Но то, что они из всех Шести безошибочно называли имя моего отца, повергало меня в ступор. Когда я только познакомилась с Тигоол, она тоже первым делом упомянула Сайтроми, хотя с такой же вероятностью моим родителем могли стать кто-то из его братьев и сестёр. В их угадывании был какой-то фокус, но мне не удавалось уловить его суть. — Хотя чего я спрашиваю, и так прозрачно, как вода, — пробормотала хозяйка, вставляя ключ в круглое углубление в массивной каменной двери. — Сат’Узунд давно не навещала эту часть мира, а вот Сайтроми наведывался, да, наведывался. — А если я скажу, что это Цеткрохъеф? Почему он не может быть моим отцом? Старушка рассмеялась и погрозила мне пальцем. — Что ты говоришь, милая? Я видела, как ты развела белый огонь, а он мог передаться тебе только от двух рогатых. Нет, обладатели фиолетового и зелёного пламени не могут быть твоими явителями. Вот оно что! Я читала (да и видела своим глазами), что огонь Королей имеет особый цвет, но то, что существуют разные варианты, не написано ни в одном бестиарии. Значит, белое пламя было только у Сайтроми и Сат’Узунд, и больше никто из Спустившихся не способен высечь даже искру этого серебристого обжигающего великолепия. Интересно, как много людей знают об этом? — Входи, не стесняйся, — поторопила меня старушка, но всё с тем же доброжелательным выражением на лице. А ещё говорила, что это люди лицемерны. — Я бы… — замялась я, пытаясь подобрать более вежливую фразу. А потом плюнула на этикет и сказала прямо. — Я гость или пленник? Мне ведь нужно надеть маску в соответствии со своей ролью. Или, наоборот, воспротивиться ей, если она меня не устроит. — Не то, не другое. — Старушка понимающе ухмыльнулась. — Ты боливица(2). — Если вы о ноге, то всё в порядке. Она скоро сама заживёт. — Ах, тяжело с тобой будет. Поражена даже больше, чем я думала. И о чём только твой отче думал? — она менее терпеливо махнула рукой. — Входи. — Я… не могу. Зиявший проход пугал меня до дрожи. Он казался одновременно огромным, как скала, и крохотным, как норка кролика. Неужели опять голодные галлюцинации? Но тут же ощутила невидимую удавку на шее и догадалась, в чём дело. Я боялась не того, что ждёт в гостях у Спустившейся. Меня к ней не пускал мой озлобленный спутник, уводивший ранее от деревень и гнавший на открытые площади. И свою боязнь замкнутых пространств и многолюдных поселений он внушал мне. В глазах старушки я прочитала свою смерть, если только не послушаюсь её. Как будто оказалась меж двух огней, и меня тянули в разные стороны, разрывая на куски. И снова выбирал кто-то другой, и мне лишь приходилось послушно ждать, чья воля в итоге победит. Я приложила огромные усилия, чтобы сдвинуться с места, но мой невидимый попутчик ещё сильнее надавил на меня. После пары шагов я ослабела и повалилась на колени. На что же это было похоже? На бессознательный неконтролируемый страх, пронзающий грудь и сковывающий мышцы. Мне было почти физически больно представлять, как я переступаю порог. — Кажется, я и в самом деле больна… — Ах, вот оно что, — задумчиво протянула старушка, нависая надо мной. — Я и не заметила твоего наездника. Как неловко получается. Придётся тебе пожить здесь. — Пожить здесь? — я ошарашено воззрилась на неё снизу вверх. — Да, карата(3). Прямо на этом квадрате. Когда ты обживёшь его, переберёшься на соседний, что ближе к двери. А потом ещё ближе. И так до тех пор, пока до соседнего помещения не доберёшься. — А нельзя его как-то изгнать? — я вскочила на ноги. — Очень уж мешает… — Изгонятье возможно, но мне способ неизвестен. Всё, что в твоих силах сейчас, — поставить зазнавшегося гостя на место, — и, заметив мои сомнения, добавила. — Обдумываешь, на кой оно тебе сдалось, да? Вот только, уйдя от меня, куда ты пойдёшь со своим наездником? И в чей дом сумеешь зайти, когда он окончательно укрепится в тебе и сделает своей рабыней? Несомненно, старуха была права. Я довела себя до обморочной стадии голода только лишь потому, что не имела сил заглянуть по пути в деревеньку. И всё из-за него, невидимого попутчика, чтоб он был «здоров»! Вот только мне совершенно не нравилось, что эта странная Спустившаяся вдруг взялась нянчиться со мной. Лечить, как она это называла. Ей-то какое дело, от кого или чего я откинусь? Чай не принцесса какая-нибудь, чтобы мне на поклон идти, да и едва ли старушка меня таковой считает. — Как мне называть вас? — Дай подумать. На какое имя я хорошо отзывалась в последний раз? Попробуй Юдаиф. Если не услышу твой зов, придётся вспомнить другое. Что за глупость? Имя для любого Спустившегося имеет сакраментальное значение: только то, которое они получают при рождении, могут почувствовать или даже услышать на расстоянии. Я никак не сумею дозваться этой женщины, если буду озвучивать чужое для неё имя. — Но ведь… Однако старуха уже скрылась за дверью. Это было странное чувство: попасть в добровольно-невольное распоряжение чокнутой уроженки Нижнего этажа. В самую пору зароптать на несправедливый поворот Судьбы, залить пол слезами горечи и тоски, вопя о невыносимости собственной доли, но… вот беда: для героя драматической пьесы я чувствовала себя слишком опустошённой и обессиленной. Было всё равно, где и что со мной происходит. Я смирилась с нынешним положением дел так легко и непринуждённо, потому что у меня не было иных планов, не было целей и важных занятий. Куда брела до этого мгновения? Что вынуждало меня переставлять ноги? Да ничего. Я — та ещё прожигательница жизни. А потому одним небрежным махом внести в своё расписание незапланированную остановку в гостях одинокой старухи оказалось внезапно простым делом. Никакие страхи, муки совести и сомнения не терзали при этом. Ну, разве что поначалу… Единственное, что действительно расстраивало, так это необходимость жить в прихожей. Я не привередлива, но когда меня зовут посидеть за столом с чашкой чая, а я из-за каких-то неведомых глупостей остаюсь под ним, как робкая собачонка, это… хм… бьёт по самолюбию что ли? Почти полторы недели я провела в небольшой комнатке перед входной дверью, заболевая от скуки и отчаянья. Мои медленные продвижения угнетали ещё больше, чем невидимый попутчик, озверевший от моих отчаянных попыток сопротивляться его воли. Чувство бесконтрольного ужаса стало в эти дни для меня почти родным. Стоило продвинуться вперёд, представляя, как переступаю порог жилища старушки, а меня обдаёт уютом и ароматом свежей выпечки, под ноги бросается какая-нибудь маленькая гаденькая зверушка и трётся о ноги, а с потолка свисают колокольчики и приветливо позвякивают, как меня поглощала паника. Она определённо была не моей, но внушала настолько, что коленки тряслись, а в груди шумно плясало изнурённое сердце. Юдаиф наблюдала за мной каждый день, будто за ценным экспонатом на выставке редкостей. Я же исподтишка посматривала на неё, изучала, сооружала в голове модель её поведения. Это оказалось не таким уж простым занятием, потому как наиболее обескураживающим в образе Спустившейся было… отсутствие этого самого образа. Каждый день она представала другой, словно ко мне на встречу выходила её сестра-близнец. Такая же внешность: глаза, имевшие в себе отчётливо проступавшие серый и синий цвета, острые скулы, сухая натянутая кожа, пепельные волосы, неровными прядями выбивавшиеся из-под платка. Но характер и манера поведения совсем иная. Доброжелательной, но опасной старушкой из детской сказки она притворялась только в первый день. А потом куда-то спрятала этот шаблон, будто скомканное поношенное платье, и достала следующий: молчаливой женщины, игнорировавшей мои вопросы. Она выдавала короткие сухие фразы и зачастую не смотрела на меня, будто я была предметом интерьера. Коврик, приминаемый ступнями. Да, я и была ковриком — поникшим, облезлым от времени, валявшимся пластом. Приходи и вытирай ноги. Меня это распаляло, било мою гордость хлыстом. А вот уже на следующий день вышла хохотливая болтушка, чей рот не закрывался ни на минуту. Она так достала разглагольствованиями о сущей чепухе, что я готова была сорваться и накричать на неё. — Ай, как твои глаза похожи на глаза Сайтроми! — восхищённо воскликнула Спустившаяся, прихлопывая в ладоши. — Когда он сердится, смотрит точно так же! Поразительно! Кому расскажешь — не поверят! Из её речи резко исчезли иносказательные выражения, проскальзывавшие в первые два дня нашего знакомства, и она заговорила так правильно и чисто, будто всю жизнь пробыла среди людей. И таких «сестёр-близняшек» у Юдаиф, судя по всему, было огромное множество. И суровая язвительная госпожа с надменным выражением на лице, прожигавшая меня неодобрительным взглядом, и мечтательная бабушка, вздыхавшая о приключениях и упущенных в молодости возможностях, и строгая вышколенная женщина, которая, казалось, раньше воспитывала молодых солдат и прививала им безукоризненное подчинение дисциплине. Она была одновременно всякой и… не была никакой. Я сбивалась с толку, когда пыталась понять, какая из надеваемых ею масок настоящая. Потом попробовала искать истину в общих чертах всех тех героинь, что блистали передо мной, будто развлекавшие болеющего ребёнка артисты, но и такие не находились. Либо Спустившаяся являлась талантливой притворщицей и в молодости вызывала кураж на сцене своим потрясающим перевоплощением (если на Нижнем этаже были театры, во что сложно поверить), либо… тут крылся какой-то фокус. Со временем меня больше начало привлекать поведение моей новой знакомой, нежели досаждавший наездник с его фобиями. Юдаиф одновременно сбивала мой сосредоточенный на борьбе с собой настрой и уводила в сторону от негативных мыслей, густым облаком вившихся вокруг меня. Не знаю уж, хорошо это было или плохо, помогало это или только мешало… Как бы то ни было, к концу десятых суток я поставила ногу на порог и вздохнула с облегчением. И ощутила, что готова упасть прямо здесь и забыться сном. Меня невероятно вымотали и утомили последние дни, как будто с утра до ночи таскала тяжеленные камни. Нет, даже хуже. Я ломала целую стену из этих камней, причинявшую мне боль. — Лучше, — сказала Юдаиф, склоняя голову на правый бок. — До конца от страха ты не избавишься, пока не отделаешься от наездника. Но теперь хотя бы сможешь находиться в помещениях какое-то время. — Какое-то время? — мне захотелось расплакаться. В глазах в самом деле защипало. — Ну да, — не обращая внимания на моё волнение, проговорила старуха. — А сейчас чего замерла? Проходи, коли уж дошагала. Я тупо уставилась в пол, выложенный ровными дощечками. Он был даже не застелен ковром, и это почему-то расстроило меня ещё больше, чем крохотные успехи и тот факт, что я всё ещё не поставила злобного попутчика-паразита на место. Ожидаемая мной атмосфера уюта и комфорта свернулась в одночасье, и мне вдруг вспомнилось, что я, в какой-то степени, всё ещё четырнадцатилетний ребёнок. — Ну, чего разревелась? — заглядывая мне в лицо, которое я упорно прятала в ладонях, спросила Юдаиф. — Нет повода плакать, нет. Лучше пойдём со мной. Она снова была доброй старушкой, но уже менее опасной и менее гостеприимной, чем раньше. Теперь в букет её характеров добавилась лёгкая ворчливость, а также вернулась грубоватая манера речи. Мы прошли несколько комнат, и в каждой из них играла музыка. Я не заостряла внимание на предметах мебели, на расцветке обоев и тканей, на узорах и материалах, но мелодия… Всё было точно в тумане, только она одна врезалась в сознание с нарастающей настойчивостью, словно тоже являлась жильцом и назойливо маячила прямо перед носом, желая познакомиться. Вот она, та самая гаденькая зверушка, трущаяся о ноги. Так и хочется пнуть это визгливое создание, чтобы замолчало! Эта была простенькая композиция из скрипок, зацикленная до бесконечности, так что уже на третьей минуте зубы начинали невольно скрежетать. — А нельзя ли… обойтись без музыки? — робко попросила я. — Тебе придётся привыкнуть к ней. Тишина давит на меня. Я как будто глохну, а это знаешь, как пугает меня? Я заинтересованно воззрилась на старушку, пытаясь вспомнить, как по-научному называется боязнь тишины. Или это был признак развивавшегося сумасшествия, и незамысловатая мелодия помогала заглушить голоса в голове? Все мои предположения разом рухнули, когда Юдаиф продолжила: — В мире людей так тихо, до сих пор не могу к этому привыкнуть. Когда я впервые оказалась тут, думала, слечу с катушек. Ужасно! Просто ужасно! — Что вы имеете в виду? — утирая последние слёзы, проговорила я. — То и имею. Родившимся здесь не понять, какой стресс испытывают Спустившиеся, поднимаясь на Верхний этаж. И наоборот. Вот ты, например. Тебя уже раздражает мелодия, а я её почти не замечаю. Она часть этого крохотного мирка, что я воссоздала по образу и подобию своего дома на Нижнем этаже. Я присмотрелась к источнику звука: во всех комнатах стояла странная металлическая вещица чуть крупнее ладони. Она-то и исторгала музыку из собственного нутра, и неясно было, сама ли играла её по определённой схеме или просто воспроизводила то, что было сыграно ранее. Каждая такая вещица будто обладала своим голосом, и все они сливались в унисон, отчего мелодия звучала ровным хором, в котором никто ни от кого не отстаёт. — Хотите сказать, на Нижнем этаже всегда играет музыка? — Это не музыка, — осадила меня старушка, проводя по большому залу с книжными полками. Комната больше напоминала библиотеку и восторгала своим размером. Меня посетило ощущение, будто я наблюдала за каким-то фокусом, потому что под землёй невозможно выстроить подобное помещение. Если только эта одинокая Спустившаяся не являлась почти всемогущей колдуньей, а на этот счёт ничего конкретного сказать нельзя: уж больно непонятной была эта женщина с двуцветными глазами. — Это преломление пространства, — Юдаиф смерила меня снисходительным взглядом. — Тебе известно, что такое преломление света? Наверняка много раз наблюдала за этим явлением. На Нижнем этаже также есть преломление пространства. Не понятно? Я неловко пожала плечами. Насколько высока вероятность, что мне просто дурили голову? Вдруг в арсенале этой загадочной госпожи есть образ патологической врушки. С неё станется… — Пространство искажается, но простым глазом этого не увидеть. Зато можно услышать это смещение, — со вздохом сказала старуха. — Вот эти звуки и есть так называемая «музыка», причём в разных местах она звучит по-разному. Где-то она больше напоминает струнный оркестр и звучит с вызовом, а где-то — на птичье чириканье, и к нему надобно прислушиваться. На нашем этаже крайне мало мест, где искажения пространства нет вообще. Все Спустившиеся привыкают к этому явлению с рождения и уже не могут выносить абсолютную тишину. Тигоол не говорила мне об этом. И хотя она не обязана, я бы с удовольствием послушала, в каких условиях живут Спустившиеся. От людей этого не узнать, ведь по их представлениям внизу — пекло, жар, пыточные инструменты для провинившихся человеческих душ, беспросветная тьма и толпа озлобленных демонов с пеной у рта. А у них там… музыка играет прямо в воздухе. При этих абсурдных мыслях я не удержалась от смешка и была награждена испепеляющим взглядом. — Я тебя не обманываю, глупое юное создание! Она надавила мне на плечи, и я, не ожидавшая, что хрупкая на вид старушка окажется такой сильной, рухнула на кровать. И в этой комнате тоже играла музыка, вызывая ощущение фальшивости происходящего. Меня точно выкинули за пределы реальности. Может, я всё-таки умерла от голода тогда, в дороге, а нынешнее — моё наказание за грехи? Или умирала прямо сейчас, лёжа на холодной жёсткой земле, а окружавшие образы — лишь бред воспалённого сознания? Скорее всего, так и было. И самое ужасное заключалось в том, что, даже если это правда, я ничего не могла поделать с этим. Юдаиф оставила меня, а с ней утекла вся моя тяга выглядеть живой. Любопытство, забитая до полусмерти зверушка, отмерло окончательно. Вместе с ним утекли силы и желание обдумывать всё: себя, окружающий мир, слова хозяйки, прошлое и будущее. Я позволила векам скрыть от меня окружавшую действительность, а пустоте внешней — сравняться с пустотой душевной. Но Забвение упрямо упёрло руки в бока и не навещало меня, будто я в чём-то провинилась перед ним. Я честно пыталась заснуть, ворочаясь около получаса. Ну, может, минут двадцать, если без преувеличений. Но это грёбаное пиликанье выводило из себя, вынудив в итоге швырнуть музыкальную вещицу в стену. Механизм раскололся на куски, и мелодия задохнулась, уступая место блаженной тишине. В соседних комнатах она всё ещё жила, но я не была маньяком, убивающим маленькие исторгающие музыку предметы, а потому позволила им пиликать дальше. Главное, что моя нынешняя комната сохраняла беззвучие. Определённо, я уже умерла. Слишком невероятным было всё то, что происходило вокруг. Раненая нога напомнила о себе ноющей болью, и это было настолько реальное чувство, что я снова вернулась ко второй версии: нет, пожалуй, мертвецы не испытывают столь досадные неудобства. Значит, пока жива. Я закуталась в узорчатое покрывало и провалилась в небытие, простившее мои прегрешения перед ним. Тревожное и болезненное, оно было лишено снов и напоминало чёрную дыру. Я словно растеклась в пространстве и перестала существовать, но одновременно с этим было много меня. Все эти части обладали меньшим разумом, а потому передавать воспоминания и знания между ними являлось трудоёмким занятием. И в какой-то момент связь со всеми частями разорвалась, и я разлетелась на миллионы раздробленных кусочков, острых, как иглы, и крохотных, как пылинки. Кто-то посторонний, бродивший всё это время рядом, незамедлительно принялся собирать эти частицы, соединять их, пытаясь вновь сотворить меня. У него даже стало получаться, но он был слишком нетерпеливым и обозлённым, а потому я каждый раз разлеталась в стороны, точно пух, уносимый игривым ветром. Тогда неизвестный дёрнул — не знаю, чем, ведь конечностей в окружавшем нас Ничто у него не было — изо всех сил, и меня будто потянуло куда-то наверх, к свету и осознанной мысли. Я очнулась от пронзительной боли, разрывавшей моё тело на отдельные сегменты. На грудь с силой надавливали, и сжатые лёгкие отказывались работать. Меня впечатало в кровать, будто на мне восседал посторонний. Убийца, жаждавший задушить жертву во сне. Я не понимала, где нахожусь, но осознание опасности пришло мгновенно. Панически задёргались ноги, руки взмыли в воздух, пытаясь отогнать опасность. А потом поняла, что ничего этого не было, и я так и лежала неподвижно, точно мертвец с окоченевшими конечностями. Как парализованный больной на койке для людей с поведением овощей. Это господин Сельдерей, который едва шевелит пальцами и весь день пялится в потолок. А это госпожа Кукуруза. У неё иногда течёт слюна изо рта, но вы не сердитесь на неё за это, ведь она не может поднять руку и утереть их сама. Задыхаясь, я как будто наблюдала картину со стороны: осознававшая свой страх девочка, прикованная к ложу, а над ней — тёмное пятно, тянувшееся к её сердцу. Отвратительное зрелище! Я рванула вперёд и, к собственному изумлению, преграда вдруг исчезла, словно убийца за секунду до этого отпрыгнул в сторону. Я свалилась с кровати на ковёр, утягивая вниз покрывало. Разве пол в этом доме не представлял собой голые доски? А укрывавшее меня одеяло не было сплетено из узоров? Волосы разметались по лицу, слепя, но мне не нужно было видеть, чтобы знать: опасность не ушла. Неизвестный всё ещё был в комнате, он всё ещё находился рядом со мной и готовился к следующей атаке. От него исходил ощутимый кожей жар, а буравящий мою сущность взгляд причинял почти физическую боль. Я до треска суставов сжала кулаки и попыталась определить в темноте, в какой он стороне. Сожгу его бестелесную сущность дотла, чтобы неповадно было лезть к такой сумасшедшей. Меня грубо толкнули в бок, и я откатилась в сторону. Чудовище было одновременно повсюду, и его не было нигде. Сам воздух пытался задушить меня, а моё единственное оружие, дарованное природой, отказалось действовать. Я очутилась в заранее проигрышной позиции, а потому решила ретироваться. В этот момент меня подкинуло в воздух, и я перекувыркнулась через голову и распласталась на полу. Где этот проклятый выход?! Паника отплясывала в душе ритуальные танцы, ударяя в самые разные точки. Глаза были плохими соратниками, но на помощь пришёл неожиданный союзник: в соседней комнате играла музыка, и я решила двигаться в её сторону. Меня подгоняла свирепость неприятеля, но… не ошибка ли это? Мне показалось, я почувствовала страх, но не свой. Мой страх имел кисловатый привкус, превращал кончики пальцев в ледышки и играл на позвоночнике, будто на инструменте. А этот страх был вязким и горьким, коричнево-бурым и имел запах застоявшегося блюда. Давнего-предавнего. Совершенно определённо, он не был моим. Тогда он принадлежал ночному посетителю? Чего тот боялся? Или кого? Не меня же, в самом деле… Оставаться в его обществе становилось всё невыносимее. Хотя неизвестный больше не нападал, его ярость и нетерпеливое желание убить меня становились всё ощутимее. Ему не требовалось тело, чтобы вдавить меня в пол, эмоции делали это за него. У меня заломило кости и заныли мышцы. На ощупь я поползла в сторону мелодии, радуясь, что не объявила охоту на замысловатые музыкальные шкатулки… или чем они там были в действительности. Если я уже была мертва или умирала в данную минуту, почему же в своём собственном бреду продолжала цепляться за жизнь? Не логичнее сдаться прямо здесь и сейчас? Мне пришло в голову, что нежданный визитёр — сама Смерть, пришедшая по мою исстрадавшуюся душу. Голод всё же сделал своё дело. Оставалось только расписаться, что более не претендую на владение своим телом и готова отправиться на встречу с Терпящей или в огненные котлы Спустившихся, которых не существовало. Котлов, а не Спустившихся… И вот когда Нахиирдо, эта уставшая, привыкшая жаловаться на несправедливость жизни девчушка, со слезами на глазах протягивала руку Бесконечности, вперёд выступила Умфи. О, ей было, что терять, этому милому человечку. Ей не хотелось умирать, не повидавшись ещё раз с другом Рандареллом, не загадав желание Тигоол, не навестив Сайтроми. Она цеплялась за жизнь, будто в ней было что-то приятное. А ведь и вправду было… А раз Умфи не собиралась умирать, то и я не стала бы. Разве можно перечить ей? Нахиирдо что-то злобно зашипела, но не нашла, что возразить второй половинке. Поникшая Я уступила место Мне воспрянувшей. Я рванула к выходу, всё ещё ориентируясь по звучанию скрипки, и мне даже удалось подняться на ноги, казавшиеся до этого непослушными кусками мяса. И выскочила на улицу. Холодный утренний воздух тут же обволок меня с ног до головы, а глаза резанули лучи просыпавшегося солнца. От потрясения я так резко остановилась, что едва не полетела кубарем. — Как так… — прошептали губы сами собой. Как можно, находясь в соединённом коридорами подземном жилище, сделать шаг и очутиться под открытым небом? Я обернулась и увидела домик с непрочными на вид деревянными стенами. Получалось, только что выскочила из него, но… Меня окружали такие же домики, и из каждого доносилась скрипучая мелодия. Это какой-то кошмар. Она вгрызалась в виски, вскрывала мою голову резкими переходами-когтями, выдавливала глаза. Я заткнула уши руками так плотно, что черепушка затрещала. Ах, нет, показалось. Всё, что было со мной до этого момента, мне просто казалось. И не исключено, что этот нескончаемый бред продолжался в данную минуту. — Успокойся, деточка, ничего страшного не случилось, — ко мне семенила знакомая старушка. Я уставилась на неё, как на безумную, как если бы это она тронулась умом, а не наоборот. Её умиротворённое выражение выводило из себя, и не хотелось верить ни единой чёрточке на её сухом лице, ни единой складке на одежде, ни единой морщинке на руках. — Деточка, да ты вся в поту, — ласково проговорила Юдаиф, делая шаг ко мне. Почти синхронно с ней я отступила назад. — Чего смотришь на меня, как на обидчика всего человечества? Я пришла успокоить тебя, а не ругать. — Успокоить и убить? Если только я уже не мертва, а всё это — не мой персональный кошмар! Стойте на месте! И вырубите уже эти пиликалки! Старушка закатила глаза с таким удручённым видом, будто гости попросили собственноручно распилить её любимых котят. Она прищёлкнула пальцами, и музыка во всех домиках стихла. Мои уши разгорелись от блаженной тишины, а на глаза навернули успокоительные слёзы. — Ты не в себе, дитя, — сцепляя ладони, проворковала Юдаиф. — Этот гад совсем тебя вымотал, я погляжу… — Так вам известно, кто это был? — взъелась я на неё, словно своими словами она призналась мне в страшном преступлении. — Конечно, знаю. Это твой наездник. Он ведь всё ещё с тобой. — Не может быть! Мой наездник не обладает силой, способной подкидывать на метр над полом! — Ты уверена, что всё это было по-настоящему? Старушка снисходительно покачала головой. Этот жест заботливой бабушки, утешавшей напуганного кошмаром внука, никак не вязался с ледяным тоном и безразличием во взгляде. При этом кожа оголённых до локтей рук была натянута от напряжения, как если бы она сейчас держала в них вес целого материка. Смотреть на Юдаиф было жутко, потому что в эту секунду она являла собой набор противоречий и масок, вложенных одна в другую. Я бы не удивилась, если бы через секунду старушка разразилась бранью или расплакалась, выставив напоказ одну из своих сущностей. А потом так же резко успокоилась и предложила бы пойти и попить чай на зелёной лужайке. — Нет, конечно, всё это ненастоящее! — заявила я убеждённо. — Я умираю, а вы — просто часть моего исстрадавшегося сознания, призванного пробудить меня к ещё не угасшей жизни. — Нет, — старушка сдержала смех, но губы её всё равно непроизвольно задёргались. — Я настоящая! Но не всё то, что тебя окружает, таковым является. Я каюсь перед тобой: не до конца прочувствовав твоё состояние, я переборщила с декорациями. Просто хотела, чтобы тебе было уютнее. Я не знала, что это доведёт тебя до помешательства… Я с возрастающим ужасом воззрилась на это чудовище. Если, как мне представлялось, всё было лишь моей фантазией, то вопросов не оставалось совсем. В придуманной реальности нет правил, а значит, всё в ней бессмысленно и бестолково. Но если Юдаиф не лгала и я была в настоящем мире, содержащем иллюзии, возникал вопрос: что было реальным, а что нет? — Я помогу тебя разобраться в происходящем, — Юдаиф протянула мне руку. — Пойдём в более приятное место. И попьём чай на зелёной лужайке, да? С чего я вообще продолжаю слушать эту ненормальную и, возможно, даже нереальную личность? — Мне нет дела до того, веришь ты мне или нет! — видя мой враждебный настрой, сказала женщина. — Но ты оскорбляешь меня, заявляя, что я — ненастоящая! Это то же самое, что называть кукловода марионеткой. Оскорбительно! Я не иллюзия, я — иллюзионист! Лучи солнца выглянули из-за стены дома и окрасили правый бок старухи в золотистый цвет. Я переместилась на шаг в сторону, прячась от слепящего света, и почувствовала, как ноют мышцы во всём теле. — Но прежде чем ты начнёшь гневиться, я скажу вот что: единственная иллюзия, которую я сотворила, была связана с подземным домом, — продолжала Юдаиф. — Ты не заметила одну странность из-за рассеянности, которая, как мне показалось, была следствием твоего недалёкого ума. Но я ошиблась, и причина крылась в твоём подавленном состоянии. — Недалёкого ума, да? — мрачно переспросила я. — И что это за странность? — Подумай, девочка: если твой наездник не пускает тебя в замкнутые пространства, как ты сумела спуститься под землю в ограниченную четырьмя стенами комнату и прожить в ней десять дней? — Но я… — по коже пробежал холодок. Я была настолько обескуражена тем, что у меня не получалось переступить через порог жилища старушки, что мне и не пришло в голову: я ведь уже была в её доме. Проклятье, всё это время кругом возвышались стены, а мой невидимый попутчик бил тревогу только из-за какого-то порога. — Значит, никакого наездника нет? — Конечно, он есть, глупая! — начала раздражаться Юдаиф. Кажется, я только что подтвердила недалёкость ума. — Просто, в отличие от тебя, он видит, где помещение настоящее, а где — нарисованная на картоне декорация. Я хотела, чтобы ты ощутила уют и комфорт, а не это, — женщина развела руками, показывая на старенькие деревянные дома вокруг. — Этот заброшенный город — не самое приятное место для проживания. И я состряпала иллюзию — довольно плохонькую, — в которой мой дом — это хоромы под землёй. — Могли бы обойтись без этой отвратительной музыки! — Музыку не тронь: она настоящая. А вот «прихожая» — нет. Ты тогда была под открытым небом, и твой наездник это чувствовал. Но зато знал, что я приглашаю тебя в настоящий дом, и противился этому. Вот и весь секрет. Сейчас ты видишь мир без ширмы и прикрас, какой он есть, — Юдаиф демонстративно поклонилась, будто она и была представляемым ею миром. — Я слишком стара, чтобы создавать такие сложные иллюзии. Больше никогда не буду пытаться угодить гостям… — Значит, библиотеки… — Я подумала, что, раз ты любишь книги, тебя порадует вид огромных полок. Я недоверчиво вскинула брови. Хотя её слова объясняли, почему некоторые детали в интерьере постоянно менялись. Сейчас я осознавала, что мои глаза цепляли эти странности, но перегруженный рассудок отказывался их анализировать. Если бы была менее замученной и больше разглядывала так называемый интерьер, то увидела бы несовершенства созданной иллюзии. — И почему же он так боится замкнутых пространств? — задумчиво прощебетала старушка. — Какую хитрую тварь ты подцепила! Он дождался, пока ты заснёшь, и внушил тебе, что на тебя нападают. И всё ради того, чтобы выгнать тебя из дома. Я посмотрела на дверь позади, и горло сдавил страх. И снова он был не моим. — Мне что, опять жить на улице? — Ну да. И в этот раз я, наверное, уже не буду маскировать её, а то опять испугаешься, — и Юдаиф мило улыбнулась, выдвигая на передний план самый неуместный из своих образов. (1) Обувь (2) Больная (3) Дорогая