Шесть с половиной ударов в минуту

Глава 13.1 Сайтроми «Пока блуждает по Лесу в естественных потёмках, имея перед глазами миллион тропинок во всевозможные стороны, не знает девочка, где кончается Горизонт и начинается Свобода. Всюду простирается Лес, и нет ничего, что было бы не Лесом. Лес есть само естество мира. Лес — душа и сердце заплутавшей реальности для потерявшихся девочек. Дрозды давно выклевали ей глаза, а в горло и нос набилась дорожная пыль. Девочка беспокоится лишь о том, как ей запустить механизм в груди, когда он остановится, и как выйти из Леса, конца и края которого нет. Глупые белки и несмышленые дятлы смирились со своей сопричастностью к Лесу, но не она. Рано ей срастаться корнями с ближайшими деревьями, рано вплетать волосы в ветки кустов, рано разноситься по Лесу опавшими листьям. Вот приходит она к старому дубу, на котором сидит мудрый ворон. «Скажи, как мне выйти из Леса?» «Из него нельзя выйти. Лес — это твой мир, заблудшая душа» Не устраивает девочку такой ответ. Жалеет её ворон и предлагает на выбор шесть предметов, каждый нужный для безопасного достижения края лесного. Но предупреждает мудрая птица, что взять разрешено лишь один из них. Смотрит слепо девочка на дары: ключ, карта, лук со стрелами, лампа, котомка с едой да монетка непонятная, рисунок на которой стёрся от времени. «Как интересно! — говорит девочка. — Для чего нужна эта старинная монета? Должно быть, она волшебная и укажет мне дорогу. Или я смогу расплатиться ею с Лесом, чтобы он выпустил меня» Со скукой ворон смотрит на неё. Берёт девочка монету и идёт дальше. И приходит к дому, дверь которого заперта, а окна — наглухо заколочены. А ведь наверняка внутри есть и огонь, и пища, и ночлег. Отпереть бы ключом, да нет его. Лишь монета бесполезная, взятая из праздного любопытства. Не нужна она в бесконечном Лесу. Так девочка и остаётся грустить возле дома, не способная попасть внутрь, пока не умирает.

Притча о Лесе. Минута первая»

Никто никогда не знал, с чем сравнить эту вспыльчивую натуру, обладатель которой за мгновения раскалялся и так же быстро остывал, возвращаясь в омут меланхолии и задумчивости. Ох уж эти летописцы и подкупленные Церковью писаки! Сладоусты и бумагомаратели, кто во что горазд распинались они о сущности и вседозволенном коварстве Высшего Зла. Но куда им, наивным слепцам, угнаться за истиной? Как описать то, что невдомёк старикам-мудрецам и всезнающим мыслителям? Не иначе как напридумывать басен и небылиц, да побольше добавить в строки высоких штилей и замысловатых фраз, чтобы непосвящённая душа ощутила всю глубину и достоверность явления. Вот в одном одобренном святейшими представителями рода людского томе говорится: «Лик сер и безобразен, так что любой доброчестивый дух слуги Матери нашей замечется в теле от ужаса, узрев кошмар сей. Острые скулы и нос, впалые щекалы — нужны ли ещё доказательства испорченности проклятого создания, чьё внутреннее уродство рвётся наружу? В довершении всего одарено это разочарование Матери нашей пепельными, испещрёнными вмятинами и рубцами рогами. Они заворачиваются в петли, а сращённые концы соединяются над макушкой» Люди верят, что Шестеро порочные и зверские, и Сайтроми, будучи одним из них, не лишён сих недостатков. Его трёхметровое массивное тело малюют преувеличенно огромным: ведь он самый воинственный из братьев, а у таких любителей сражений должны быть соответствующие габариты! В сказках, в которые не попали его братья-сёстры и в которых Сайтроми выступает в роли главного злодея, описания доходят до абсурда. «Грудная клетка исполина закрыла половину неба, нависнув над героем, словно гора. Полный ярости и жажды кровавой расправы взор страшного воителя горел во тьме, словно два факела, к которому слетались его разномастные слуги-демоны» Гипербола на гиперболе. Но что смогли уловить авторы детских рассказов, так это то, что Сайтроми в самом деле крупнее своих братьев. Но он не был воителем. Он был стратегом. Этот факт люди упорно игнорировали, обожая смаковать придуманный образ беспощадного воина. Сайтроми не получал удовольствия от войн, которые устраивал. Он наслаждался победами и путями, которые были избраны для их достижения. «Ярость и злоба — главные черты всех Шести, но в среднем брате они воплотились с особой силой. Он молчит, когда копит ненависть в себе, и обрушивает на врагов непомерную мощь, когда нет сил держать хранившееся доселе бешенство. Гнев — его кровь. Буйство — материал, из которого соткана его сущность» И снова люди правы лишь наполовину. Как мало они способны постичь, ещё меньше хотят увидеть. Зачем им любование сложными натурами, тем более таких «омерзительных тварей», как Короли демонов? Человечество даже свою богиню обезличило, отшлифовав её личность до одной единственной черты — терпение, идущее от бесконечной доброты Её. А что кроме этого? А ничего и не положено более. Любопытство? Несвойственная вещь для Создательницы, ведь это дерзкое отличие присуще лишь грешным людям! Гнев? Гордыня? Милосердие? Оптимизм? Ничего этого нет у Терпящей, а потому Она идеальна в глазах почитателей. Вот только в бедности черт нет ничего идеального, и это тоже людям следовало бы осознать. Но ведь простым народом, верящим в простую богиню, проще управлять… Спустившимся не нужны боги. У них есть короли — реальные, различающиеся характерами, манерами и внешними атрибутами. Сайтроми среди них — заметная фигура. Длинные одежды, грубые, как воинская форма, но содержащие элементы роскоши, не могли скрыть массивную грудь и выпиравшие рёбра. Внешность вполне человеческая, если не брать во внимание рост, пепельного цвета кожу и рога. Особый интерес историков вызывали глаза, бывшие у всей шестёрки настолько разнообразными и неповторимыми, словно являли собой двери в другие реальности. Взгляд Сайтроми мог тягаться холодностью со снежными вершинами, а радужка была почти белой и отделялась от склеры лишь тонким серым ободком. Волосы на голове не росли, но имелась седая крючковатая бородка. Из всех Шести Цехтуу и Сайтроми больше всех Её ненавидели. Средний брат не мог простить Терпящей безответственность, которую Она проявляла по отношению к миру. Он учился на Её ошибках и всегда серьёзно подходил к любым вопросам. Но несмотря на это Спустившиеся опасались обращаться к нему лишний раз. И причина была не во вспыльчивом характере бессмертного Короля. Вопреки своей яростной натуре Сайтроми был также самым меланхоличным среди своей родни. Он быстро загорался и так же спешно угасал, возвращаясь к мрачному расположению духа и сардоническому восприятию мира. Они делали его неприветливым в глазах подданных, которые всё равно восхищались его отвагой, прямолинейностью и умением сосредотачиваться на главном. Быстро выходивший из себя Сайтроми редко ссорился с братьями и сёстрами по-настоящему. Его вспышки гнева они воспринимали как что-то само собой разумеющееся и редко увлекались его буйным настроением. Как ни парадоксально, но при всей своей горячности Сайтроми умудрялся избегать конфликтов. В биографии одного Спустившегося можно встретить следующие строки: «Я всегда верил, что среднего брата ничего не интересует. Он задаёт мало вопросов и вступает в разговор с неохотой, будто устал от бесконечной болтовни. Клянусь, у него такой вид, точно он выдавливает из себя фразы. Но когда я упомянул при Королеве Хатпрос, что могу усовершенствовать систему водостоков, Сайтроми вдруг задал вопрос о какой-то мелкой детали. И при этом имел столь насмешливый вид, что я всерьёз засомневался, а не допустил ли я, инженер-планировщик со стажем, глупейшую ошибку?» Эту усталость, иногда проступавшую в чертах Сайтроми, замечала и его маленькая дочь. Но Нахиирдо думала, что отца утомляли её бесконечные вопросы. Вероятно, так и было, но ворчать из-за докучливости любопытного дитя Король мог только по привычке: сам он прекрасно понимал, что значит докапываться до сути. Сайтроми никогда не мог пройти мимо закрытых дверей. Он и сам был любопытным, хотя редко кто замечал в нём скрываемый к чему-то интерес. Очевидно, по этой причине он часто первым находил лазейки на Верхний этаж. И пробовал что-то новое и необычное, о чём другие и помышлять не смели. Первопроходец — его второе имя, которое высекут в качестве эпитафии на надгробной плите в невозможной развилке реальности. Но даже гиперболы должны на чём-то расти. Когда люди говорят о размерах заворачивающихся в петли рогов, они обыкновенно преувеличивают. Когда они расписывают блеск пуговиц на кафтане Короля, они обыкновенно преувеличивают. Когда они на пальцах объясняют, сколь глубоки вмятины на черепе или рытвины на лице, они обыкновенно преувеличивают. Но стоит людям начать рассказ о силах Сайтроми, и они никогда не обманывают. Невозможно переоценить такую мощь. О важнейшей отличительной черте — белом пламени — слагают легенды. Раскалённое серебро, прирученная молния, ослепляющая смерть — как только не называли этот уникальный дар. Он, словно прожорливый ненасытный демон, в мгновение уничтожает всё, чего коснутся его ласковые языки. Словно пламя это — сама жизнь, которая рвётся наружу, не способная удержаться в строгих рамках, но своим нетерпением наносит непоправимый ущерб окружающему миру. Его расплёскивает в стороны, и оно вбирает в себя всё, на что попадают раскалённые капли. Но несмотря на свою ярость и губительную силу, белый огонь является самым холодным среди своих родственников — фиолетового и зелёного. Сайтроми данный факт никогда не расстраивал: ему не было дела до того, насколько горяч этот белоснежный вихрь. Не волновала его и красота явления, но лишь потому, что сам Король относился к своей способности как к чему-то естественному и обыденному. В отличие от отца, воспринимавшая белое пламя как дар Нахиирдо тайно любовалось изяществом и пленительностью серебристых переливов. Но врождённое умение испепелять неугодные взору детали — не единственное, чем славились Шестеро. Деятель Церкви в трактате семисотлетней давности писал: «Я понимаю тех дипломатов, которые после общения с этими чудовищами кончают жизнь самоубийством. Радует, что Короли настолько высокомерны, что зачастую не приходят на встречи. Я никогда не видел, чтобы Цехтуу присутствовала на переговорах. Она ненавидит людей и не скрывает этого. Сайтроми тоже не жалует наш род, а потому равнодушно отмахивается от предложения обсудить дальнейшее сосуществование на нашей земле. Но когда он приходит, мне кажется, будто он откровенно скучает, словно знает наперёд, что и как мы собираемся сказать. Мне не по себе от его взгляда, который так и расщепляет твою душу на святые частички, да простят меня Святейшие за неуместную поэтичность» Достаточно одного Сайтроми, чтобы стереть в пыль парочку городов без потерь со стороны Спустившихся. Но сами разрушения его не интересуют — лишь реализация сложных планов, в ходе которых проявляется всё хладнокровие Короля. К сожалению, наболевшие вопросы вроде «Какую музыку любит средний брат?», «Открывается ли ему красота, или же он считает мир уродливым?» и прочие из того же разряда не описываются в книгах. Нахиирдо могла бы сказать, что Сайтроми проявлял занудное равнодушие к окружающему, когда малышка радостно скакала вокруг отца и показывала ему найденных в траве кузнечиков или странные цветы. Но глубина его знаний противоречила этому утверждению. Если бы Сайтроми игнорировал мир вокруг, он не был бы столь осведомлён в разного рода вопросах. Секрет крылся в том, что ему хватало одного-двух взглядов, чтобы постичь суть вещей. И после этого они наскучивали Королю. И даже раздражали, если продолжали мелькать перед носом. Миру следовало бы быть менее банальным, чем он являлся на самом деле. И в этом тоже была вина Терпящей, поленившейся создать его более совершенным. А единственные сложные материи — люди — были в глазах Сайтроми опостылевшими назойливыми недоразумениями. Ещё одной ошибкой Создательницы. «Сайтроми не может потеряться в бесконечном Лесу. Для всех Лес — это лабиринт с миллиардом дорог, которые переплетаются друг с другом и ветвятся на миллиарды более мелких. Но для Сайтроми Лес слишком прямолинеен и прост. Стыдно признать, но величайшее достижение Богини рассыпается ненужным карточным домиком перед взором того, чья душа закручивается в нескончаемый вихрь, пожирающий сам себя» Глава 13.2 Аналогия Возле каюты столпилась такая орава, что меня едва не впечатали в стену. Лишь когда я отчаянно заскулила, пытаясь вырваться, какой-то старичок откликнулся на мой писк и с извинениями выдрал из непредвиденных объятий. — Вы в порядке, юная леди? — осматривая меня с ног до головы через пенсне, спросил он. Я кивнула и поблагодарила его. Тут же женский вопль едва не оглушил, заставив поморщиться. До чего же эти слабонервные крикуньи обожают голосить! Наверное, моё хладнокровие показалось бы этим людям неестественным, но что поделать, если сорванные цветы не внушают мне ужаса. — Расступитесь! — к каюте протолкнулся капитан, сопровождаемый парой моряков. Стоявшие ближе всех к покойнику тут же отскочили в стороны, но некоторые отошли с неохотой. — Что тут произошло? В образовавшемся проёме я смогла, наконец, разглядеть тело. На полу в натёкшей луже крови лежал мужчина. Лицо с аккуратно подстриженными бакенбардами искажала гримаса боли и злости. На шее выступили тёмные пятна, а толстая кишка была наполовину вынута из тела и змейкой свёрнута в крови. Жена убитого безвольным телом сползла на пол и теперь отдыхала в паре шагов от супруга. Несколько человек пыталось привести её в чувства. — Все выйдите отсюда! — скомандовал капитан, заметив, что люди топчутся в алой луже и оставляют за собой кровавую дорожку следов. Вещи покойного были разбросаны по полу, как если бы убийца что-то искал. Неосторожные зеваки уже примяли какие-то листы и журнал, что пропитался кровью. Вспоротое брюхо несчастного напомнило мне историю с помешательством и мнимыми Костюмерами. Но едва ли это было то же самое. Да и красной глины в каюте не наблюдалось, хотя я могла просто не разглядеть в темноте. Любопытные зеваки всё не расходились. Жену убитого выволокли из каюты, кто-то назвался доктором и предложил помощь пострадавшей. Женщины громко обсуждали преступление и со страхом восклицали, что убийца ходит среди них. Мужчины кивали, соглашаясь с ними, и с подозрением косились друг на друга. — А что, если это жена убила его? — предположил кто-то. — Думаете, ей бы хватило сил справиться с рослым мужчиной? — Позвольте вмешаться! — со стороны лестницы показался неизвестный, опоздавший к началу. Он торопливо поправлял мышиного цвета пиджак и уверенно шагал в сторону капитана. Тот недовольно окинул взглядом новоприбывшего и вскинул бровь. — Я Эрегар Дромтур, Защитник Справедливости. Лицо капитана разгладилось. — На службе у Королевства? — Да. Могу предоставить вам документы в качестве доказательства, — деловито проговорил Эрегар, проводя рукой по усам-подкове. — Они в моей каюте. Но сейчас я хотел бы осмотреть тело и место преступления. Насколько я была осведомлена, Защитниками Справедливости их называли в Ролуангэ, а в других Королевствах людей с похожим родом деятельности именовали либо расследователями, либо Искателями Правды, либо просто сыщиками. Суть от названия не менялась. Люди на должности с таким пафосным названием занимались расследованием различных проступков, в основном, бытовых убийств и грабежей. За более серьёзные преступления брались другие ребята. Пока моряки пытались огородить проход от любопытных, Эрегар, осторожно ступая, проник в каюту. Заметив утопленные в крови серебряные ножницы, он хмыкнул в усы, подобрал журнал, оценивающе окинул взором всё помещение, что-то рассчитывая в уме. Больше увидеть мне не удалось, так как старичок потянул за руку назад. — Уйдёмте отсюда, юная леди. Негоже девушкам смотреть на такие страсти. — Клянусь, она спала в нашей каюте, — услышала я шёпот женщины, мимо которой проходила. — Она прибежала на крик, когда бедняга уже ушёл в мир иной! Сомневаюсь, что после случившегося я или кто-то ещё смог бы уснуть. Все были напуганы, переполошены внезапным убийством, да ещё и таким жестоким. И весьма неаккуратным, нужно заметить. Куда проще было бы перерезать мужчине горло — тогда его хриплые стоны потонули бы в темноте, а тело нашли только утром. Я поднялась наверх и встала у фальшборта, бездумно глядя в чёрную воду. Дышать на открытом пространстве стало легче, и я посмеялась над непреходящей фобией невидимого наездника. Долго размышляла, в какой момент паразит прицепился ко мне, и пришла к выводу, что лишь одно место наиболее подходило для этого знаменательного момента — пещера Скууфтов. Должно быть, наездник доставал одного из них, но когда Спустившихся не стало, он целесообразно сменил хозяина. Мимо меня то и дело брели моряки или пассажиры, напряжённо перешёптываясь. Пару раз я спиной ощущала изучающие взгляды и закатывала глаза. Страх — такая сильная напасть, потому что заглушает даже голос логики. Взять хотя бы этих людей. С каждым часом их настороженность в отношении соседей крепнет, они придумывают всё больше причин не доверять собеседнику. Если убийцу не найдут, паника пустит столь глубокие корни, что любой жест, любой косой взгляд будет восприниматься как посягательство на жизнь. И неважно, насколько нереально условие — оно всё равно будет вертеться в мыслях и мучить человека, пока нервы не сдадут окончательно. Любопытно, как эти перепуганные люди, пронзающие меня подозрительными взглядами, объясняют мою причастность к преступлению? Зачем такая хрупкая на вид девица, по их мнению, могла желать мужчине смерти? Каждый из них уже примерил на себя соответствующую роль. Педантичный, с аккуратной одеждой Эрегар из доброжелательного дядечки, ранее создававшего впечатление ученика-отличника, преобразился в строгого делового человека. Словно зубрила перед экзаменом, он повторял под нос заученные шаги: осмотр места преступления — допрос свидетелей — вопросы подозреваемым… Со стороны казалось, что эта роль полностью завладела мужчиной. Но что сказать о пассажирах и моряках, окунувшихся в мрачный омут ожидания и холодной отчуждённости? Никто уже не доверял соседям, с которыми давеча шутливо обсуждал погоду или маршрут. Наблюдая за растущей враждебностью запертых на одном судне людей, я с горечью думала, сколькому им ещё следует научиться… у того же Рандарелла. Да, у него в первую очередь. Потому как юноша с самого первого дня нашего знакомства являл собой пример исключительной, почти ненормальной веры в людей. Должно быть, эта черта шла у него от обратного — ненависти к Спустившимся, вынуждавшей искать союзников среди представителей своего рода. Тогда тоже было что-то неприятное. В глуши, куда меня невзначай занесло, на извозчицкой станции надзорники подолгу не отдавали людям багаж, требуя дополнительную плату. Немногочисленные приезжие обыкновенно роптали, но против готовых полезть в драку мужчин не осмеливались выступать. Какая-то парочка поворчала, одинокий путешественник в углу тревожно завозился, обшаривая карманы, а мальчишка на соседнем от меня стуле гневно засопел. Смешной этот Рандарелл, но как я иногда ему завидую. Смирение не уживается в молодом теле, а потому дети и подростки не подвержены данному недугу. Одного взгляда на покрасневшее лицо мальчика было достаточно, чтобы загореться. Мне казалось, что ещё немного и Рандарелл сорвётся с места и набросится на бандитов с кулаками. И будет покалечен, естественно. Потому что никто не подхватит его благородный порыв, как он, наивный смельчак, ожидал. Люди не такие самоотверженные и хваткие, как юнцу того хотелось бы. Однако Рандарелл этого не ведал. Или думал, что они чего-то не знают о себе, и собирался показать им правду. Находившимся на корабле тоже чего-то не хватало. Они поспешно закрылись в своих норках, предоставив наказание несправедливости одному Эрегару. Ему не только не помогали собирать факты, но и мешали навешенными замками и запретами. Доктор сухо давал показания. Две сестры, в каюте которых якобы ночевала жена покойного, завопили, что «негоже посторонним рыться в сумках!», препятствуя беглому осмотру их багажа. Никто ничего не замечал, никто ничего не слышал. Что же касается места преступления, то Эрегару не удалось определить, что пытались найти в личных вещах мужчины. Он попросил жену покойного осмотреть его пожитки и сказать, чего не хватает, но женщина лишь растеряно пожимала плечами. Пропитанные кровью вещи были с любовью сложены на полке, и к ним никто не осмеливался прикасаться. Ножницы, которыми вскрыли пузо мужчины, Защитник забрал себе «для более детального осмотра», как он выразился. Инициатива пассажиров снижалась пропорционально тому, как возрастали их подозрительность и страхи. Становилось всё опаснее. Напуганные пассажиры были заперты друг с другом на корабле, как собранные в загоне овцы, среди которых затесался один волк в кудрявой шкуре. Каждый осознавал это. Любой ждал, что будет следующим. Я слышала о том, что опасность срывает маски, но никогда не видела, чтобы люди так стремительно, капля за каплей, теряли контроль над собой и ситуацией. Они не понимали, что сами превращались в страшнейших врагов друг для друга, и продолжали упрямо скатываться в пропасть страхов. Меня тревожило, как неотвратимо они все приближались к критической точке, возле которой уже крутились, словно голодные псы, Паника и Истерика. Я снова углублялась в воспоминания и видела этого решительного юношу, чаявшего сломать все преграды на пути. Я вцепилась в руку Рандарелла и шёпотом попросила не глупить. — Но они не отдадут нам наши вещи, — пропыхтел он, и его плечи подрагивали от нервного возбуждения. — Я не собираюсь платить за своё. Их трое, нас больше. — Нас, — я закатила глаза. — Посмотри на этих «нас». Они согласны отсыпать из своих кошельков, лишь бы не связываться с этими драчунами. Ты один. Навес спасал нас от палящего солнца и дорожной пыли, но Рандарелл всё равно был мокрым от пота. Трещины на стене позади юноши отчётливо врезались мне в память, будто были важны. И запах не высохшей краски. — А ты? — Рандарелл, всё ещё излучая упрямство и горделивое несогласие, с надеждой вперил в меня взгляд. — Ты тоже заплатишь им за свои вещи? У меня их не было. Ничего никогда не было, кроме безликих воспоминаний и мутной пелены перед взором. Равнодушие во мне ликовало. Я возненавидела его, когда осознала, как прекрасен неугомонный огонь души мальчика передо мной. Рандареллу не нужно было уметь разжигать белое пламя, чтобы греть. И он сжёг во мне невидимую преграду. — Мне помогут, — он уверенно вскинул подбородок. — Это же не демоны какие-то, а люди, как ты и я. И в такой же ситуации. Они поддержат. А ты сиди тут и наблюдай, как мы отвоюем свои вещи. В своём сне я отпускаю Рандарелла, и громилы избивают его до полусмерти. Никто ему не помогает, и парень учится жизни. Только через страдания дано познать, как дорого стоит доверие. Но в реальности я этого не сделала. Вместо этого — вцепилась в его предплечье мёртвой хваткой и быстро прошептала: — Тогда доверься и мне. Я умею спутывать мысли. Отвлеку одного или двух. И, к моему огромному изумлению, Рандарелл вдруг… доверился. С такой лёгкостью, как будто речь шла о передаче солонки за столом. Вот я протягиваю ему баночку, и юноша с улыбкой принимает её, и в его пустую голову, полную оптимистичных дум, даже не закрадывается мысль, что вместо соли там мог быть яд. Ещё больше меня шокировала реакция людей, когда взъерошенный мальчишка отобрал у надзорника ключи и отпер дверь, преграждавшую дорогу к личным вещам путников. Разрушенная преграда, вид сброшенных в кучу пожитков и Рандарелл, светящийся изнутри, всколыхнули в их душах волну. И люди, не сговариваясь, смели бандитов с дороги. — Если бы ты не внушила им отвлечься, мне было бы немного сложнее это сделать, — не без довольства за себя и меня произнёс новый знакомый. — У тебя уникальный дар. Я как раз поступаю в орден. Не хочешь со мной? В орден я не хотела, но задержаться в дороге подле этого необыкновенно яркого юнца с огромным сердцем — да. Мне не хватало в жизни этой наивной доверчивости и оптимизма, которые так и лились из Рандарелла. Интересно, если бы он был на корабле, удалось бы ему подбодрить этих людей, соединить души незримой цепью веры в их доброту? Кто знает. Оставшись наедине с загадкой, Эрегар всё же смог докопаться до сути, и за это нельзя не уважать его. Мужчину никто не убивал. Он сам вспорол себе брюхо ножницами, когда в темноте каюты перепутал склянки и вместо лекарства пригубил какую-то едкую жидкость от злых духов из сумки жены. Раствор разъел бедолаге внутренности и вызвал страшную аллергическую реакцию, и с мутным сознанием, стараясь прекратить невыносимые пытки, мужчина всадил в себя ножницы. Люди вздохнули с облегчением. Несчастный случай, какое облегчение! Ну, и досада, конечно же, прибавляли они, ведь человек умер. Зато среди экипажа и пассажиров нет убийцы. Хвала Эрегару! Хвала человеческой глупости! Недавние зашуганные кролики сняли с себя злобу и, скомкав, запихали в дальний ящик — до следующего раза. К людям вернулось радушие и хорошее настроение — их новые наряды на грядущие дни. Меня тошнит от них. Сойдя на берег, я почувствовала облегчение. Не только потому, что утомительная качка и забивавшаяся в ноздри соль остались позади. Я покинула бал лицемеров. А ещё открывала новую страницу своей жизни, и пока ещё не знала, будет она приятной или болезненной. Но уже ощущала нетерпение поскорее выяснить это.