Шесть с половиной ударов в минуту

Интересно, сколько мне на самом деле лет? Двадцать шесть? Двадцать восемь? Или уже пошёл четвёртый десяток? Ребёнок ведь не может считать в раннем возрасте, за него это делают родители. Но мой отец либо сам не знал, с какой цифры начинать, либо банально не тратил на эти пустяки время. Бессмертные, зачем им подсчёт лет? Они попросту не заводили подобной привычки, даже когда речь заходила не о них, а о возрасте собственных детей. Но внешне я… сколько бы дали, глядя на мою девичью фигурку? Пятнадцать, в лучшем случае, шестнадцать. Мечта стареющих ветрениц, желающих вечно оставаться молодыми. Мне, правда, говорили, что у меня взрослый взгляд, будто я прожила несколько жизней и помнила все печали и разочарования, что в них были. Неудивительно… Зато Рандарелл не страдал от таких противоречий между настоящим и видимым возрастом. Ему было восемнадцать — он выглядел на восемнадцать. Всё в его облике вытянулось вместе с парнем с момента нашей последней встречи. Растрёпанные светлые волосы ещё сильнее топорщились в разные стороны, точно их хозяин не знавал расчёски. Серый оттенок глаз стал глубже, насыщенней. Они впитали в себя мудрость прожитых лет. Даже подпаленные ресницы как будто немного отросли, но тут, скорее всего, имел место обман зрения. Сам Рандарелл вымахал на пару голов, впечатляя завистливых карликов. Его мальчишеская несуразность куда-то улетучилась, оставив о себе смутные воспоминания. Фигура парня стала более слаженной, пропорционально правильной. У меня не возникало чувства, словно передо мной другой человек, я всё так же видела своего друга. Но теперь он был лучше, совершенней и, определённо, привлекательней. Это замечала не только я. Городские девчонки бросали на юношу любопытствующие взгляды, а иногда начинали перешёптываться. Когда я сообщала эту подробность Рандареллу, он безудержно хохотал и тут же задавал какой-нибудь вопрос о моей жизни. И не поймёшь, пытался ли он замять смущавшую тему или действительно интересовался в этот момент лишь тем, о чём думала его подруга. — Недавно из-под обломков достали кошку и пятерых котят! — рассказывал молодой служитель. Он всегда докладывал лишь о приятных или забавных случаях, коих оказывалось совсем мало. Сверкающие песчинки в океане скорби. — А помнишь того курносого старичка с проплешиной на затылке? Он прошедшим утром завалился в чужой шатёр и едва не отхватил лишнее пускание крови. Видела бы ты его лицо, когда он выскочил оттуда, словно бесом укушенный! А потом Рандарелл исчезал, а вместе с ним уходило ощущение полноты жизни, и мир становился тусклым и неприветливым. Стены давили с непреходящей назойливостью, а стоны где-то в стороне воспаляли грустные воспоминания и навевали хандру. Здесь и сейчас казалось, будто содрогается и плачет сама земля, но в сознании билась мысль, что нужно просто выйти за пределы этого пузыря трагедии, и солнце засияет вновь. Но уйти отсюда означало вновь потерять Рандарелла. Более семидесяти процентов Байонеля было разрушено. Раненых доставляли в соседнее поселение, где разбили лагерь для пострадавших жителей. Каждый день под завалами находили кого-то ещё, будь то истерзанные жертвы катастрофы или изуродованные тела, сгружали их в повозки и везли долой от погибшего города. Всё действо превратилось в растянувшиеся похороны с морем стенаний и воплями горя. Никогда ещё мне не доводилось видеть в одном месте столько поломанных, обожжённых, порезанных, побитых людей. Врачеватели не знали отдыха, волочась от койки к койке. Они совсем не походили на описанные в летописях образы порхавших спасителей жизней, одним прикосновением снимавших боль: эти люди были разбитыми и уставшими, хотя изо всех сил пытались скрыть своё состояние от невыносимо страдавших калек. Разбитые головы и вывихнутые конечности, пожалуй, казались теперь чем-то лёгким и непродолжительным, и о людях с подобными повреждениями говорили: «Счастливый сверчок, не все лапки отбросил». Мне с моим неопасным сотрясением и шоком становилось стыдно занимать койку в импровизированном госпитале. Но когда на второй день я заговорила об этом с Рандареллом, он заверил меня, что безответственно отпускать людей, если нет стопроцентной уверенности в их выздоровлении. — Мало ли какие отклонения проявятся позже. Ты можешь уйти, а на следующий день тебя хватит удар, — говорил он тоном профессора. — Глупость! У меня нет повреждений внутренних органов и переломанных костей. По меркам существующих травм, я бессовестно валяюсь в постели, когда мне полагается освободить место для человека, который пострадал гораздо сильнее меня. — Об этом не волнуйся. Мест хватает. Тут молодой служитель не лгал. Выживших оказалось немного. Кто по счастливому стечению обстоятельств избежал участия в недавнем кошмаре, который занесут в хроники Королевства, или мог самостоятельно стоять на ногах, либо уехал к родственникам в другие города, либо временно поселился у добросердечных соседей. Нашлись чудаки, что, как верные псы, приползли обратно к руинам и забились в уголок, требуя, чтобы их не трогали. Полагаю, такие личности просто потеряли рассудок после случившегося. Погибших насчитывали больше, чем раненых, но и последние продолжали уходить в лучший мир буквально каждый день. Не всех удавалось спасти. Именно в такие моменты помощь опытных врачевателей, особенно среди образованных церковников, была как никогда важна. Lux Veritatis не поскупился и направил выдающихся целителей ордена. По слухам, они могли, обращаясь к благодати Терпящей, сращивать разорванные связки в течение нескольких часов. Но даже этого зачастую было недостаточно. Рандарелл был молодым и не таким сведущим в целительной магии, как его старшие коллеги, но тоже старался изо всех сил принести пользу. Он, как трудолюбивая наседка, метался от «гнезда» к «гнезду», хлопоча над страждущими. Оттого юноша знал так много забавных и не очень историй, которыми впоследствии делился со мной. Я предложила ему любую поддержку, на которую была способна. Не знаю, инструменты носить, бинты подавать… Хоть что-то, лишь бы быть полезной… нет, не людям. Пусть мне и становилось не по себе, когда я видела страшные повреждения несчастных, в первую очередь хотелось быть полезной Рандареллу. Это желание, очевидно, было вызвано чувством долга: ведь парень так часто помогал мне, а я мало чем могла отплатить ему. Да и заниматься общим благородным делом с единственным другом воодушевляет куда сильнее, чем бесцельное рассматривание невзрачных стен. Мы бы вместе облегчали боль раненых, и это излечило бы мою меланхолию, которая в тесноте и скуке лишь усиливалась. Но Рандарелл будто не видел этого и продолжал настаивать на постельном режиме. — В этой унылой палатке, пропахшей лекарствами и слезами, мне сложнее бороться с тяготами, — говорила я другу и сама удивлялась, насколько жалобно звучал мой голос. — Я попрошу, чтобы оставляли щёлочку. Так помещение будет проветриваться, и… — Нет, я не об этом. Ты беспокоишься о моём физическом здоровье. Но тяжело у меня на сердце. Парень не был дурачком и понимал, что терзало меня. Не совсем так, как это было нужно, но достаточно, чтобы, будучи наведённым на тему, самому начать разговор, на который я пару дней не могла решиться. — Это из-за отца? — Рандарелл дождался утвердительного кивка и продолжил, возбуждённо жестикулируя. — Ты говорила, что твой отец пропал без вести. Неужели он отыскался? Это ты нашла его, или он тебя? — Он прислал мне весточку. Не спрашивай, как, всё очень сложно… Он захотел встретиться, но когда я прибыла в город… Вот эти горькие слова, которые необходимо выдавить из себя! Они жгли изнутри, причиняя мне неудобства и нагоняя злость. От всех смертоносных и напряжённых моментов, что я перенесла в Байонеле, остались расплывчатые впечатления, но чувство обиды на вопиющую несправедливость отпечаталось на душе с особой силой. Не знаю, виноват был Сайтроми, что всё так получилось, или Lux Veritatis, служители которого так не вовремя нарисовались в опасной близости от него, или какие-то неведомые мне факторы, без которых узреть картину в истинном свете не представлялось возможным, но… Последствия этого затронули и меня. Нет, даже хуже: они чуть не убили меня! А теперь я вновь брошена с мыслями, что бы произошло, сложись всё иначе. Нет, всё же главным виновником, как бы ни хотелось оправдать его, оказывался Сайтроми. Я пришла в Байонель из-за отца, и это факт, который невозможно оспорить. Потом была брошена из-за прихоти Короля, который внезапно переменил планы. И, наконец, едва не погибла тоже из-за него. — Ну, есть вероятность, что он спасся, — старался утешить меня Рандарелл. — Нужно подождать пару дней. Вдруг он тоже думает, что ты погибла, или ищет тебя… Похожие слова я слышала от настоятельницы Катрии: потерпеть, пока не появятся хоть какие-то вести, надеяться на лучшее, возможно, не погиб… Теперь мне не нужны были неуверенные попытки обнадёжить, потому что я знала о судьбе Сайтроми. И оттого эта неуклюжая улыбка друга, строгие нотки в голосе, которым он приказывал набраться оптимизма и верить, раздражали ещё больше. Потому что он не заслужил даже воспоминания о себе после того, что я пережила в Байонеле. — Я сержусь на него и не могу ничего поделать с собой. — Что ты, Умфи? — Рандарелл вскинул брови. — Он же не знал, что именно в этом городе случится трагедия! Твой отец ни в чём не виноват. Ох, ну как объяснить ему, что виноват, не рассказывая всей правды? Никак, в том то и дело. Я посмотрела на сосредоточенное лицо парня, в его чуть расширившиеся от удивления глаза, на покусанные губы и задалась вопросом, сколько ещё смогу скрывать от него тайну происхождения. Поведать её прямо сейчас, пока момент располагает, или ещё раз всё обдумать и взвесить в одиночестве? — Нет, даже не думай дуться! — неожиданно жёстко велел Рандарелл, придвигаясь ко мне. — Если твой отец жив, он достоин большего, чем разочарованной в нём дочери! Только подумай, как радостно будет воссоединиться с ним! Я не имею даже такой крохотной надежды, потому что мои родители окончательно мертвы. Но у тебя есть надежда, а ты вместо этого предаёшься глупой злости? Что-то во взгляде юноши изменилось после упоминания погибшей семьи, и мне стало стыдно за свою жалобу. Молодой служитель любил сестру и родителей, которых он никогда не увидит, поэтому с моей стороны было бессердечно изливать недовольство и обиды по поводу того, как нехорошо поступил мой отец. Спорить с Рандареллом означало осквернить дух семейных отношений. — Да, ты прав. Я просто расстроена. Не знаю, почему именно, и придумываю несуществующие причины. Напряжение между нами спало, и парень вновь стал бойким рассказчиком смешных историй, призванных заразить меня весёлым настроением. На третий день я всё же добилась того, чтобы меня переселили в палатку к добровольцам-помощникам. Медицина не являлась моим коньком, но для того, чтобы менять воду в тазах и придерживать больных на операционных столах, знания её секретов не требовалось. Снаружи палатки ощущение страданий лишь усилилось, но теперь, когда меня вовлекло в рабочую рутину, атмосфера смерти не так сильно давила. Действия освежали, а вовлечённость в процесс и усталость попросту не позволяли отвлекаться на негативные мысли. Я начинала постигать на собственном опыте пользу трудотерапии. Один раз на глаза попался Саратох Монтоги. Полагаю, в городе он был проездом, потому что больше его я не видела. Рандарелл сообщил, что наставник приезжал проведать товарищей из Лангзама и лично увидеть масштабы разрушений. — Я слышал, Lux Veritatis собирает Совет Святейших, — по секрету поделился юноша. — В последний раз его собирали полтора года назад. Не такое уж это и частое явление, как видишь. Интересно, что именно они будут обсуждать на нём? Надеюсь, это будет не простое переливание из пустого в порожнее, и старейшины придумают, как ответить демонам на их злодеяния. Нельзя оставить безнаказанным то, что они сотворили! — Разве участвовавшие в этом Спустившиеся не погибли под обломками и не сгорели в огне? Говорили, что тела нескольких также нашли в завалах… — Этого мало! — яростно сжимая кулаки, воскликнул парень. — Сколько их там погибло, десяток или около того? Разве это сравнится с человеческими потерями? И сколькие из них избежали наказания? Тот же Сайтроми, который выходит на поверхность просто поразвлечься! Ему ничего не делается за то, что он устраивает на нашей половине мира! А позже он возвращается с новой порцией! Дыхание Рандарелла сбилось, и он едва не задохнулся от возмущения. Понять его можно, но меня беспокоило, с какой рьяной настойчивостью служитель взывал к расправе. Он и раньше выказывал недружелюбное отношение к «демонам», но теперь, если глаза не обманывали, его нелюбовь к ним пустила более глубокие корни. Короткое мгновение мне казалось, что передо мной стоит один из тех набожных напыщенных настоятелей, которые с ожесточением проклинали зло и выискивали в толпе лица предателей. Однако, как только я принялась разглядывать эту ужасающую картину, мираж испарился. Передо мной снова стоял Рандарелл, только более уставший, чем обычно. Но всё равно это был он — жизнерадостный мальчишка, мечтавший спасать людей от агрессивно настроенных Спустившихся, юнец, любивший свой народ и порицавший грехи соседей с Нижнего этажа. Служитель пояснил, что не жаждет расправы над невиновными «демонами», чтобы уровнять счёт, но всего лишь добивается справедливости. Разве плохо лелеять надежду покарать тех, кто заслуживал этого? Так же люди поступают и со своими, и дело тут не в расовой неприязни, а в том, что многие Спустившиеся, натворившие дел в Байонеле, сбежали. И снова я не нашла, что возразить, потому что сама была там в роковой вечер и на собственной шкуре испытала злобу демонов. Особенно той твари, что едва не убила меня и Рандарелла. Она не защищалась, а устраивала резню. Как можно оправдать такое? — Мы не спускаемся вниз и не устраиваем кровавых расправ на их территории, — добавил друг, почёсывая взлохмаченную голову. — Они хотят извести нас. Но этот грех лежит не на совести народа, а его правителей. — Что ты имеешь в виду? — подавая ему поднос со смоченными марлями, вполголоса спросила я. — Вопреки установленному мнению, сомневаюсь, что все демоны — зло во плоти. Может, в их натуре заложено пакостить, а может, среди них много хороших ребят, — юноша пожал плечами. — Буянят из них лишь самые неадекватные. Или самые доверчивые идеалисты. Но их подстёгивают те, кто стоят наверху. Подумай, если бы Шестеро были против разбоев на нашей территории, стали бы они поощрять подобные действия? Они потворствуют злу, а значит сами являются злом. И такие правители ведут свой народ к войне и беззаконию. Если бы не было Шести, возможно, демоны относились бы к нам иначе. Это была на удивление здравая мысль. Многие люди действительно верили, что подлость и коварство присущи демонскому отродью, что по-другому они жить не умеют. Однако Рандарелл не проклинал всех Спустившихся разом, он пытался найти оправдание их поведению. Но легче мне от этого не становилось, потому что главной причиной парень называл Сайтроми и его родственников. Фактически, мою семью. — Я рада, что ты так думаешь, — сказала я другу. И не могла отделаться от ощущения, что когда-то в будущем и без того негативное отношение Рандарелла будет лишь ухудшаться. А значит, образ фанатично размахивающего книгой служителя был не таким уж призрачным. — Ходит миф, будто Терпящая создала какое-то оружие, способное усмирять бессмертных, — мрачно изрёк юноша. — В помощь нам, людям, потому как предвидела, какие проблемы принесут худшие из Её детищ. Но звучит неправдоподобно. Сказка, придуманная для воодушевления уставших душ. Недостижимая мечта, которую так хочется воплотить в реальность… Подобные разговоры между нами случались нечасто из-за занятости. Но когда нам выпадало свободное время, мы проводили его вместе за рассуждениями и беседами. Обычно друзьям со стажем положено предаваться воспоминаниям, но я и Рандарелл не говорили о прошлом. Оно было неинтересно. Зато будущее с его загадками и открытыми возможностями, гипотезы и банальное философствование затягивали нас с головой. Каждодневные мелочи также попадали под наш пытливый взор. Мы болтали за промыванием пробирок или во время совместного похода в ближайшую травную лавку, за пятнадцатиминутным обедом или перед сном. На самом деле, если так подумать, я знала Рандарелла не больше пары месяцев (если суммировать дни всех наших встреч), но чувствовала, будто прожила бок о бок с ним по меньшей мере лет пять. Наверное, юноша думал так же, потому что в лагере для выживших ни с кем больше так тесно не общался. Иногда Рандарелл вспоминал своего товарища, которого служители взяли с собой прочёсывать остров в поисках следов сбежавших демонов, и обещал, когда тот вернётся, познакомить нас. — Ташеф — тот ещё задира, — щебетал мой друг. — Но когда рядом девушки, он превращается в такого галантного зазнайку, что аж зубы скрипят. — Ты рассказывал ему обо мне? — Да. А почему ты спросила? — Любопытно стало, кому из своих друганов ты разглагольствуешь о какой-то там Умфи, — я игриво толкнула парня в плечо. Служитель расплылся в улыбке и что-то смущённо пробубнил под нос. В эту самую секунду он мог бы показаться стороннему наблюдателю настоящим скромником. И хотя Рандарелл являл собой пример воспитанности и порядочности, мало кто сейчас поверил бы, расскажи я, как горели глаза юноши, когда он загораживал меня своим щитом от атак чудовища. Тогда мой друг словно взлетел выше своей макушки, преобразившись из простого парнишки в по-настоящему сильного и отважного мужчину. Его повзрослевшее лицо не выходило у меня из головы. В тот вечер Рандарелл забыл, что такое страх, и просто действовал, решительно и без лишних раздумий. — Это был геройский поступок, — сказала я ему, на что получила стандартный ответ: — Я сделал то, что должен был. — Я так не думаю. Мне известно, что твои жизненные принципы требуют от тебя помогать всем, кто в этом нуждается, но одно дело подставить плечо пострадавшему, а другое — закрыть собой жертву и тем самым самому стать возможным смертником. Ты поставил мою жизнь выше своей, хотя я ничем не заслужила подобного обращения, и для меня это бесценный поступок. Юноша сидел на пеньке и разглядывал муравьёв, копошившихся прямо под его ногами. Минуту он молчал, раздумывая над ответом. Мои слова, должно быть, показались ему приятными, но чересчур лестными, потому как вместо бессловесного любования похвалой он вдруг начал приравнивать заслуги к обыкновенным вещам. — Мне радостно осознавать, что ты так высоко отзываешься обо мне, но я правда не сделал ничего из ряда вон выходящего. Любой служитель Церкви на моём месте обязан был поступить точно так же, — он открыто посмотрел на меня, и в лучах встающего солнца его глаза показались почти серебряными. — Если бы служители пренебрегали этим долгом или выполняли его через раз, это развалило бы нашу тесную общину, заразив аморальностью, которую из-за укоренившейся привычки считали бы нормой. Этот долг мы, воины человечества, исполняем всю свою жизнь. Каждый, кто вступает в Lux Veritatis, отдаёт себе в этом отчёт. Это путь Терпящей, любящей своих детей, то есть нас, людей. Мы провозгласили себя проводниками Её воли. — А если бы меня спас не служитель Церкви, а мимо проходящий крестьянин, его бы похвалили за отвагу? — я упрямо сложила руки на груди, стоя ровно (Юдаиф, должно быть, отнеслась бы к этой позе более скептично) и глядя на собеседника сверху вниз. — Наверняка, о нём отзывались бы, как о достойном смельчаке. Тогда почему того же нельзя сказать о тебе? Только лишь потому, что ты служитель Церкви? Что это за двоякая мораль, которая в одинаковых ситуациях по-разному оценивает людей разных сословий? — Я перемялась с ноги на ногу, задумчиво подняв голову к небу. — Это неравенство проявляется и в обратном случае. Представь, что служитель вдруг спасовал и убежал, и жертву демона убили. Служителя, само собой, обвинят в нарушении обета, назовут трусом и, в лучшем случае, погонят с позором из ордена. Но окажись на его месте не представитель Церкви, и никто не посмел бы его осудить. — Прилюдно — нет, но в глубине души каждый понимает, что, если человек может помочь своему собрату, он обязан это сделать, — сказал Рандарелл, почёсывая правое ухо. — Если прохожий мог спасти жертву, но из-за страха за свою жизнь просто убежал, его не казнят и не посадят в тюрьму, но мнение людей о нём ухудшится.  — Ты смешиваешь похожие, но не идентичные детали. Сравни две ситуации. Ты идёшь мимо озера, в котором тонет человек. Ты умеешь плавать и можешь спасти его. Это в пределах твоих возможностей, и никто не требует от тебя мер, которые превышают их. Если ты пройдёшь мимо, тебя справедливо обвинят в бессердечности. Если спасёшь — ты выполнишь свой долг. Этот поступок всё равно достоин похвалы, но никто не назовёт тебя героем и не наградит орденом за отвагу. А теперь представь, что ты идёшь по берегу разбушевавшегося моря. В нём тонет человек, но ты уже задумаешься, лезть ли спасать его. Вероятно, ты просто утонешь вместе с ним. А может, вытащишь его. У тебя есть выбор. Но никто не осудит тебя и не назовёт трусом или жестоким, если ты откажешься ставить свою жизнь на кон для спасения другой. Общечеловеческая мораль не обязывает тебя делать это, — я развела руки в стороны и глубоко вдохнула свежий утренний воздух. — Возможно, твоя собственная мораль требует этого. Если ты спасёшь человека и останешься при этом в живых, тебя смело можно назвать героем и наградить орденом, потому как ты выполнишь поступок, превышающий требования морали общества. — Но именно такие нерациональные, рискованные поступки делают нас существами с совестью и глубокими духовными качествами. Они отличают нас от других созданий Матери Нашей, — заметил Рандарелл. — Да, это так. Но не это сейчас важно. А то, что твой поступок в Байонеле мало чем отличается от спасения утопающего в море. И потому ты достоит награды, неважно, являешься ты служителем Церкви или нет. А потому… Я стремительно наклонилась и чмокнула его в щёку. Парень от неожиданности подался назад и едва не свалился с пенька. Он инстинктивно приложил руку к щеке, и уши покрылись красными пятнами. — А вот с такими аргументами уже сложно спорить, — выдавил Рандарелл с растерянной полуулыбкой. За исключением редких случаев мы сходились во мнениях по тому или иному вопросу. Становилось приятно замечать общность наших мыслей и проводить параллели в рассуждениях. Только из-за различий характеров я и мой друг замечали чуточку разные детали и приводили порой иные, но не противоречащие друг другу доводы. И это было ещё интереснее. Мы дополняли пробелы в наших знаниях и мировоззрениях, смотря на одни и те же вещи… нет, не под разным углом, но с соседних сидений. К концу третьего дня пришибленный наездник начал оживать и напоминать о себе. Пока нежеланный сосед не проявлял себя, я почти поверила, что он покинул меня в момент опасности, избрав нового хозяина. Ага, как же! Отделаться от этого паразита оказалось куда сложнее, чем я предполагала. Идея пожаловаться на него Рандареллу сразу отпала: упаси Вселенная, этот мальчишка забеспокоится и приведёт толпу «всезнающих» товарищей из ордена! Среди экспертов по сверхъестественным сущностям может ненароком затесаться Зрячий, который вместе с прицепившимся наездником узрит во мне кое-что ещё… Печально получалось, что вместе с доверием к другу я была вынуждена без устали нервно посматривать на других служителей, многие из которых представляли потенциальную угрозу. Они этого сами пока не знали, и, что самое прискорбное, этого не знал и Рандарелл. Даже не догадывался, какой опасности я сознательно подвергала себя за право общаться с ним. Что в большей степени разобьёт ему сердце: недосказанности между нами или моя гибель от рук его товарищей? Спустя четыре дня после трагедии вернулся первый отряд служителей-ищеек. Они истребили парочку Притворщиков, но этого оказалось явно не достаточно для того, чтобы утихомирить вызванную уничтожением мирного населения злость. Я впервые видела, как дружелюбные и мягкосердечные люди черствели на глазах, когда вспоминали о свершившемся в Байонеле зле. Их задели за живое. Если людей приводила к звериной ярости гибель селения, то какие изменения происходили в них, когда начиналась полномасштабная война? Сколько искалеченных душ переживало её, сколько разбитых судеб оставалось после мимолётного вихря, вызванного Шестью эгоистами? Мне срочно следовало отвлечься от этих мыслей, иначе заражусь ненавистью к ним. Достаточно и того, что я сержусь на отца. — Когда я жила в заброшенном городе с отшельницей, то совсем не видела мира. И мне казалось, что жизнь такая спокойная и уравновешенная. А ты, пока был в стенах резиденции Лангзама, не ощущал, как замедляется время и притупляются негативные эмоции? — Да. Я ощущал себя так, как будто жил в скорлупе. Она защищала меня от всего внешнего, и я был даже счастлив в этом спокойном омуте, — признался Рандарелл. — Но нам нужна встряска, чтобы не терять остроту ощущений. Я буду рад вернуться в свой кокон, но лишь когда вдоволь напьюсь всевозможных переживаний и волнений, как хороших, так и плохих, — юноша вдруг замер и закусил нижнюю губу. — Подожди, ты жила с отшельницей в заброшенном городе?! — Ну да. Сначала её пёс едва не загрыз меня, а потом я подружилась с его хозяйкой, и она приютила меня на какое-то время. — Она была ведьмой? Сколько ей лет? Почему ты всегда скрываешь такие интересные подробности? Меня больше пробирало любопытство, как молодой служитель обучился возводить вокруг себя щит. Детали техники меня не касались, но хотелось услышать подробности о впечатлениях и эмоциях Рандарелла, когда он проходил новые этапы обучения. Мы обменялись историями и остались крайне довольны друг другом. Я увидела, что мой друг вырос морально, углубляясь в не самые простые области знаний. Его личность, его умения и взгляды полностью складывались из того, что выбрал он. Бесспорно, парень, как говорится, сделал себя сам, и этим нельзя было не гордится. В свою очередь, я поведала о сожительстве с таинственной иллюзионисткой. И тут произошло то, что можно назвать как смелым и мудрым, так и безрассудным поступком. Неожиданно для себя я вдруг прямо сказала, что Юдаиф — Спустившаяся. Выдав эту новость самым будничным тоном, я не почувствовала ожидаемых тисков ужаса от осознания сотворённой ошибки или раскаяния за длинный язык. Мои слова вообще прозвучали настолько естественно, что даже самый ярый приверженец негативного отношения к «демонам» не уловил бы в них большего откровения, чем в сообщении о погоде. Рандарелл поначалу вытаращил глаза, потом нацепил маску скептицизма. Но когда понял, что я не шутила, принялся неторопливо выспрашивать детали. — Тебе не приходило в голову, что ты могла попасть в смертельную ловушку? — судя по всему, оценивая степень моего сумасшествия, спросил парень. — Приходило. Но, поверь, мне было так плохо после моих голодных блужданий по степи, что уже неважно, умерла бы я от истощения или в котле бабки-людоедки. Как видишь, эта старушка не только не убила меня, но и спасла от голодной смерти. — Демон спас человека… — Давай ты будешь называть демонами только плохих представителей Спустившихся, — поморщилась я. — Да, спасла. У меня нет доказательств правдивости моей дикой истории, но, клянусь, мне попался тот самый тип «хороших ребят», которые просто тихо-мирно сосуществуют с людьми. — Ты можешь попробовать передать мне свои воспоминания, — предложил Рандарелл, озадачив меня. — Ты говоришь, твоя знакомая научила тебя внушать разумным существам более правдивые и долгоиграющие образы. Попробуй сделать так же с воспоминаниями! Передай мне их! — Боюсь, от этого не будет толка. Как ты поймёшь, передаю я воспоминания или выдуманные образы? Тебе снова придётся поверить, что я не обманываю, но тогда почему сразу не поверить словам? — Да, ты права… Он внимательно выслушал пересказ трёх последних лет. Я умолчала о многих вещах, в том числе о попытках выйти на Рандарелла с помощью магии имён. У меня не было цели показать ему на своём примере, какой замечательной может выйти дружба со Спустившимися. Но и без лишних приукрашиваний перспектива выглядела обнадёживающей. Вот только было в этом что-то лицемерное. Мой друг видел в рассказе близкие отношения между человеком и Спустившимся, но стала бы Юдаиф проявлять ко мне благосклонность, не окажись во мне крови её Короля? Так с момента нашей встречи прошли пять дней. Вот уж не представляла, что погребённые под обрушенными домами заговорённые спицы (со всеми остальными моими вещами) не понадобятся для нахождения юноши. Получилось, что он сам нашёл меня, как если бы мой мысленный призыв достиг его подсознания и привёл в тот же город. Конечно, это было лишь совпадение, но какое интригующее и отчасти романтично-прекрасное. Я искала Рандарелла, но оказалась вынуждена отложить это дело ради свидания с Сайтроми. Но Судьба, заметив это, словно воскликнула: «Эй, ты чего это так резко меняешь решения? Вот тебе за твои метания неожиданность в виде отвернувшегося отца и появление друга, чтобы не думала впредь забрасывать первоначальные планы: они тебя всё равно достанут!». Хорошо, госпожа Судьба, я не против такого поворота. Было бы прескверно, если бы я ни Сайтроми, ни Рандарелла так и не увидела. Существовала ещё одна вещь, которую я в полном объёме рассмотрела лишь в эти последние дни. Я действительно была дорога Рандареллу. Раньше мне не приходилось думать о том, какую нишу в сердце молодого служителя занимала. Известно, что парень был доверчивым оптимистом, который быстро находил общий язык с людьми. Уверена, у него в ордене отыскалось бы множество приятелей и знакомых. Рандарелл умело налаживал контакты с самыми разными личностями, каждая из которых имела для него то или иное значение. И я, очевидно, являлась лишь очередным попутчиком, другом, которого он удачно отыскал в сложную минуту. Но сколько ещё похожих друзей-попутчиков, оказывавших ему услуги, проходивших с ним испытания жизни, было у парня? Я могла оказаться одной из множества, и внимания мне уделялось соответственно. Но после отчаянной, едва не провальной попытки защитить меня от гибели Рандарелл невольно открыл мне своё сердце, в котором я отчётливо рассмотрела своё место. Если душу человека можно представить в виде дома с запертыми комнатами, в который не попасть случайным прохожим, но в который есть доступ знакомым и близким, то мне досталась, пожалуй, одна из самых больших связок ключей. Я была почётным гостем. И вот наступил шестой день, и с ним пришла беда. Она не была чем-то из ряда вон выходящих, я её даже ждала, но не сейчас. Сколько ни обдумывай неизменно приближающуюся проблему, а в итоге оказываешься к ней не готовым. Утро началось со стандартного обхода раненых и проверки их самочувствия. Два раза в палатках я пересекалась с Рандареллом, но потом нас разбрасывало в разные стороны. Он успел за минуту поведать мне занимательную историю, которую нормальный человек рассказывал бы полчаса просто потому, что она была гигантской и содержала массу подробностей. Каким же надо быть тараторкой и мастером сжатого изложения, чтобы уместить всю суть в шестьдесят с хвостиком секунд? Мы встретились на обеде. Я высушивала волосы на тёплом солнышке после купаний, а Рандарелл опаздывал, что было не совсем обычно. Когда парень пришёл, его восторженное лицо сообщило, что случилось что-то поистине замечательное. — Умфи, Умфи! — скакал он вокруг меня. — Угадай, кто вернулся из похода по следам беглецов? Второй отряд вместе с моим другом! Теперь я смогу вас познакомить! Он будет счастлив наконец-то тебя увидеть. — Что, ты ему все уши обо мне прожужжал? — усмехнулась я, и Рандарелл смущённо пожал плечами. — И каковы результаты их исканий? — Ничего нового. На соседнем острове следов демонов нет, а на этом каждый, даже самый мельчайший намёк на их недавнее присутствие уже был изучен вдоль и поперёк. Это не было плохой новостью, способной омрачить настроение людей, скорее очевидным фактом. Только дурак останется на земле, кишащей церковниками-ищейками, и даже жадные Костюмеры, которые, однако, мыслили не менее здраво и логично, хотя и обладали сшитым из разных частей мозгом, уже давным-давно забились в норки. — Так ты поэтому опоздал? Заболтался с приятелем? — догадалась я. — Как две девчонки-болтушки, перемывали косточки наставникам и трепались о злостных и коварных демонах? — И вовсе не как девчонки, — отмахнулся Рандарелл. — Я изначально приехал на остров с ним, но потом… нас что-то… раскидало по углам. — А чем занимается твой друг? — Пусть он сам тебе всё расскажет! — утягивая меня за руку за собой, воскликнул юноша. Его энтузиазм был заразительным. Возвращение служителей неожиданным образом повлияло на людей в лагере для пострадавших: всем, даже находившемся в плачевном состоянии, словно приклеили улыбки. И хотя представители ордена не принесли с собой волшебных лекарств от всех болезней или невероятных новостей, их появление сыграло роль схождения благодати с небес. А ведь, если приглядеться, в служителях не было ничего особенного — люди как люди, только более задумчивые и с вышитыми розами возле сердец. Рандарелл притащил меня к дальнему северному краю лагеря и позвал по имени сутулого темноволосого паренька. Тот достаточно юрко перескочил через невысокий деревянный заборчик и подбежал к нам. — Умфи Бесстрашная, отважно спустившаяся в логово к Скууфтам и выжившая в мясорубке Байонеля, — нараспев представил Рандарелл, будто объявлял персонажей спектакля. — А это Ташеф, просто хороший парень. — Эй, а я не достоин броского звания? — названный служитель упёр руки в бока и улыбнулся мне. У него был горбатый нос и некрасивые растянутые губы, но улыбка, определённо, выглядела очаровательной. — Так вот о ком этот пройдоха грезит вечерами. И тут есть, на что заглядеться. Отобью что ли твою подружку? — полушёпотом добавил он. Ташеф галантно ухватил моё запястье и поцеловал тыльную сторону ладони. Рандарелл игриво погрозил ему кулаком, а я попыталась изобразить что-то вроде благодарности на лице, хотя результат, вероятно, получился не самым привлекательным. Мне не приходилось отвечать на подобные жесты, и было неизвестно, что и как положено в таких случаях говорить. — Ну и разбойник, — Рандарелл покачал головой. — Я скучал по твоим неуместным шуткам и неугомонным… — Ай! — Ташеф резко отвернулся, прикладывая руку к щеке. Вернувшись в прежнее положение, он с удивлением посмотрел на нас. — Что-то случилось? — спросил мой друг, гадая, придуривается приятель или нет. — Да… нет, ничего важного, — новый знакомый отвёл ладонь от лица и как-то странно взглянул на неё. — Зуб… вдруг заболел. Неприятное ощущение… В его глазах промелькнул страх, как если бы парню сообщили, что у него из спины торчит нож. Должно быть, это была новая и непонятная ему боль. — Извини, дружище, сам не ожидал такого, — процедил Ташеф, и Рандарелл понимающе кивнул в ответ. — Я пойду. Увидимся позже. Приятно было… познакомиться. Он торопливо засеменил в сторону домов. Я слышала, большинство членов Lux Veritatis обосновались в гостях у местных, и только целители, присматривавшие за пострадавшими, не покидали лагеря. — Ну вот, как-то так, — потирая шею, сказал Рандарелл. — Короче, чем я планировал, но и так неплохо. Он устал, я думаю. Пусть отоспится, и тогда-то ему уже от нас не отделаться! Если, конечно, детишки кожевника дадут ему нормально выспаться, хех. Я слышал, они те ещё шалуны! Мы двинулись в сторону палаток. Мой друг так и не успел пообедать, о чём я настойчиво твердила ему. Не хватало, чтобы он потом ещё весь день голодным работал. — Ты как заботливая мамочка. Меня сейчас больше интересует, вырвет ли Ташеф себе зуб сам, как настоящий мужчина, или попросит помощи у жены кожевника? Я поёжилась. Эти мальчишеские проверки на выносливость иногда вгоняли меня в дрожь. И тут же вспомнила, что совсем недавно кто-то говорил мне о больных зубах. Никогда не возникало проблем с этими белыми тёрками, а потому я не могла ухватить внезапную мысль за хвост. С чем было связано это припоминание? Так бы и гадала до вечера, если бы разговорившийся Рандарелл не обронил, чем занимается в ордене его товарищ. Лишившись первоисточника, парень решил сам выложить о Ташефе всю подноготную и начал с расхваливания его талантов. В этот момент меня будто окунули в ледяную воду, и показалось, что вот-вот у самой разболится зуб. — Ты пока иди, я тебя догоню, — остановившись, я судорожно придумывала причину исчезнуть. — Принесу тебе к обеду сладкого. — О, это отличная идея! — Рандарелл едва не подпрыгивал на месте. — А то эта похлёбка начинает утомлять, да и желудок принимает её с каждым разом всё с большей неохотой. Я натужно улыбнулась и на ватных ногах последовала в другую сторону. А потом вообще сорвалась на бег. Доселе неясное беспокойство обрело характер беды. Ташеф был Зрячим. Самым что ни на есть настоящим Зрячим! Редкость этого дара снижал процент возможного столкновения с его обладателями, но в этот раз госпожа Неудача грубейшим образом толкнула меня лицом в грязь. Совпадение или нет, но именно после непродолжительного телесного контакта у Ташефа вдруг заболел зуб. Либо я параноик, либо он что-то почувствовал и поспешил удалиться, чтобы обдумать новые ощущения в тишине. Или, ещё хуже, обсудить их с наставником. На этом этапе медленно развивающейся паники я вдруг вспомнила, кто говорил мне о зубах. Тот сумасшедший бродяга из порта. Он предупреждал меня, чтобы я опасалась людей с острой болью во рту. Никогда в жизни не подумала бы, что поток его бессвязной речи возможно связать с реальной ситуацией. Тогда всё сказанное им походило на сказочный бред, который могут нести лишь слетевшие с катушек или сильно выпившие люди… Какой меня видели Зрячие? Была я для них раскрашена в чёрно-белые краски, как клоун в сшитой из двух лоскутов одежде? Или сосудом, в котором вместо прозрачной жидкости плескалась мутная жижа? Чем мой дух, или ментальный образ, или отпечаток души отличался от человеческого или демонского? Сейчас, определённо, не лучшее время для этих рассуждений. Я знала, где в городе располагалась мастерская кожевника, и влетела в неё спустя пять минут после того, как оставила друга. Рандарелл в своей удивительной манере говорить много за короткий отрезок времени успел проболтаться о том, что Ташеф жил в коморке на втором этаже. Хоть в чём-то мне сегодня везло. Хозяева были заняты работой и обратили на меня не больше внимания, чем на зеваку с улицы, ожидавшего своей очереди. Я взбежала по лестнице, попутно утирая выступивший пот, и замерла на пороге, соображая, что делать дальше. — Войдите, — послышался голос за дверью после моего отрывистого стука. Комнатка действительно оказалась крохотной. Обитатель стоял ко мне спиной, что-то спешно выводя на бумаге. Повернувшись, Ташеф вздрогнул и выронил перьевую ручку. Его взгляд заметался по комнате. Это показалось мне подозрительным и только ещё больше укрепило уверенность в том, что он заметил лишнее. Любой человек на месте парня смутился бы такому внезапному появлению новой знакомой и, может, даже обвинил бы меня в преследовании, но точно не начал бы нервно сглатывать и прятать недописанное письмо под книги. Хотя… вдруг я застала его за написанием любовного послания? — Что… что ты тут делаешь? — выдавил хозяин комнатки. Его взгляд ожесточился, а губы сжались в полоску. Я затворила за собой дверь и заправила за ухо прядь. — Рандарелл сказал, что ты Зрячий. Возможно, ты кое-что неправильно понял… У меня не было идей, как повлиять на ход его мыслей. Как жаль, что я не владела четвёртым уровнем тирипстота и не могла просто изменить его мнение обо мне, навязать парню иной взгляд на сомнительные явления. Едва ли манипуляции сознания остались бы незамеченными другими служителями, но церковники бы не нашли виновного. Решили бы, что служитель где-то наткнулся на Глядящего в Душу, который, по слухам, бродил в окрестностях Байонеля до трагедии. С другой стороны, зачем мне столь радикальные меры? Просто нужно поговорить с ним… — Я не знаю, что ты почувствовал, взяв мою руку, — неуверенно начала я, — но у этого есть логичное объяснение. Ты только не горячись. — Неужели? — нагловато выпалил Ташеф. — А я вот что-то не нахожу таких объяснений. Это что, новый вид обмана? Не подходи ко мне! — выставляя вперёд ножик для вскрытия конвертов, выкрикнул парень. — Ты пугаешь меня! Я никогда такого не видел раньше… Твоя душа… она расколота! Это одержимость? Или… ментальный контроль? Я замерла, изумлённо таращась на Ташефа, с которого вмиг слетела нагловатость. Что значит «расколотая душа»? Было жутко слышать подобное заявление от Зрячего. — А ещё так больно смотреть тебе в глаза… — служитель слепил и разлепил веки. — Обжигающая боль, точно я сижу возле костра, и он опаляет моё лицо. — Ташеф, я… — осторожный шажок в его сторону. Ещё один такой же, и я упрусь грудью в кончик лезвия. — Мне страшно едва ли не больше твоего. Послушай… Я не хотела никому говорить этого, потому что это… ужасный позор. У меня смешенная кровь. Мой отец — демон, изнасиловавший мою мать. Я ничего не могу поделать с этой правдой! — Я тебе не верю! Я видел полукровок, и… и они не такие! Внутри всё отмерло. Не такие? Тогда какой же я была в глазах Зрячего?! Что ещё он мне расскажет, отчего мои волосы встанут дыбом? — Невозможно, — выдавила я. — Я не вру тебе. Не понимаю, почему ты видишь меня иначе, но, клянусь, во мне нет ничего более странного, чем смешанная кровь. Но тут уж не моя вина… — Я впервые познакомился с тобой пятнадцать минут назад, и у меня нет повода доверять тебе. Ты могла быть девочкой Умфи, о которой рассказывал мой друг, но теперь ты что-то иное. Возможно, ты сама не осознаёшь, что меняешься. Я сообщу о тебе более опытным Зрячим, пусть они решат, кто или что ты! — Нет, пожалуйста! Они запутаются не меньше тебя! Я не хочу, чтобы мне сломали жизнь! Но именно это и ждало меня отныне и навсегда. Нет, так нельзя! Я не согласна с этим, это несправедливо! Прошлая Нахиирдо, которая существовала года три назад, лишь горько пожала бы плечами и предалась чувству фатализма. Но после того как Юдаиф открыла для меня новый, наполненный ощущениями и смыслом мир, я не хотела уходить в забвение. Моя свобода стала невероятно дорогой, и даже разочарования не отворачивали от познания всех крайностей жизни. Прошлая Нахиирдо, покорно умиравшая от голода в степи, казалась теперь абсурдно несмышленой девицей. Пессимистка, опускавшая руки. Но сейчас я готова бороться за ту жизнь, которую имела, даже если это означало потерять что-то важное. — Прошу, не сообщай никому. Давай обсудим это, — взмолилась я, выбрасывая руку вперёд, но встретилась лишь с настороженным взглядом и дрожащим в пальцах ножиком. — Давай расскажем Рандареллу и вместе решим, что делать. Пожалуйста… — Как я могу быть уверен, что ты не демон? Что ты не новое воплощение одного из Шести? — эта идея, судя по выражению лица Ташефа, только-только посетила его. — Ты слишком… слишком обжигаешь меня. Демоны не могут быть такими… горячими… Я медленно поднесла пальцы к его запястью, но парень дёрнул руку в сторону. Нож опасно близко пролетел от моего носа. Я уклонилась и перехватила кисть Зрячего. Это была явная ошибка, потому что Ташеф испугался ещё больше и яростнее замахал оружием. Его сопротивления лучше слов показали, что служитель не намерен идти на уступки. Он загонит меня в могилу. А я хотела быть свободной и независимой, чтобы никакие мнительные верующие не садились мне на хвост, не преследовали с горящими факелами и воплями: «Сжечь дочь демона!». Нет, только не такая участь! Я тоже умела разводить очистительный костёр, только ослепительно белого цвета. Кожа парня под моими пальцами накалилась, и приятель Рандарелла взвизгнул от боли. Его давление на ножик возле моей шеи ослабло, и я рванула вперёд. Лезвие впилось Ташефу в горло, и на меня брызнула тёплая кровь. Я отступила на шаг, и тело служителя сползло на пол. Хриплые стоны вскоре стихли. Дрожащей рукой я провела по лицу, размазывая следы преступления, а потом взяла недописанное письмо. «Невиданное доселе… раздробленность… девушка по имени Умфи… одержимость или частичная подмена… новый враг». Вот и ответ на мой вопрос. Так Зрячие будут видеть меня, независимо от их опыта и уровня мастерства. Врагом. А я только что убила товарища Рандарелла. И это была не случайность. Что теперь скажу моему сокровенному другу? Это было ужасно. Мальчишка так радовался, что Ташеф вернулся из долгой отлучки, а я так поступила… Но ведь это была самозащита, разве нет? Я была перепачкана в крови. Нельзя выходить в таком виде на улицу. И возвращаться к Рандареллу нельзя. Как смотреть ему в глаза после случившегося? Да мне хватит одного его вопроса, чтобы во всём признаться, но объяснить причину я так и не сумею. Не оправдаться. Нужно просто исчезнуть, как поступила в прошлый раз. Я вытерла кровь с рук о постельное белье и смыла водой в тазу с лица. Стараясь не смотреть на мёртвого служителя, я покопалась в его вещах и наспех переоделась в мужской костюм. Рукава рубашки и штанины оказались длинноваты, и я закатала их. Концы волос были мокрыми, и даже природная чернота не скрывала алый цвет крови. Я срезала липкие пряди и спрятала волосы под найденную кепку. Что же делать с телом? А с письмом? И с моим скинутым платьем? Правильно, Нахиирдо, сжечь. Но не белым пламенем. Достаточно на этом куске земли чертовщины. Я взяла свечу и подожгла конец простыни. Скоро огонь охватит всё помещение, а затем перебежит на соседние. Мне немного стыдно перед кожевником, его женой и маленькими детьми. Надеюсь, они не пострадают и вовремя заметят пожар. Достаточно рано, чтобы спастись, но слишком поздно, чтобы найти тело. Письмо я сожгла с помощью той же свечи. Лучше избавиться от такой важной вещи прямо сейчас, чем надеется на жёлтый огонь, такой немощный по сравнению с белым. Всё-таки в этом письме моё имя… Я торопливо спустилась со второго этажа, надвигая на глаза кепку. — Вас ждать к ужину, служитель? — достиг меня оклик кожевника. Со спины он принял меня за мальчишку в этой мешковатой одежде. Я неопределённо пожала плечами, не поворачиваясь к хозяину лицом, и торопливо вышла из мастерской.