Шесть с половиной ударов в минуту

Глава 20.1 Цехтуу «Пока блуждает по Лесу в естественных потёмках, имея перед глазами миллион тропинок во всевозможные стороны, не знает девочка, где кончается Горизонт и начинается Свобода. Всюду простирается Лес, и нет ничего, что было бы не Лесом. Лес есть само естество мира. Лес — душа и сердце заплутавшей реальности для потерявшихся девочек. Дрозды давно выклевали ей глаза, а в горло и нос набилась дорожная пыль. Девочка беспокоится лишь о том, как ей запустить механизм в груди, когда он остановится, и как выйти из Леса, конца и края которого нет. Глупые белки и несмышленые дятлы смирились со своей сопричастностью к Лесу, но не она. Рано ей срастаться корнями с ближайшими деревьями, рано вплетать волосы в ветки кустов, рано разноситься по Лесу опавшими листьям. Вот приходит она к старому дубу, на котором сидит мудрый ворон. «Скажи, как мне выйти из Леса?» «Из него нельзя выйти. Лес — это твой мир, заблудшая душа» Не устраивает девочку такой ответ. Жалеет её ворон и предлагает на выбор шесть предметов, каждый нужный для безопасного достижения края лесного. Но предупреждает мудрая птица, что взять разрешено лишь один из них. Смотрит слепо девочка на дары: ключ, карта, лук со стрелами, лампа, котомка с едой да монетка непонятная, рисунок на которой стёрся от времени. «Как устрашающе! — говорит девочка. — Тут есть лук со стрелами. Да никто теперь не посмеет съесть меня или запугать своим страшным видом. Я сама буду отпугивать всех своим оружием» С удивлением ворон смотрит на неё. Берёт девочка лук со стрелами и идёт дальше. Не сворачивает она больше к дому. Поёт тетива, и со свистом разлетаются в разные стороны стрелы, отпугивая хищников. Но на шум лесной из глубокой тёмной норы выползает чудовище, которому стрелы эти — что укус комаров. И разрывает оно девочку пополам. Не знала она, что, независимо от силы, всегда найдётся кто-то более могучий.

Притча о Лесе. Минута третья»

Если и есть в этом мире источник неугасаемой деятельности, неиссякаемый фонтан живости и энергии, то это Цехтуу. Меланхолия боится находиться с ней рядом, а скука и рассеянность забывают дорогу в её дом. Даже будучи молчаливой и неподвижной, одним своим присутствием Королеве удаётся накалять воздух. Не снимающая боевую броню, подобно своему воинственному среднему брату, Цехтуу является одной из самых агрессивно настроенных к людям существ. Два изогнутых рога кажутся продолжением шлема, что носит Королева. Она — единственная из всех своих братьев и сестёр, чей чёрный зрачок опоясывают две радужки разного цвета. Как будто природа с удивлением заметила, что у второй половины Цехтуу, Цеткрохъев, поверхность глаз одного цвета, и решила восстановить равновесие. Если Сайтроми вспыльчив, то Цехтуу — вулкан, останавливающий извержение лишь для того, чтобы вытянуть на поверхность больше магмы из земных глубин. Она часто бывает недовольна окружающими, указывает на их несовершенство, но не из вредности, а ради устранения их пороков. Свои недостатки при этом умудряется превращать в достоинства, поддерживая удивительный баланс среди Шести. «Терпящая не права. Эта фраза прозвучала на весь зал, словно раскат грома. И тут же голоса стихли. Я сидел в углу, но даже меня пробрал озноб от концентрации недоброжелательности в голосе говорившей. Мы перевели изумлённые взгляды на Цехтуу, доселе молчавшую. По факту, это была единственная сказанная ею фраза за весь вечер, а потом она просто поднялась, махнула рукой и ушла. Мы поняли, что перемирия лучше не ждать» Цехтуу презирает Создательницу и не переносит, когда кто-то принимается защищать Её. Если являешься набожным почитателем Терпящей, не ровен час, как вылетишь из комнаты или останешься калекой, потому как о вспыльчивом нраве Королевы ходят легенды. Что ж поделать, раз, будучи одной из самых старших бессмертных, Цехтуу испытывает столь сильную обиду на Матерь. Ладно, её задела, ладно, Цеткрохъев, но как же средние и младшие братья и сёстры? Как же весь народ Спустившихся? За что им досталось от безалаберной Терпящей? Простить Создательницу, даже если Она приползёт на коленях и станет умолять принять Её обратно? Королева яростно отметает эту мысль и высокомерно улыбается. Кому нужна Терпящая? Короли сами станут лучшими родителями для своего народа. Отрывок из летописи: «Отважный воин, залитый кровью товарищей, зажимает рану и спешит в замок с дурными известиями. <…> Нет мочи бежать — пускается шагом. Нет мочи идти — ползёт. На последнем издыхании добирается до замка и видит, что <…> одни дымящиеся развалины остались, и местами не утих ещё буйный аметистовый огонь. Стоит у входа рогатая воительница, чей образ снится праведным людям в кошмарах, и кривит пухлые губы в победной улыбке. В отчаянии, воин умирает» Редко Цехтуу посещала переговоры с людьми, а потом и вовсе стала игнорировать их. Поняла, что это пустое дело — пытаться договориться с человеческим родом. Даже не обладая проницательностью Сайтроми, видела, как одинаковы в своих побуждениях эти жалкие создания, как мелочны они и глумливы. Как пытаются строить из себя важных персон под этим небом, когда не в состоянии познать даже крупицы тайн Мироздания! Цехтуу они поначалу смешили, но и эта шутка давно приелась. Война — её второе имя. На поле брани раздражительная Королева превращается в настоящий огненный смерч. Люди давно знают, что погибнуть в битве с ней — большая честь. Пусть Цеткрохъев и Хат’ндо занимаются стратегией, пусть Хатпрос совершает свои коварные хитрости, пусть Сат’Узунд ухаживает за ранеными — Цехтуу и Сайтроми будут руководить армиями. И лучше них с этим никто не справится. «Копья, стрелы и мечи, гарпуны и палаши. В поле вышел мастер боя. Драться с ней ты не спеши. Города сгорают в пепел. Рати демонов бегут. Королевы злая воля и приказы их ведут» Пламя не разделяется на красное и синее. От начала начал оно сочетает в себе все оттенки фиолетового, сиреневого, пурпурного. Одни говорят, что этот огонь видел рождение мира и представляет собой самое естественное и правдивое проявление этой стихии. Другие уверены, что фиолетовое пламя слишком искусственно и противно самой Создательнице, потому и было отвергнуто. Цехтуу из всех своих родственников, пожалуй, самая «слепая». И это не та физическая слепота, что наблюдается у Сат’Узунд, и не соединённое зрение Хатпрос и Хат’ндо. У старшей сестры она ментальная: Королева не видит будущего, не читает прошлое собеседников, не заглядывает им в головы и души. Да и нужны ей эти игры с разумами и временем, когда Цехтуу достаточно подумать, чтобы заставить предметы двигаться? Рассказывали, что она выносила ворота крепостей, даже не касаясь их. Сила её намерения столь велика, что Королева в состоянии перемешивать внутренние органы людей или Спустившихся, если те ей чем-то насолили. На какое-то время она меняет давление в определённом участке, сжимая или растягивая пространство, и превращает источник проблем в месиво или разорванную на части материю. Старшая сестра не мелочится с врагами. Умения использует, по большей части, для наказаний, а потому способность управлять предметами на расстоянии не сделала её ленивой. «Если бы у меня был воображаемый друг (а я всегда о таком мечтала!), он непременно обладал бы теми же талантами, что и Цехтуу. Представляю, как я прихожу к нему в гости, а он себе чай силой мысли заваривает. Или, почитывая книгу, лениво шевелит пальцем, сдирая с провинившихся кожу. И почему сестрёнка так не делает? Цены бы ей не было! Сат’Узунд! Хватит уже записывать всё, что я говорю! Вот такого воображаемого друга, как ты, я бы не хотела!» Многие жители Верхнего этажа наивно верят, что Цехтуу полагается лишь на грубую силу, будто это единственное, на что она способна. Парадоксально, что не знакомые с ней лично Спустившиеся (то есть почти все) также грешат подобными представлениями. Не особо умная, но зато нетипично могучая личность — ужасный стереотип, никак не вяжущийся с образом Королевы. Среди Шести вообще не завелось бестолковых правителей, все они дальновидны в свою сторону. Цехтуу бесхитростна, прямолинейна, однако всегда видит, когда возможно повернуть ситуацию таким образом, чтобы извлечь из неё выгоду. Не любит жульничество (военную хитрость за таковую не считает), но при этом уважает Хатпрос, которую язвительно называет самым бесчестным членом семьи, и добрым словом отзывается о её методах. «Я, летописец семьсот двадцать шестого столетия, убеждён, что дело вовсе не в жажде крови или неуёмной агрессии, которую люди так обожают приписывать нашей уважаемой Королеве, Цехтуу. По чести сказать, Спустившиеся тоже нередко обвиняют её во вспыльчивости и неблагоразумном поведении. Ох, зря. Я выдвинул целую теорию, построенную на наблюдениях. Довелось мне как-то слышать, что Цехтуу лояльна к детям. Насколько это утверждение правдиво, судить не берусь, но если есть в нём хоть капля истины, я могу предположить следующее: Королева ведёт себя как мать. И вся её ярость идёт именно от этого. Вы когда-нибудь видели, как матери защищают своих детей? Они грудью стоят за них, готовы переломать кости и выковырять глаза любому, кто обидит их малышей. Если мы, народ Спустившихся, представляемся Цехтуу единым организмом, о котором она заботится, словно о ребёнке, то неудивительно, из-за чего вся эта злость к обижающим нас людям и Создательнице. Единственное, что не вписывается в эту теорию и, в каком-то смысле, подрывает её — это отсутствие у Цехтуу материнских инстинктов. Точнее, я не знаю, могли бы они развиться со временем у существа, в которого природа изначально не заложила ни крупицы родительских чувств? Разумно ли вообще предполагать, что кто-то из Шести когда-нибудь испытает подобное?» Старшая сестра острее остальных чувствовала, что значит быть брошенной собственной Матерью. Она глубже воспринимала предательство Терпящей, расценивала его почти как личную обиду. Какая Мать бросит своё детище, да ещё отвесив такой болезненный пинок на прощание? Если бы Цехтуу суждено было зародить новую жизнь, она бы никогда не оставила её. Королева несла бы ответственность за ребёнка до его последнего вздоха, а если потребуется, то и всю вечность. Вот только ей не суждено было стать матерью, плюнув тем самым Терпящей в лицо: «Смотри, я делаю то, на что не способна ты!». Нет, Цехтуу являлась бесплодной, как и все бессмертные. Возможно, свои невоплощённые фантазии она переносила на целый народ Спустившихся, но никто наверняка не скажет. «Цехтуу не может потеряться в бесконечном Лесу. Для всех Лес — это лабиринт с миллиардом дорог, которые переплетаются друг с другом и ветвятся на миллиарды более мелких. Но Цехтуу не боится запутанных дорог и заросших кустарниками тропинок. Её энергии хватит, чтобы посадить новый бесконечный Лес, что уж говорить о банальном выходе из уже посаженного. Для её сильной души и могучего тела не существует преград» Глава 20.2 Не много, но многое Три дня прошли в какой-то безумной горячке, каждую минуту которой я провела, уткнувшись в подушку или гипнотизируя потолок отсутствующим взглядом. Было так горько, и так стыдно, и так… мерзко, будто меня отымели всем монастырём. Я правда хотела покинуть его, даже добралась до выхода. Но когда нужно было переступить порог, во мне вдруг что-то заупрямилось, завыло так высоко и надрывно, что я попросту не смогла уйти. Сползла на пол и уткнулась лбом в колени. Горшок с цветком, стану тут расти. Сайтроми в теле настоятельницы я не видела, зато, очнувшись в постели, обнаружила сидевшую на краешке Тигоол. Девушка выглядела убитой, а покрасневшие глаза выдавали либо недавние слёзы, либо постоянный недосып. Заметив, что я проснулась, она встрепенулась. — Нахиирдо, — выдавила Спустившаяся со смесью жалости и сочувствия на лице. — Прости, это моя вина! Я должна была явиться на твой зов, когда ты нуждалась во мне! Ох, если бы мне было позволено, ты не потеряла бы глаз! Мне так жаль. Я видела, что она не притворялась, читала раскаянье в её поверхностных мыслях и позе. В груди всё сжалось, и мне удалось выдавить из себя лишь кивок. Тигоол шмыгнула носом и тут же встряхнулась, стараясь вернуть деловитый вид. На ней было простенькое платье пшеничного цвета с завышенной талией, о-образным вырезом и без рукавов — одежда, не типичная для этой девушки. Короткие волосы пушились сильнее обычного, чем походили на одуванчик. Это сравнение даже немного повеселило меня, вырывая на секунду из пучины отчаянья. — Я звала тебя много раз, — мой голос звучал до постыдного слабо и жалко. — Я знаю. Я бы пришла, но… — Тигоол покачала головой. — После того, как церковничьи шавки объявили меня убийцей одной великосветской девицы, Цехтуу запретила мне являться на зов кого-либо. Пришлось остаться внизу, а там я хуже слышу призывы. — Значит, ты отсиживалась на Нижнем этаже, пока меня тут пытали? — Мне, правда, искренне жаль, — заламывая руки, промолвила Спустившаяся. — Если бы я заранее знала, когда наверняка ты позовёшь, поднялась бы ради этого. Но Цехтуу… после того случая она приказала не светиться, сказала, что я всё испорчу, если меня поймают церквушники. — Так ты… убила кого-то? — Н…нет! — моя знакомая как-то нелепо дёрнула рукой, словно по ней ударили хлыстом, и уже тише добавила. — Ну… по правде сказать, я никогда никого не убивала. Вообще, — было похоже, что девушку этот вопрос волновал, как беспокоит девственниц отсутствие женихов на горизонте. У них там внизу что, культ убийства людей? Пока не прикончишь хотя бы одного, считай, не взрослый Спустившийся? — Но в Lux Veritatis посчитали иначе. Я откинулась на подушку, разглядывая складки на простыне. Комната отличалась от тесных келий монахинь как размерами, так и убранством. Вероятно, это была спальня одной из старших сестёр, а может, и самой настоятельницы. Я никогда не заходила в покои последней, поэтому оставалось лишь догадываться.  — Но теперь ты здесь. И я могу загадать желание. Тигоол оживилась и уставилась на меня с трепетным ожиданием. На секунду во мне родилось подозрение, что стыд знакомой мотивирован вовсе не её привязанностью, и я напрямую задала вопрос, от которого настоящая Зиллои, будь она здесь, снова закатила бы глаза и покачала головой. Проклятое недоверие! Мне казалось, что той пощёчины было достаточно, дабы вытряхнуть его из души. — Это он попросил тебя прийти? — Нет. Я его ещё не видела. — Тогда откуда ты узнала, что я в этом монастыре? — Ты сама позвала меня накануне. Не помнишь? — проговорила Тигоол, вызывая воспоминание о том, как я в преддверии истерики повторяла её имя. — Так о чём ты хочешь попросить? — Я хочу новый глаз заместо повреждённого. Пожалуйста. — О, так это же даже не стоит растраченного желания! Попроси любого Костюмера, он подыщет тебе подходящий глаз. Вообще, я думала, твой отец сам займётся этим. Ему же ничего не стоит приказать этим пронырливым Сменщикам. — Тигоол, — я уткнулась лбом в согнутые колени, — он ненавидит меня! Ты бы видела, каким он был… тогда… Я думала, что загорюсь под одним только взглядом! Он прогнал меня из монастыря! О каком глазе речь? — Да брось, Нахиирдо, — вздохнула девушка, похлопав меня по плечу. — Ты что, своего отца не знаешь? Он позлится — да остынет. Только не накручивай себя, а то ещё больше глупостей наделаешь! Это наставление я старательно прокручивала в голове каждый час последующие два дня. Из комнаты не выходила, Сайтроми не видела, а отправиться на его поиски боялась. Думала, что отец верил, будто я ушла из монастыря. Возможно, встреча со мной в коридоре станет для него неприятной неожиданностью, которая разозлит ещё больше. Глупая отговорка, но всё же… Помимо этого я не спешила прогуляться по этажам из-за атмосферы, воцарившейся в стенах после появления Сайтроми. Хоть и не покидала комнату, но приметила, как она вползает через щель под дверью. Также с собой её принесла служительница, изредка захаживавшая ко мне. Она не особо интересовалась моим здоровьем, а в голос намерено вкладывала пренебрежение. Конечно, я ведь впала в немилость Короля. Но женщина следовала инструкции, велевшей не бросать попавшего в беду товарища: присматривала, чтобы я не откинулась окончательно, сухо спрашивала, не нуждаюсь ли в чём-то. Приносила еду, казавшуюся деревянной на вкус, но не из-за плачевных навыков кулинара, а потому что я сама едва ли чувствовала себя живой. — Чем впихивать мне эту гадость, лучше дайте бинт. Служительница неодобрительно покачала головой, но просьбу выполнила. Следовало перевязать царапину на ладони, которая в первые дни ощутимо болела. Вот ведь слабое тело! Такая мелочь, а причиняет столько неудобств! — Зачем вы вообще меня кормите? — с раздражением выпалила я, а перед мысленным взором вставала картина, как эти «милостивые» женщины загоняли меня, точно зверя. — Я вроде не ранена, ничем не болею. За мной не надо ухаживать! — Не ранена? Тебя нашли без сознания возле выхода. — Монахиня поскребла щёку. — В любом случае, это обыкновенный рацион. Все едят в это время, а поскольку ты всё ещё среди нас, то тоже должна. — Настоятельницу вы тоже пичкаете своим рационом? Она тоже «среди вас»! — Дрянная девчонка! — Служительница резко поставила поднос на кровать, так что посуда жалобно звякнула. А потом опомнилась и закрыла рот рукой. — Вот видишь, ты вынуждаешь меня произносить плохие слова! Я хотела её разозлить, чтобы монахиня больше не беспокоила меня. Зря, должно быть, ведь она была единственным связующим звеном с монастырём, распространителем новостей, невольно доносившим до меня суть самых важных событий. При желании из неё можно даже вытянуть какую-нибудь информацию о Короле. Я ничего не могла поделать с тем, что воспринимала служительниц как безликие механизмы. Так было и раньше, с самого знакомства с Зиллои, когда люди вокруг осознавались как источник достижения цели. Сейчас же подобное отношение к ним усугубилось благодаря той бездумной слаженности и подчинённости, с которой действовали эти женщины. Да, они оставались живыми людьми с собственными взглядами, вкусами, привычками, но всё это не являлось важным, потому как личное в стенах «дома Терпящей» подавлялась навязанными правилами и доведёнными до механической повторяемости обязанностями. Не люди, а пустоголовые куклы. Когда эта почти пожилая женщина приходила, я видела в ней засевшего паразита, пустившего переплетавшиеся корни. Он напоминал моего наездника, вот только являлся естественным и неоспоримым гостем всех без исключения душ в этом мире. Звали его Страх. Он скрывался в скованных движениях служительницы, как будто невидимые кандалы стискивали её конечности, в уголках глаз, в дёрганых жестах, непослушных губах, шевелившихся, как на суровом морозе. Она боялась. Более того, я была убеждена, что боялись все монахини без исключения. И причина маячила прямо перед носом, вот только, к счастью, не моим. Я спряталась в этой комнатушке, как в крепости, и отказывалась покидать её, дабы тоже не заразиться всеобщим недугом. Тут карантин, тут безопасно. Что же делать дальше? Голос разума велел выгнать себя из сооружённой скорлупки и отправиться за тем, что, собственно, и привело меня в эту часть Королевства с самого начала: ответы на вопросы. Вот только я была чересчур угнетённой и расстроенной, чтобы собрать волю в кулак. Порог комнаты далеко, нет сил доковылять до него. Нужно просто дождаться, когда внутренняя пустота уйдёт, а душевные силы капля за каплей заполнят хотя бы дно сосуда. Тигоол права: поспешность разрушит шаткие стены медленно выстраивавшегося смирения. Время — мой союзник в данной ситуации. Я выплакала небольшое озеро слёз, и каждый приступ рыданий сопровождался обильным трением глаз. Здоровый вроде смирился с таким отношением, но вот больной отреагировал иначе. Верхнее и нижнее веки покраснели, и поначалу это не казалось странным: глаза всегда краснеют после плача. Но когда спустя время раздражение вокруг левого не спало, я забеспокоилась. Наверное, надо было настоять на том желании, но Тигоол убедила меня, что готова ждать, когда мне в голову придёт более значимая просьба. Спустившаяся вдруг стала такой тактичной и доброжелательной, даже ни разу не пожаловалась на собственную жизнь. Совсем, должно быть, я ужасно выгляжу, раз моя покорёженная морда привлекает больше внимания прохожих, нежели изучение их собственного драгоценного существования через лупу. Ради интереса ещё раз вгляделась в отражение. Помятая и уставшая. В остальном немногим хуже прежнего. Не писаная красавица, но и не страшилище. Вот только несносный левый глаз начал опухать. Я сжала руку в кулак и замахнулась на отражение, да сдержалась, чтобы потом ещё осколки из-под кожи не выковыривать. Однако по стеклу всё равно побежала трещина, напугав меня своим внезапным появлением. Я провела пальцем по всей длине «змейки», замершей на гладкой поверхности. Что же это такое? И рядом не оказалось тех, кто ответил бы на вопросы. Один раз я звала Тигоол, дабы развеять плохое настроение, но её сочувствие удручало ещё больше. Девушка пробуждала самые неприятные воспоминания, и мне становилось тяжело сносить её присутствие. Она казалась какой-то лишней в нынешнем положении, пережитком прошлого, который ещё не успел обновиться до нужного состояния. — Зачем ты приходишь ко мне? — Потому что ты зовёшь, — часто моргая, выдавила Спустившаяся. — Но зачем? Мы с тобой не столь близкие подруги, а твоё чувство вины не так высоко… У Тигоол не получалось объяснить словами всё то, что вертелось в мыслях. Но я не была бы дочерью Сайтроми, если бы не разгадала её мотив по молчаливому крику души и языку тела. Ответственность, старательность и какая-никакая симпатия ко мне — всё это по крупице сложилось в колокол, в который можно позвонить для призыва. Тигоол не являлась хитрой обманщицей или манипулятором, как бы ей иногда ни хотелось выглядеть оной в глазах других, но честной и сочувствующей девушкой. Всё решилось само собой, когда через три дня морального самобичевания в мою маленькую крепость пришла служительница. Молодая девушка, чьи светлые волосы вылезали на лоб из-под платка, ворвалась в комнату без стука и предупреждения, равнодушно осмотрела мою исхудалую фигуру и мотнула головой в сторону выхода. — Вставай, «принцесса». Настоятельница хочет тебя видеть. Иллюзорные стены, отделявшие меня от нёсшейся галопом жизни монастыря, рухнули, и я ощутила, как меня всасывает в омут. Долго оттягивала необходимость ступать в него, и вот коробка сама перевернулась, вытряхивая меня на свет. Я молча поднялась с постели и последовала за провожатой. Внутри безумный танец отплясывала целая дюжина чувств. Нужно, наверное, придумать какую-нибудь речь, дабы не стоять, как немая идиотка, что-то сказать… В коридорах я нервно посматривала по сторонам. Блуждавших монахинь встретилось немного: большая часть сейчас на службе. Зато по стенам шныряли тени, а на лестнице двое Спустившихся неизвестного рода зашептались, когда мы прошли мимо. Теперь ясно, что вгоняло служительниц в панику: их обитель наводнили гости с Нижнего этажа. Так что ж, пусть радуются. Они ведь этого хотели, разве нет? Провожавшая девушка не оборачивалась, даже не проверяла, следую ли за ней. Любопытно, что скажет ей «настоятельница», когда беззаботная монахиня приведёт к ней воздух. Я даже остановилась, намереваясь проверить степень её внимательности. И почему дурашливость решила проснуться во мне сейчас, когда всё так… неоднозначно-плохо? Или это была замаскированная трусливость, тянувшая меня дать дёру? Через четыре шага служительница замерла. — Не отставай, — велела она, искоса глядя на меня. — Или ты сама знаешь дорогу к настоятельнице? Забавно, они всё ещё называли её так, будто она оставалась их уважаемым лидером, а не занятой демоном тушей. — Нет. — Я догнала её. — Зачем настоятельница хочет видеть меня? — Она расскажет тебе. — Был короткий безэмоциональный ответ. Я уставилась в пол и не проронила ни звука, пока мы не дошли до комнаты Зиллои. Мне сделалось неуютно, когда провожатая остановилась возле закрытой двери, и пальцы задрожали. — Она ждёт тебя. Он ждёт, если точнее. Я набрала в грудь больше воздуха, расправила плечи, будто это могло придать мне храбрости, и толкнула дверь. Не была готова встретиться с ним взглядом, поэтому первые пару секунд смотрела исключительно под ноги. А потом подняла глаза, один из которых всё ещё прятался под повязкой, и весь скопленный в лёгких воздух разом вылетел оттуда. Ибо настоятельница лежала мёртвая на кровати. Кожа на лице и запястьях обуглилась и слезала. Остекленевшие глаза были широко распахнуты и устремлены к окну, как если бы перед кончиной женщина желала в последний раз увидеть свет. Я судорожно вдохнула и почувствовала отвратительную вонь, что-то среднее между гнилью и запечённой человечиной, так что невольно приложила ладонь к носу и губам. — Ты попалась на ту же уловку. — Послышалось за спиной. — Посмотри на меня, Нахиирдо. Я оторвала взгляд от трупа Зиллои и повернулась к светловолосой служительнице. Веки девушки была наполовину опущены, и неясно, что скрывалось под ними: гнев, безразличие, скука? А ведь эта монахиня была немногим старше того возраста, на который я сейчас выглядела. — Раньше ты меня не боялась. — Раньше ты не бил меня. Сайтроми фыркнул. А я, размышлявшая, с чего начать объяснение своего поведения, вдруг осознала, что ничего объяснять и не нужно. Каким-то образом видела, что он всё знает и без слов. Читает меня, как книгу — лёгкую детскую книжонку. Все мои сложные переживания, запутанные мысли, давящее настроение — набор букв и картинок, очевидные для его познавшей тайны Мироздания натуры. Выстроенные в предсказуемый порядок символы, встречавшиеся тут и там в людях и Спустившихся. Должно быть, это и было настоящим разочарованием — видеть во мне, невероятном ребёнке, то же, что и во всех остальных. — Прости, — выдавила я. — Ты всё ещё не доверяешь мне. В этом проблема, — прищурился Сайтроми. — Даже после того, как я, вопреки твоим ожиданиям, занял тело другого человека, ты всё ещё подсознательно ожидала, что я просто дал тебе отсрочку, что в следующий раз это будешь ты. Это так. Я думала о том, что Король вселился в Зиллои, потому что меня не оказалось в зале, а ждать более становилось опасно — вдруг дверь закроется? Вынужденная мера, так сказать. Но как только первый костюм износится, а второй, более вместительный и долговечный, лежит нетронутым в соседней комнате, Сайтроми обязательно примерит его. — И сколько ещё тел мне сменить, пока ты прозреешь? — Служительница сделала шаг ко мне. Я закрыла глаза, готовая вытерпеть заслуженный всплеск гнева … но никак не объятия, в которые неожиданно угодила. Сайтроми придерживал меня за талию, а вторую руку положил на макушку. От него не исходило никаких негативных эмоций — лишь чистое спокойствие и смирение со сложившимся положением дел. И во мне вдруг родилось осознание, что это — самая мудрая позиция, которую он мог занять. Или он сам верил в это, а я случайно подцепила пробежавшую мысль. Девушка, чьё тело занимал отец, оказалась немногим выше меня, и я примостила подбородок на плечо и обняла в ответ. Лопатка служительницы подозрительно громко хрустнула, и я испуганно отшатнулась. Сайтроми стоял с равнодушным видом, в котором угадывалось: «Не обращай внимания». Очевидно, он был в курсе проблем с костями. — Пойдём, — позвал отец. — Не самое приятное место для ведения беседы. Мы отошли от комнаты с мёртвой настоятельницей, и только тогда Сайтроми вновь обратился ко мне. — Найди меня позже в главном зале. — Позже? — вырвалось у меня. — Но у меня набралось столько вопросов! — Вопросов, — повторил отец, словно пробуя слово на вкус. — Изумительно глупое дитя. Ты убеждена, что сейчас мои ответы будут обладать хотя бы какой-то ценностью? Подумай: ты не доверяешь мне, так откуда тебе знать, что сумеешь поверить в мои ответы? Пока ты в состоянии пароксизма, я не стану тратить время. Ты не готова, Нахиирдо! — строго отрезал он, завершая разговор. Не готова, не готова, не готова… Я повторяла эту коротенькую фразу, как молитву, как заклинание, смотря через окно на дождь, заливавший клумбы и дорожки, на крупные капли, стекавшие вниз и напоминавшие о недавних слезах. Я провела пальцем по стеклу, повторяя форму трещины на зеркале, и переосмыслила последние пять дней. Замкнутый круг какой-то! Я не могу до конца довериться Сайтроми, не узнав подробности некоторых событий, и при этом он отказывается посвящать меня в них, потому что… мне не хватает веры. Не готова была и по ещё одной причине, выскочившей из тёмного угла, словно затаившийся недруг. Всё это время я не кисла лишь благодаря необходимости двигаться вперёд, и цель до сих пор не была достигнута. Ответы обещали внести вразумительность и побуждать к действию. Я ждала, что они оставят не пустоту в моей душе, а коридор, выводящий к новому витку жизни. Но что если этого не произойдёт? Что если с восполнением пробелов рухнет последний оплот, сберегавший меня от отчаянья? Иногда движение важнее прибытия на конечную остановку, а неведение того, что ожидает по завершению какого-то значимого этапа, помогает сохранить спокойствие. Принесёт ли мне счастье разговор с отцом, когда все карты будут раскрыты и услужливо разложены на столе? К вечеру погода прояснилась, а вместе с ней — и моё сознание. У входа в зал караулила монахиня. — Э, нет, туда нельзя! Со мной это больше не работало. Надоели всякие посредники, твердящие о воле Короля. Я махнула рукой, указывая служительнице в сторону. Женщина нелепо дёрнулась, будто в неё врезался брошенный шаловливым проказником камень, и распласталась на полу. Что же получается, у меня есть ещё какие-то способности? — Извините. — Я переступила через кряхтящую монахиню, походившую на выброшенную на берег неуклюжую рыбину, и юркнула в зал. И очутилась в сказке. Свечи по периметру держали над головками седой огонь. Его серебристый свет падал на стены и пол и как будто проникал в них, заставляя светиться изнутри, делая всё помещение похожим на Святилище, где праведные души обретают покой. Это было царствование белого, но и этот цвет не казался однородным: ввысь, к уходящему в небеса своду, хороводом поднимались молочно-кремовые, полупрозрачные, жемчужные, снежно-белые, матовые оттенки. Впервые зал своим видом внушал благоговение перед сакраментальностью места. И в середине этого великолепия стояла светловолосая служительница, а вокруг — разномастные Спустившиеся, штук этак семь. Они тоже напоминали выходцев из сказок или сбежавшие со страниц книг иллюстрации. Одни сгибались в три погибели, вторые были прямые, как палка. Некоторые походили на людей, а другие — на неведомых существ причудливого телосложения. У ближайшего ко мне Спустившегося в заплатанном сером плаще руки выглядели, как куриные лапы, только значительно большего размера. Из-под шляпы с широкими полями торчало подобие изогнутого клюва. Он замысловато кренился на один бок, покачивая сморщенными конечностями, и часто облизывал края клюва блестящим языком. Как же мне хотелось поздороваться с этим восхитительным созданием, описание которого не встретишь ни в одном бестиарии. Да и остальные Спустившиеся смотрелись не менее удивительно. Особенно поразительным казался длиннющий «демон», чьё лицо напоминало переплетённые сучки, торчавшие в разные стороны. Я беззвучно разглядывала переговорщиков, пока моё внимательное изучение их тел и жестов не стало излишне навязчивым. Не глядя в мою сторону, Сайтроми выставил ладонь, требуя подождать. Не желая смущать гостей с Нижнего этажа, я юркнула за колону и уже оттуда наблюдала за ними. Они не вызывали отвращения или неприятия, даже самые уродливые (в сравнении с человеческими телами), лишь любопытство. — Идём, — позвал отец, окончив беседу и, вероятно, раздав Спустившимся какие-то указания, потому что все они остались возбуждённо обсуждать слова Короля. К моему разочарованию, мы покинули зал и, если я правильно угадывала повороты, направились к выходу из монастыря. Давно заметила, что в этих коридорах легко заблудиться. — Возьми. — Сайтроми сорвал с плеч благоговейно поклонившейся служительницы шаль и протянул мне. Почтительное приветствие монашки он проигнорировал, как если бы снял вещь с вешалки. — Не хочу, чтобы ты убежала на второй минуте разговора. Я кивнула растерявшейся женщине и закуталась в шаль. Ливень закончился недавно, и теперь на улице стоял, как выражались деревенские мальчишки, «злой дубак». Близилась зима, но в этой климатической зоне снег выпадал редко, максимум — смешанные с дождём сырые хлопья. Однако холодный ветер вызывал мурашки, покусывал оголённую шею, щёки и пальцы. Лавочек во дворе не ставили: мол, монахини и постоять могут, а когда ноги устанут, пусть присядут на колени и помолятся заодно. Вот и пришлось замереть нелепой статуей в паре шагов от светловолосой служительницы. — Мне теперь тебя мамой называть? — Решила я разрядить напряжённую обстановку. Сайтроми, как обычно, не помогал мне собраться с мыслями и вообще был как будто не здесь. Смотрел куда-то на клумбы, словно там вместо увядавших цветов высилась сцена со скакавшими по ней актёрами. — Мне даже как-то неуютно… — Потому что я в теле женщины? — Потому что ты в теле молодой женщины. То, что мы выглядим почти как ровесницы, немного сбивает с толку. — Я указала рукой на ворота. — В городе, наверняка, полно мужчин. — Гендерное несоответствие не доставляет мне неудобств, — бесстрастно промолвил отец, а потом вдруг почти в упор глянул на меня. Горло сдавило, и в висках застучало с утроенной силой. Я почувствовала, как наездник мечется на месте, хотя это было упрощённое определение той части пространства, в которой он обыкновенно прятался от любопытных взглядов. На этот раз попутчику было не просто страшно, ему сделалось… больно. Я почти слышала беззвучный вопль, согнувшись пополам и обхватив голову руками. — Хватит! Это невыносимо! Болезненный спазм в груди отступил так же быстро, как начался, а в сознании прояснилось. Наездник притих, зашуганный и прибитый мощью Короля. — Тебя оседлали, словно неповоротливую кобылу, — осудил отец. — Ты слабая, иначе давно бы уже прогнала его. Однако и я не стану гнать паразита. Он послужит платой в дальнейшем, так что придётся ещё покатать его на горбу. А сейчас я тебе кое-что объясню. Это поможет прийти к консенсусу. Но помни, что меня всё равно задевает твоё неблагодарное отношение. Оно подвергает опасности твою лояльность и, соответственно, мою безопасность. Грамотным решением стало бы отослать тебя подальше. Но Сайтроми этого не делает, потому что даёт мне шанс, закончила я мысленно. Он не стал это озвучивать, потому что целью слов было не хвастовство собственным великодушием, а разъяснение ситуации. Хотя, вероятно, всё ещё тривиальнее. — Теперь, когда мне известно, что Король Спустившихся прячется в стенах этого монастыря, ты ни за что не отпустишь меня от себя, — сказала я, и отец никак не прокомментировал мои догадки. — Давай сделаем вид — просто притворимся, — что я такой, каким ты меня видишь. — Я больше не… — он приложил палец к моим губам, велев помолчать. Движения служительницы при этом выглядели весьма изящно, как будто её с детства учили следить за каждым своим жестом. Сайтроми пошло бы быть женщиной. — Представим, что я аморален и единственное, что движет мною, — это позиция выгоды. Даже если бы меня не сдерживали принципы, использовать твоё тело было бы непозволительным расточительством. Понимаешь, Нахиирдо? Если бы я был способен убить тебя, не сделал бы этого — невыгодно. — Разве? Я мало что знала о привычке отца занимать человеческие тела. Вроде бы никто из его сородичей не прибегал к подобным методам маскировки, но Сайтроми приспособился. Он мирился с ролью наглого жильца, который вместо просторного дома забрался в коробку и вынужден сложиться пополам, дабы уместиться в ней. Само собой, что со временем края начинали трещать по швам, и вот уже временное обиталище ни на что негодно. Приходилось искать новое. Но оно того стоило, думаю, поскольку Зрячие служители Lux Veritatis почти не ощущали в болванчике притаившегося хищника. Попросту не видели его, если не приглядывались. Моё тело по многим параметрам походило на человеческое, но также имело нечто общее со Спустившимися. Зиллои верила, что в нём Король просидит дольше, что снизит хлопоты поиска другого носителя. Да и регион, в котором периодически пропадают люди, привлекает внимание церковников, а так сидел бы Сайтроми лишь в моей тушке, не беспокоя местный люд. Всё это легко раскладывалось по полочкам в моей голове, но мне не хватало ни смелости, ни слов, чтобы расписать аргументы отцу. — В моём теле тебе было бы удобнее, чем в любом другом. — Вот и всё, что вылезло из моего рта. Сама красноречивость. К счастью, Сайтроми и без объяснений знал мою позицию. — Ты не видишь в перспективе и страдаешь тягой к преувеличению. Я вселяюсь в твоё тело по своим меркантильным притязаниям, и что дальше? — он мрачно взирал на меня, а я наблюдала, как ветер колышет одежду служительницы, и удивлялась, что отцу не холодно. — А потом всё равно вернусь к своему первоначальному облику. И получилось бы, что я умертвил редчайшее существо в мире ради короткой отсрочки. Безалаберное отношение к ценным индивидам не свойственно моей натуре, знаешь ли. — Но разве ради победы в войне с людьми не все средства хороши? — Зачем прибегать к крайним мерам, когда того же результата можно добиться меньшей кровью? — монахиня прищурилась. — Видишь, Нахиирдо, я рассуждаю, как эгоист, но ты всё равно не убедила меня, для чего мне твоё тело. Я отвела взгляд, так как сносить его неотрывную слежку за каждой чёрточкой на моём лице становилось невыносимо. Волей-неволей Сайтроми давил на меня, но так он поступал со всеми, чьи души принимался «прочитывать». — Тогда такой вопрос, — выпалила я. — Только не злись. — К удивлению, он улыбнулся краешком губ. — Ладно, эм… брать моё тело невыгодно. Но, возможно, я нужна тебе для другого. Например, ты мог бы желать… использовать моё тело с иной целью. Если я такое редкое и ценное существо, тебе наверняка захочется… я не знаю, преумножить эту ценность за счёт меня. — Как многословно. Скажи прямо: ты ждёшь, что я надругаюсь над тобой. — Когда появится мужское тело… — Так вот зачем ты говорила про город за пределами монастыря. Проверяла меня? — отец качнулся назад и упёр правую руку в бок. — И в чём же толк? Ты бесплодна. — Как и ты, однако я сейчас стою перед тобой. Раз произошла одна ошибка, возможна и другая. Разве не логично пробовать, пока не появятся результаты? Сайтроми покачал головой, отвернулся и сделал несколько шагов в противоположную сторону. Я плотнее закуталась в шаль, поскольку упорный ветер всё же нашёл лазейки к плохо утеплённым частям. — Ошибка была одна, больше не предвидится. — Откуда тебе знать? — предмет разговора щекотала нервы. Я фактически предлагала отцу изнасиловать меня, да ещё и несколько раз. — Знаю. — Сайтроми вновь повернулся ко мне. — Вселенная сделала исключение лишь для меня одного. Нет, не из-за каких-то заслуг. Так случилось. Бросок шестигранной кости показал одну случайную цифру. Больше исключений она не сделает, и это факт, Нахиирдо. Ты заняла свою нишу, подобные не сыграют той значимой роли, которая отведена тебе, а значит в них нет смысла. Значит, что их не будет. — Подожди, подожди! — я выставила ладонь. — Ты пытаешься сказать, что знаешь, зачем я появилась на свет? — Не пытаюсь. Мне это известно. И тема эта более не волновала отца, я видела это по скучающему выражению на лице монахини. Сайтроми узрел разгадку и вновь погрузился в меланхолию до появления нового интересного явления, способного увлечь его. А вот меня, напротив, распалило подобное откровение. — Правда? Так скажи мне! — Я приблизилась к служительнице, неподвижной, как монумент, наблюдавшей за растущим во мне нетерпением. — Пожалуйста, скажи! — Тебе это ничего не даст, поверь. — Сайтроми вздохнул, когда я вцепилась в локти монахини. — Смысл твоего появления на свет заключается в устранении пробела в уравнении, по которому развивается наш мир на этой линии и во всех параллельных Вселенных. Одним своим существованием ты вносишь необходимые коррекции в механизм бытия, однако лично от тебя ничего не требуется. Ты можешь просто жить, делая всё, что хочешь. Какое-то время я молчала, смакуя услышанное. Однако легче не стало. Напротив, образовавшийся кавардак ещё больше опечалил меня, так как теперь я вообще ничего не понимала. — Само собой, ты не понимаешь, — наблюдая за изменениями на моём лице, проговорил Сайтроми. — Перефразирую. Терпящая изначально допустила ряд ошибок при сотворении мира, поскольку демиург из неё никудышный по определению. Для нейтрализации образовавшихся противоречий, ведущих к коллапсу в необозримом будущем, ответственные за законы Мироздания существа вписали в уравнение данного мира экстра переменную. То есть тебя. Подробнее об этом тебе расскажет Сат’Узунд, я же не большой специалист в разговорах о законах Вселенной. А в идеале просто забудь. Самое главное заключение, к которому ты должна прийти… — Тебе не нужно моё тело ни в одном из сценариев, — закончила я мысль, обещая себе вернуться к сложному вопросу переменных Вселенной позднее. Тяжело было представлять, что я беседовала с могучим «демоном», когда в паре шагов стояла молодая девушка, но этот обманчивый образ помогал мне говорить дальше. — И ещё один вопрос, который тебя наверняка тревожит. Нет, я не люблю тебя. Однако, — Сайтроми жестом велел не прерывать его, — это не значит, что я не испытываю к тебе симпатию. Ты скажешь, и весьма справедливо, что привязанность к тебе была вызвана в прошлом, когда ты была ребёнком. То есть фактически другой личностью. Но в этой логике есть брешь. Я стала прохаживаться на месте и спрятала пальцы в складки шали, разогревая онемевшие конечности. Отец же оставался недвижимым, словно куклу забыли завести повторно, и со стороны отсутствие элементарной тяги человека перемяться с ноги на ногу, моргнуть или почесать зудящую от холода кожу выглядело жутковатым. Любопытно, Сайтроми вообще не испытывал неудобства в чужой шкурке или игнорировал их? — Изменения твоего характера произошли в процессе взросления, но они не имеют значения, поскольку ты всё ещё моё дитя, а я всё ещё помню свою симпатию к тебе. К тому же, для меня ты так и осталась ребёнком, и любые перемены воспринимаются мной как капризы твоей незрелой натуры. Уверен, ты испытываешь схожие чувства ко мне, но тебе кажется, что детские воспоминания искажены призмой упрощённого отношения к миру, а я вовсе не такой, каким ты меня видела раньше. Но я не меняюсь. И эту истину тебе пора уяснить. Произошла аберрация твоей памяти, и более поздняя информация наложилась на ранние впечатления. — Твои попытки растолковать всё это рушат момент. Серьёзно, к чему эти витиеватые многослойные объяснения, сухие, как повествование лектора? Сайтроми звучал каким-то застарелым отрывком из книги о научном объяснении чувств и взаимоотношениях людей. Он хочет, чтобы я включила логику и постаралась осмыслить факты? Но куда большего доверия вызывают проявления этих самых чувств, а не их описание. Действие — вот самый наглядный пример! Если бы отец просто обнял меня ещё раз и сказал, что я должна довериться ему настоящему, сумела бы отказать ему? Едва ли. Неужели он сам не осознаёт, сколь не к месту его разжёвывание истины? — Определись, тебе нужны аргументы или телячьи нежности? — раздражённо спросил Сайтроми, хватая меня за предплечье и заставляя остановиться. — Если второе, то не трать моё время и просто скажи прямо, сколько раз перед сном тебя целовать, чтобы ты уснула. Остряк. А я тратила время, которого у него было… тележка вечности. Хотя сейчас, находясь на территории врагов, оно приобретало для Короля весомую значимость. — Бросим эту антимонию, — отец коснулся моей щеки на удивление горячими пальцами, а затем провёл выше и приподнял повязку. — Началось воспаление. Тебе нужен новый глаз, причём в ближайшее время. Я поёжилась, представляя, как Костюмеры будут кромсать соединительные нервы и внедрять новое яблоко. Не без помощи магии, само собой, иначе глаз никогда не приживётся. Сменщики ничего не чувствовали, сшивая и распарывая свои тела, перекраивая их на новый лад, присматриваясь к деталям, как изысканные кутюрье. Но у меня не самый высокий болевой порог, а потому становилось не по себе. Однако даже это не отпугнёт от возможности вновь видеть двумя глазами. — Странно. — Я перехватила запястье Сайтроми, когда он уже был готов отнять его, и пальцами нащупала бьющуюся жилку. — Я думала, трупы холодные и быстро гниют. — Тело функционирует. Оно не умирает, пока я в нём, а истлевает, выгорает изнутри. — Тебе больно? Новая неожиданная улыбка на лице монахини смутила меня. Была это одобрительная реакция, насмешка или какой-то знак, неясно. Меня пробирали мурашки при мысли о том, что я вообще с трудом представляла, какой отклик вызовут те или иные мои слова. Сайтроми рассуждал в какой-то своей, ему одному ведомой плоскости, искажавшей любые попадавшие на неё линии. Многое в его поведении оставалось логичным и закономерным, как злость из-за моего недоверия. Но также у меня складывалось впечатление, что за всем этим скрывалось ещё мыслей десять, о которых отец не говорил, но они составляли гигантский поддон нашей беседы, а я, словно неопытный ныряльщик, плавала на поверхности и не могла достичь их. — Нет. Жар для меня естественен. — И будто обращаясь к самому себе, он тихо вымолвил: — И почему ты такая слабая? Этот вопрос, казалось, стал главным провокационным элементом, расстраивающим успешное сближение. Несмотря на это, Сайтроми, как и в моих воспоминаниях, проявлял похвальную терпимость и безукоризненно отыгрывал роль отца. Наличие у меня миллиона с хвостиком вопросов вызывало чувство ностальгии, что тоже положительно влияло на наши отношения. И всё же я даже в детстве не чувствовала себя настолько маленькой и ничтожной в сравнении с ним. Вероятно, в юном возрасте мало кто осознаёт свою глупость и посредственность, но сейчас, обладая весомым опытом, я видела, сколь велика пропасть между всеми остальными существами и бессмертным Королём. А ведь сразу и не скажешь, откуда приходит это ощущение. Да, Сайтроми был умным, но в мире немало гениев, однако их глубина познания отличалась от его. Проклятье, да хватало одной беседы или взгляда отца, чтобы заметить разницу, когда с тобой говорит наученный жизнью умник, а когда — неувядающее вечное создание, воспринимавшее любую ситуацию как повторение какого-нибудь шаблона. Понимание того, насколько выше всех нас Сайтроми, обескураживало. Королю не требовалось быть грубым или оскорблять словесно, чтобы притеснять и умалять значимость других форм жизни. Его существование делало это за него. Оттого упрёк в слабости принимал поистине невыносимый оттенок. От родной кровинки Короля ожидалось проявление легендарных сил. И что-то я действительно получила, но… как будто набор был не тот. На выходе из лавки покупателя обманули, подсунув вовсе не то, что он просил. Вместо выносливости и силы в мешке лежала устойчивость к голоду, вместо бессмертия — долгожительство… — Но и ты не всесилен, не так ли? — Вырвалась фраза, бывшая результатом рассуждений о собственном происхождении. Сайтроми не укорял меня в слабости с того разговора на улице, но оброненное тогда замечание не давало мне покоя. — Я слышала, ты достаточно ограничен в способностях, и белый огонь по праву считается самым могущественным проявлением твоих сил. — Именно, — равнодушно отозвался отец. — Как видишь, важным является не то, сколько у тебя талантов, а то, как ты совмещаешь их, как используешь то, что дано природой. — Значит, ты не мог воскресить мать, когда она умерла? Даже просто вылечить, когда она болела… — Инкарнировать умерших, Нахиирдо? — Брови подпрыгнули над глазами. — Представляешь себе этот процесс? Энергия, высвобождённая из тела, упорядочивается в новой ипостаси. Даже если бы кто-то умел делать подобное, получившееся существо являлось бы… не твоей матерью. У неё была какая-то наследственная болезнь. Не знаю, возможно, я бы мог найти способ сохранить ей жизнь, если бы хотел. — Значит, ты всё же мог… — Мне это неизвестно. Чтобы ответить на данный вопрос, требуется попробовать, в чём я не был заинтересован. Я не убивал её, а просто не вмешивался, если тебя это волнует. Только представь, — насмешка в его голосе сердила меня даже больше откровения, — какая бы из тебя, гибрида, вышла дурная крестьянка, сжигающая посев прикосновением пальца. Возможно, он был прав. Сколько бы ещё добавилось треволнений и разногласий с собой, если бы где-то в безымянной деревне меня ждала престарелая женщина. Я бы тянулась к ней, мучилась мыслями о её здоровье и тут же корила себя глупой приверженностью, разрывавшей душу на две неравные половины. А так ни привязанностей, ни тоски по кому-то, кого обычно называют ласковым словом «мама». Как много вкладывается в это понятие и как пусто оно звучит для меня. — Ещё что? Сайтроми был очень чутким и всегда с одного взгляда угадывал, когда я собиралась сказать что-то, но не могла решиться. Он разглядывал меня вполоборота, но всегда с щепетильным вниманием. Те, кто собирался обвинить его в бестактности, сильно заблуждались и упускали из виду, сколь много замечал Король. Разговаривать с ним было на удивление легко, и фрустрация на время отступала. Даже начинало казаться, будто я ведала, что делать дальше в наших неловких, не клеящихся отношениях. — Байонель. Ты так и не объяснил, что там произошло. Служительница (или лучше сказать «служительница») передо мной грациозно развернулась и приблизилась к картине с религиозным мотивом. Ногтём провела по застывшим масляным линиям на холсте, а затем вдруг облизала палец. — Извини, нанккардэ, но это не мой секрет. Мне возбраняется раскрывать подробности дела в Байонеле. Всё, что тебе следует знать, — Сайтроми развернулся ко мне и наклонил голову на правый бок, — это то, что в городе был Lux Veritatis. Меня, как диссидента, выманивали из укрытия для дальнейшей ссылки на Нижний этаж. Тебе не следовало крутиться поблизости, и в особенности не нужно шутить с Церковью, хотя ты почему-то этого не понимаешь. — Это были не люди из Lux Veritatis, — отец намекал на потерянный глаз, и я поспешила развеять его заблуждения. — Это… одна женщина, которой я в прошлом насолила. Катрия. Она служит Церкви Терпящей. Разве тебе это неизвестно? — Нет. — Тебя вообще мало интересует, как я жила среди людей, верно? — я невольно сосредотачивалась на изображённых на картине грешниках, павших ниц перед светом с небес, нежели на разрумянившейся девушке в паре шагов. — Я вообще не понимаю! У меня в голове не укладывается один факт! — Давай, озвучь его. — Я всегда знала, что Спустившимся непросто подниматься в эту часть мира, но тут живут тысячи обитателей Нижнего этажа. Ладно, мне известно, что всё зависит от количества энергии или чего-то там, что рассматривается при переходе между этажами, — я отмахнулась от навязчивой терминологии, не желая тратить время на то, что сама плохо понимала. — Но потом твоя сестра так легко и непринуждённо отправляет мне на выручку этих… Созерцателей. И я не могу игнорировать вопрос: отчего же ты, будучи сам не в состоянии появиться тут, не отправлял слуг мне на помощь? И не тех, что в детстве вроде как должны были провести меня вниз, а других, которые… не знаю, передавали бы мне сообщения от тебя. Я не верю, что это невозможно, ведь Тигоол как-то же скачет между этажами, при этом общается как с местными, так с Цехтуу и своими сородичами… Я сбилась и замолкла. Сайтроми дождался окончания словесного потока и вздохнул. Вопрос его как будто опечалил, но не потому, что он был идиотским, наоборот: монахиня вдруг отвела взгляд, словно стремилась утаить от меня какую-то эмоцию или мысль. Эта тема оказалась… неожиданно сложнее, чем я планировала её выставить. — Мне не безразлично, как ты жила среди людей. Но я не мог поручить опеку о тебе незнакомцам. Даже слугам не мог. — И он ещё меня упрекал в недоверии. — Значимой задачей стала не попытка сберечь тебя от возможной опасности, а сохранить твоё существование втайне среди Спустившихся. Чем меньшее число оных знало о тебе, тем лучше. Все те Спустившиеся, что я отправлял на поиски маленькой девочкой, невзначай брошенной на Верхнем этаже, были умерщвлены из-за тебя. А их было немало, поверь, — я оторопело слушала отца, сжимая подол в пальцах. Сайтроми зачем-то принялся поправлять воротник моего платья, хотя мыслями был далеко от того тесного закутка, в который мы забрели. — Но потом мои действия стали слишком заметными, и я прекратил поиски. Отправлять Спустившихся дальше было неразумным, потому никто тут наверху тебя не встретил и не рассказал о моих намерениях и страхах. К тому же найти одну нужную черноволосую девочку на этой громадной территории нелегко. О твоей знакомой я не знал. Она скрывала от меня ваше знакомство, а я не умею читать мысли. — Ты и Тигоол тоже убьёшь? И Юдаиф? — я подалась вперёд. — Или уже… — Нет. Сейчас это не так важно, как десятки лет назад. — Не понимаю… Я помню… помню Костюмеров, которые с удивлением разглядывали меня. Они знали, что я твоя дочь… — Они тоже мертвы, Нахиирдо. Почему? — предвосхитил мой вопрос отец. — Потому что кто-то обязательно проговорился бы о том, что у Короля есть дочь. Муссирование слухов привело бы к тому, что они всё узнали бы. — Кто? — Мои братья и сёстры. Я провела пальцами по лбу и уставилась в одну точку, анализируя информацию. И тут же смиренно выдохнула, понимая, что давно знала это. Конечно, Сайтроми скрывал от остальных бессмертных факт моего существования, хотя и неясно, почему. Но я и не думала, что для этого было приложено столько усилий. Все эти жертвы невиновных Спустившихся, единственный грех которых заключался лишь в том, что они располагали этой тайной. Король без зазрения совести расправился с ними. — Допустим, с языкастыми Спустившимися всё очевидно, но… разве среди твоих родственников нет тех, кто умеет читать мысли? Я думала, Хатпрос… Сайтроми резко зажал мне рот и грозно нахмурился. Прошло секунд пятнадцать, последовательно отсчитываемые отцом, прежде чем он позволил мне говорить. — Не называй её имени. Она в этой части мира и слышит тебя. — Здесь? О… хорошо. Но наверняка сотни ненавистников среди церковников каждый день используют её имя как ругательство. Или она может появиться прямо тут? — Нет. Но лучше не возбуждай её интерес повторением имени, — предупредил Сайтроми. — Отвечу на твой вопрос. Умеет читать мысли, но не мои. — И ты умудрялся двадцать лет скрывать от них, что у тебя есть дочь? — выдала я, дивясь новости. — А как бы ты потом им всё рассказал? За чашечкой чая вдруг обронил бы, что у тебя, оказывается, ребёнок завёлся, да ещё и от человека? Или ты ждёшь, пока правда сама собой вылезет наружу? Со стороны могло показаться, что я требовала покаяния у прислужницы. Забавно, ведь обычно это люди приходят поплакаться о грехах духовным лицам, а не наоборот. Сайтроми сцепил руки за спиной, раздражённо скривив губы. — Я и не рассчитывал скрывать тебя вечно, но как можно дольше. Поверь, тебе меньше всего захочется иметь с ними дело. — Думаешь, они невзлюбят меня? Несмотря на то, что я… нетипична? — Это оптимальный сценарий. В худшем случае они захотят тебя использовать. Цеткрохъев любит эксперименты. Цехтуу возненавидит тебя, но ненависть будет вытекать из зависти ко мне, и лично твоей вины в этом нет. У Хат’ндо злое чувство юмора. Едва ли его шутки тебя вдохновят. Та, чьё имя мы сегодня избегаем, непредсказуема, эпатажна и эксцентрична. Единственная, кто относится к тебе благосклонно… — Сат’Узунд, — закончила я. — А если бы ребёнок родился не у тебя, а у другого Короля, как бы ты отреагировал? — Опять антимония. Нет смысла обсуждать несбыточное. Верно. Отец был не из тех, кто любил обмусоливать нереализованные возможности, он жонглировал только теми событиями, которые уже случились или должны были проявиться в скором времени. Вскоре в монастырь прибыла парочка Костюмеров, правда, у них не нашлось глаз того же цвета, что мои натуральные. На предложение воспользоваться служительницами как живыми манекенами Сайтроми, к моему вящему изумлению, ответил отказом. Король объяснил, что при всём презрении к людям он не может позволить себе халатное отношение с теми, кто раболепно преклонялся перед ним. Монахини и без того ходили пришибленными тенями и не простили бы призванному демону бесчеловечное обращение с сёстрами. Сайтроми лишился бы их уважения, и они бы вмиг предали его. Поэтому отец отправил Костюмеров за пределы обители, в город. Васильковый глаз, который позже мне преподнесли на блюдечке, вызывал рвотные позывы. Кровь на рваных тканях долбилась мыслью о безвременной кончине матери чьего-нибудь семейства. Но в животе мутилось ещё сильнее, когда видела сияющие лица Костюмеров, и старательно ловила на лице светловолосой монахини намёк на дальнейшую судьбу этих услужливых Спустившихся. — Выпей это, — незнакомая служительница вручила мне напиток. — Он поможет забыться. Похоже, никто больше не собирался облегчать мою боль, и я с благодарностью приняла чашу. Удивительно, но эти монашки, ставшие совсем безликой серой массой в последние дни, когда я сконцентрировала всё внимание на отце, показывали свою доброту и дружелюбие. Вновь хотелось проникнуться симпатией к этим женщинам, но вспоминала, как они восстали против меня, и отвращение поднималось к горлу. А потом размышления о них вытеснялись переживаниями, связанными во многом с Сайтроми, и я окончательно забывала о служительницах, пока новое миловидное лицо не выныривало из омута померкшего мира. Костюмеры проявили недюжинную аккуратность, а травы и магия облегчили страдания, но последствия операции мучили меня не один день. Голова с трудом отрывалась от подушки, как будто её залили жидкостью, новый глаз под бинтами щипало и жгло, хотя Спустившиеся обещали, что это временное явление. Костюмеры легкомысленно заверяли, что болезненная «щекотка» знакома им всем и обязательно проходит на вторые-третьи сутки. — Мы думаем, со временем магия ослабнет, — говорили они, разводя руки в стороны. — Что поделать. Ты не совсем Спустившаяся, а потому на вечность красотульки-гляделки не рассчитывай. Но когда этот глаз начнёт отмирать, позови нас. — Вставай на ноги скорее. Мне может понадобиться твоя помощь, — потребовал отец, возвышаясь над изголовьем кровати. — Помощь? — с сомнением переспросила я. — В чём, например? Костюмеры слиняли, и мы остались вдвоём. Опять. Я приподнялась на локтях, морщась от звона в ушах, и снизу вверх воззрилась на собеседника. — Увидим. — Был простой ответ. — Ты ведь на моей стороне, раз помогала людям призвать меня в этот мир. Соответственно, я могу требовать от тебя внести собственный вклад в моё дело. Я правильно рассуждаю? Вклад в его дело, да? Захват территорий, развязывание новой войны и убийства, убийства, убийства? Я не была святой, сама отнимала жизнь, не чувствуя раскаянья в некоторых случаях, а духовников в большинстве своём попросту ненавидела, но всё же… Насмотрелась на ужасы войны, пока шла в этот монастырь. А ведь это была обычная потасовка среди людей, но и она вызывала отвращение всеми фибрами души. Какой кошмар начнётся на землях, когда Короли пойдут зверствовать? Человеческие сказки о прошлых сражениях полны преувеличений, но доля правды в них имелась, и она рассказывала главное — насколько чудовищна любая война, особенно с представителями чужой расы. — Я не говорю «нет», но мне неизвестно, что ты планируешь сделать, — поторопилась заверить его, так как вселять ненужные сомнения совсем не хотелось. — Я против войны и не стремлюсь потворствовать ей. Это выше моих сил. — Зачем война? Оставь её полководцам. Ты можешь другое. Сайтроми потянул меня за локоть, выдёргивая из постели, обхватил сзади за плечи и провёл к окну. Горячие пальцы впились в кожу, и я ощущала яростное дыхание у самого уха. В висках стучало, а перед здоровым глазом через раз вставала полупрозрачная пелена. — Например, — он указал на улицу, где с клумбами возились маленькие фигурки монахинь. Набожные работяги не подозревали, что за ними наблюдали с третьего этажа. — Когда мы покинем это место, нам нужно будет замести следы. Сжечь его вместе со всеми людьми, которые нас видели. Ты хочешь их сжечь, Нахиирдо? Я сглотнула ком, судорожно подыскивая правильный ответ. Внезапная перемена в меланхоличном настроении Короля пугала и в то же время наводила на мысль, что он пытался добиться от меня конкретной реакции. Я задела опасную струну, вызвавшую целый каскад волн, и чем дольше медлила, тем вероятнее тонула в них. Вот она, знаменитая вспышка гнева Сайтроми, опалившая меня после неудачного поворота в разговоре. Моё замешательство распаляло нетерпение Короля. — Посмотри! — прошипел отец, толкая меня к стеклу. Я упёрлась животом в подоконник и резко развернулась, но тут же приложила ладони ко лбу. Головокружение не позволяло двигаться проворно, однако на меня никто не нападал. Сайтроми со злостью взирал на меня, но не торопился проявлять насилие. — И что ты хочешь услышать? — выдавила я. — Могу ли я убить этих женщин? Да, я жаждала этого, когда они гонялись за мной, но тогда я была напугана. Теперь же не уверена, что желаю им смерти. У меня есть принципы, и я не стану нарушать их, чтобы помочь тебе. И ты не заставишь меня. От него веяло немой яростью, и меня начинало потряхивать от безумия момента. Как много будет стоить неправильный ответ? — Именно. Тебе давно пора уяснить, что я не могу заставить тебя, — Сайтроми потёр переносицу, возвращая спокойствие. — До чего же глупое дитя. Почему ты никак не выучишь, что с тобой я не могу быть диктатором, потому что… я отец, Нахиирдо! — он всплеснул руками и придвинулся. — Я отец, который не станет требовать от тебя аморальных поступков! Какие у нас тогда сложатся отношения? Хозяина и раба? К чему мне твоя сервильность?! Это не то, что я хочу от тебя, это не… К счастью, в дверь постучали, прерывая мои страдания. Я вздохнула с облегчением, когда отец разрешил войти, отступая на шаг. Служительница впорхнула в комнату и тут же смущённо потупилась. — Извините, я принесла еду по просьбе старшей наставницы, — прощебетала она, а затем поспешно поклонилась, не выпуская поднос из рук. — Поставь на стол. И забери весь мусор. Сайтроми кивнул в сторону тряпок, бинтов и таза с водой, что Костюмеры не удосужились забрать с собой. Монахиня бодро кивнула и принялась выполнять приказ, а Король прошествовал в центр комнаты. Девушка, стройная и невинная, словно проросшая возле пруда ива, проворно переставляла тарелки на стол и убирала с него всё лишнее. Я перенесла внимание на ровную спину вместилища отца, гадая, что он вознамерится делать дальше. Тело взмокло от напряжения, и только сейчас стало заметно, с какой неистовой силой впилась пальцами в подоконник. Я разжала их и поморщилась от боли. Наездник, бывший необычайно тихим и покорным последние несколько дней, звал сбежать из комнаты. Но его мнение меня не волновало. Служительница закончила прибираться и, повернувшись, обнаружила Короля неприятно близко от себя. Сайтроми не стеснялся вторгаться в личное пространство людей, лишая их тем самым уверенности и чувства защищённости. — Я… я уже закончила, — запнулась девушка, и мне стало жаль её. Уж не знаю, какая ненормальная идея посетила отца, но добром это не кончится. Возможно, вместо меня он решил отыграться на монахине, а заодно проверить, бросится ли его дочь защищать представителя человеческого рода. Я приросла к стене, возле которой встала, и с колотящимся сердцем ожидала развязки. И неизвестно, кого она потрясла больше. Едва заметно кивнув в знак признательности, Сайтроми притянул девушку ближе и коснулся её губ своими. Монахиня инстинктивно стала сопротивляться, но даже со стороны было заметно, насколько властным оказался поцелуй. Сумасшедшую пикантность сцене придавало и то, что в действии оказались замешаны две женщины… как бы… Абсолютно неопытная девушка полностью следовала за доминантной стороной, и я со стыдом нашла себя неспособной оторваться от этой картины. Под ложечкой засосало, когда подумала, что подобное могли провернуть со мной. Поднос с наваленным на нём мусором дрогнул в руках служительницы, однако Король успех подхватить выскользнувший из ослабевших пальцев предмет. — Держи крепче, — глубоким голосом произнёс он, возвращая поднос шокированной прислужнице. Бедняжка, она что-то неразборчиво пролепетала и, покраснев до кончиков волос, вылетела за дверь. — Долго ты собираешься там стоять? Не сразу осознала, что вопрос адресован мне. Сайтроми взирал на меня со смесью укора и любопытства, а затем приглашающим жестом указал на постель. — Мне показалось, что тебе хотелось выспаться и восстановить силы. Но если уже лучше… — Нет. — Однако я не сдвинулась с места. Отец раздражённо дёрнул плечами и собирался исчезнуть, но мой отклик остановил его: — Ты странный. То ещё обвинение, конечно… Сайтроми походил на ощетинившегося ёжика, и я почти чувствовала, как невидимые колючки впиваются в мою кожу. Причудливая выходка со служительницей не остудила его, более того, уверена, он затеял поцелуй не ради снятия напряжения. Это был очередной фокус, который также не поддавался осмыслению. Но кого Король проверял в большей степени: растерявшую девушку или собственную дочь? — Отнюдь, — наконец произнёс он, когда я уже и не надеялась дождаться реакции. — Ты смотришь на меня с позиции полученного опыта, который не меня делает странным, а тебя — обычной. Как и все эти люди, как и все Спустившиеся. Вы не представляете ничего интересного, реагируете одинаково на одни и те же ситуации, живёте по одному и тому же алгоритму. — Только не говори, что я снова не прошла какое-то испытание! — Настала моя очередь закипать. — Ты судишь по мимолётным реакциям, а не по целостной картине! Ты меня не знаешь! — Знаю. И куда лучше тебя самой. У тебя отсутствует самое главное, что ты обязана была унаследовать от меня! — Сила? — Глубина познания. Связь со Вселенной. Без этого ты и вполовину не являешься наследницей моих генов, — Сайтроми выглядел… обиженным на невидимого виновника, допустившего ошибку. — Такая растрата потенциала. И о чём Он и Она думали? Отец воспользовался паузой и покинул комнату, не сказав ни слова на прощанье. Любитель убегать в кульминационные моменты. Я доковыляла до кровати и плюхнулась на взбитую подушку. На сердце было тяжело.