Амбивалентность

Солнце медленно уходило за горизонт, растворяясь в небе красновато-розовыми оттенками и рисуя длинные беспорядочные полосы из пыли и света, но воздух всё ещё старался сохранить тепло уходящего дня. Машина неслась по трассе с глухим стуком колёс, поднимая в воздух песок. Мимо проносились поля с ярко-жёлтыми цветами, и казалось, что они поглотили само солнце, чтобы приобрести этот лимонный тон. Издалека слабо доносился шум зимнего моря, приносящий прохладу, искрящийся морозом воздух и ветер, колющий щеки и ладони. Облака тянулись друг за другом вереницей пушистых барашков, они висели так низко, что хотелось дотронуться и оторвать мягкий белоснежный ватный кусочек. Кёнсу глубоко вздохнул обжигающим ноздри студёным воздухом, заполняющим его легкие и кусающим губы. Голубые блики бегали по его лицу, и из-за этого оно казалось прозрачным и стекловидным. — Лухан, как ты думаешь, существует ли идеальный человек? Структура, которая будет светиться и переливаться, ослепляя всех остальных своим великолепием? Кёнсу высунул руку в открытое окно. Он пытался почувствовать, пытался схватить этот бесстрастный ледяной ветер, но он проскальзывал меж его пальцев, чутко пробегая вдоль ладони. — Это понятие относительно, но... Мне кажется, нет ничего идеального. — Но разве этот ветер не идеален? Он движется вперед, не замечая ничего, ничего не чувствуя и не давая прикоснуться к себе. Он не подчиняется ничему... Ветер лабилен и неподатлив. Он просто следует по своей траектории, подгоняя листья, пыль и пепел. Идеальная структура идеального ритма. — Тогда твой идеал — незрим, — самодовольно ухмыльнулся Лухан. — Но это не значит, что его нет. Кёнсу невозмутимо посмотрел на парня рядом с собой, но Лухан не ответил, лишь сильнее сжал руль своими тонкими пальцами и нахмурился. До улыбнулся. (Я хочу стать ветром) -- «Дом Надежды» встретил их мерзлым мелким дождем, танцующим трот на узорной плитке, гадким кислым запахом лекарств, белыми стенами, длинными коридорами и бесконечной чередой дверей. Кругом сновали люди в халатах, как в снежных одеялах, с блокнотами, ручками и разноцветными брелоками, непроницаемыми лицами и неуверенными кивками в знак приветствия. Кёнсу и Лухан плавно двигались вдоль меловых стен, изредка задевая друг друга плечами, но не обращая на это никакого внимания. До следил за пластичным и гладким потоком белил, сливающихся и формирующих углы, повороты и резные колонны. Всё казалось сном, время шло и тикало в голове, готовясь взорваться к чёртовой матери в любую секунду. Кёнсу медленно считал до десяти... Глубоко и мерно вдыхал больничный наркотический воздух с лимонно-перцовым вкусом на языке. Глаза резал свет белил. Он ускорил шаг, чтобы не забыться и не потерять почвы под ногами. -- — Я дам вам все необходимые документы и справки о больных, а также некоторые записи старого психиатра. - Худой желтоватый доктор с прямоугольным подбородком и коричневыми пятнами на щеках нервно копошился в бумагах, ища необходимое. Его большие рыбьи серые глаза рассеянно осматривали полки и ящики, длинные руки перебирали ворох исписанных, сальных по краям мятых листков. — Я не нуждаюсь в наблюдениях вашего бывшего сотрудника, сонбэ. Мое мнение слишком критично и может быть (я уверен) противоположно. Я сам осмотрю пациентов и составлю свой психологический портрет. Кёнсу подошел к столу главврача и твёрдо хлопнул ладонями по деревянной поверхности. Он испытующе посмотрел на мужчину. Тот нервно икнул. — Т-тогда, пожалуй, вы можете приступить к вашей работе с завтрашнего дня, а сегодня осмотреться и расположиться в своих комнатах. До Кёнсу, Вас направят в мужское психиатрическое отделение, а Лухана — в детское отделение на третьем этаже левого крыла здания. Ваши кабинеты — сто восемнадцать и двести семь. Внизу вас проинформируют более подробно. Доктор вручил несколько папок Кёнсу и поклонился. До почувствовал приливающий к голове жар. Раздражение слишком четко прорисовывалось на его молочном лице. -- Время нещадно стирал дождь, азбукой морзе рассказывая Кёнсу через призму окна о кучевых облаках. Ему казалось, что он плывет, и что-то теплое, обжигающее кожу и оставляющее красные следы на ней, такое далекое чуть слышно касалось его, плавно проводило вдоль хребта, ключиц, ладоней. До утопал словно карамель, растворялся как лёд в бокале виски с колой, словно сахар в крепком янтарном чае, плавился серебряной сталью. Все его мысли, желания и слова выходили наружу розовым облаком, дымом и сверкающей пылью. Он забывал собственный голос и не мог почувствовать пальцы на руках. Тело парализовало и сковало. И когда Су уже был готов провалиться куда-то далеко, в ту чарующую чёрную дыру, он услышал звон будильника и проснулся в белоснежной коробке. Углы и прямые линии окружили сознание До. Полки и стол около окна были пусты, папки с историями болезней лежали на низком стеклянном книжном столике и казались слишком тёмными по сравнению со всеми окружающими предметами. Диван одиноко поглощал пустоту своими мягкими подушками, а кровать медленно забирала жизненно важное тепло нагретого тела. Кёнсу казалось, что кровь внутри сгустилась, и ему было слишком тяжело двигать конечностями. Опьяняющее облако рассеялось, и Су открыл глаза окончательно. Сфокусировавшись, он осмотрелся. Комната была залита сумраком, который подбирался к его кровати, пытаясь захватить Кёнсу в свои тёмные царапающие когти ночной свежести. На стенах играли в салки серые тени, сливаясь в одно целое и дифференцируясь вновь. Синяя занавеска казалась чёрной, как звёздное небо. Из большого окна лился лунный свет, сверкая на голой коже До и, возможно, он даже почувствовал какой-то прилив внезапного тепла, хотя луна была мертвенно бледной и бездушно играла своими голубыми тенями с пальцами Кёнсу. У него внезапно появилась острая потребность покурить. Лёгкие жгло ледяным воздухом, а кожу, казалось, рвал ветер, и Кёнсу всё же подумал о необходимости накинуть пальто, но так и не сделал этого. Он чувствовал жёсткий бетонный пол голыми пальцами и ступнями. Стоя на крыльце, среди округлых колонн и теряясь в их бесконечности, как рыба в огромном океане, Су в одной майке и ночных штанах пытался вытащить свою душу с помощью сигаретного дыма. Ещё недавно он левитировал, а сейчас стоял на твёрдом каменном полу и размышлял, как можно освободить своё тело от мыслей, а себя — от вечной погони. Время летело слишком быстро. Кёнсу старался выталкивать вздохи из своей груди, пока там ничего не осталось, но он всё же продолжал дышать в привычном ритме, возвращаясь к истинному «я» , пока глубокий голос не произнёс то, что надолго погрузило его в вакуум. — Ты, наверное, слишком неприступен для этой погоды. Ряд ровных белоснежных зубов выстроился в подобии улыбки, сверкающей из темноты. И через секунду из этого удушающего чёрного марева вынырнула фигура. Его лицо составляли геометрические фигуры: круглые губы, круглые глаза, квадратный подбородок и треугольные щёки. Идеальная проекция, безупречный чертёж, нарисованный на тёмной грифельной доске белым карандашом; гранитный куб, светящийся и переливающийся кристаллами, световым дождём; люминесценция голубого огня, абсолютное совершенство форм, граней и размеров. И если бы Кёнсу не путал реальность с мечтами, он бы уже давно разрушил это грандиозное строение одним щелчком пальцев, но он был во времени и пространстве, дышал и слышал, как сердце бешено стучит где-то в горле, и видел идеальную консистенцию всего искрящегося и воздушного с самой мерзкой грязью на земле. Он состоял из этого незыблемого, вечного стекла. Он был чистой гармонией. Стерильный, безукоризненный образ, выпрямленный по касательной, по прямой. И этот непроницаемый чистый образ носил имя Ким Чонин.