Амбивалентность

Следующая их встреча состоялась не под ночным небом, пронизывающим, ломающим кости и гудящим между колонн ветром. Они не пытались сосчитать угасающие в рассветной дымке звёзды и найти созвездие Андромеды, прожигая лёгкие сигаретным смогом и ледяным, туманным в предрассветный час воздухом. В этот раз Кёнсу стоял на мраморной жёлтой плитке в своих безупречных лакированных и блестящих туфлях, и хмуро смотрел на согнувшегося над унитазом парня, блюющего водой, таблетками и кровью, издавая омерзительно булькающие звуки. Мускусно-приторный запах подступил к горлу, и рука рефлекторно прикрыла рот, контролируя позыв организма. До наблюдал за сгорбленной спиной в мятой чёрной водолазке, за руками, похожими на ивовые прутья, и думал, что даже это, казалось, самое отвратительное зрелище не вызывало у него омерзения, лишь механически подступательный рвотный позыв. Он с иронией подумал, что ему сейчас не хватает талантливого художника или фотографа, дабы запечатлеть это судорожно стонущее существо, отчаянно хватающееся трясущими руками за края унитаза как за последнюю нить жизни, а потом увидеть сие творение в каком-нибудь пабе или клубе, имитирующем эпоху Канзаса в 80-е. И Кёнсу невольно скривился, когда белоснежные зубы вновь выстроились в ряд, и по подбородку прокатилась тошнотворная капля, а глаза превратились в две щелочки со складками кожи по бокам, и тонкий палец прижался к собственным дрожащим губам. «Это наш секрет, хён, так что тшш...» В третий раз они сидели на подоконнике в кабинете Кёнсу, больше похожим на морозильник, и тянули из потрескавшихся кружек горький растворимый кофе, по вкусу напоминающий, скорее, сгущёнку с водой и горчицей, оставляющий песочный осадок на языке. Чонин возбужденно рассказывал о парне по имени Цзытао и хрипло смеялся, иногда прикрывая рот ладонью. Кёнсу всматривался в лицо Чонина, пытаясь отыскать хоть одну лишнюю деталь, намекающую на диссонанс, но Чонина, казалось, можно было сломать, как карточный домик — одним неловким, неосторожным прикосновением к его воздушному образу. И До, затаив дыхание, поглощал эти сказочные золотые пропорции. Чонин искрился, разгорался и в одну секунду потухал, наполняя комнату серо-голубыми тенями мрачности, когда улыбка исчезала с его лица. И на мгновение Су казалось, что руки на шее медленно душат его. Хотелось до головокружения коснуться этой гладкой кожи и слегка пульсирующей жилки на шее, тонких синих проводков вен на запястьях. Хотелось содрать к чёрту хитиновый покров, эту мерцающую паутину, обволакивающую тело Чонина, а затем пробраться до самого сердца, до белесой дымки хрупкой души. Идеальная скульптура, может ли она существовать, не движимая своими чувствами, что у неё внутри? Какая кровь течёт по каналам вен, артерий и капилляров? А алмазное сердце — может ли оно ослепить своими осколками? Кёнсу знал, что может уничтожить эту скульптуру. Ведь все мы собраны из обломков. И даже идеал можно разрушить. --------------------------------------------------------------------------- В «Доме Надежды» время, казалось, затерялось среди резных колонн и белоснежных стен. Кёнсу не чувствовал ни усталости, ни голода, не ощущал смены температур и не замечал часов, проведенных за бумагами и сигаретами. Было тяжело дышать, мысли душили и помещали в вакуум, прочно склеивая и связывая поперёк рёбер. В погоне будней, в бесконечных четырёх углах, чёрно-голубых тенях на стенах и блеклом солнце, каждое утро раздражающим радужку и пускающим солнечных зайчиков по промерзлой земле, и в лице, которое он пытался разгадать как кроссворд-судоку каждый раз, когда оно появлялось недопустимо близко. До старательно отбеливал в памяти тонкие пальцы, случайно касающиеся его ладони, безобразные звуки в общем туалете, бессвязную болтовню и вопросы, на которые он никогда не давал ответов. Стирал ночные встречи и вторую сигарету, дымку в воздухе, пустые лица и широкие улыбки. Но время было единственным, что Кёнсу не мог стереть из своей жизни. Даты, проставленные чёрным маркером на полях и в углах журналов, стопки документов, сложенных в алфавитном порядке и отмеченные как важное/ненужное дерьмо, начищенные до собственного отражения ботинки и отглаженные штаны/рубашки/кардиганы, пронумерованные в соответствии с выпавшим днём недели, ланч в 14:30 с Луханем за четвёртым столиком у окна слева, встреча с тем же в помещении для курения в 17:20, сон в 23:15 и будильник каждые три часа с холодным ветром и босыми ногами среди мраморных колонн. Жизнь Су была расписана до мелочей, и он никогда не позволял себе менять что-то, если обстоятельства не заставляли, а для этого нужны самые веские причины. Кёнсу не терпел диссонансов. Он был слишком прагматичным, индифферентным и компульсивным. До не выносил изменчивости, ярких цветов, громких звуков и чересчур резких движений. Он ненавидел все то, что наполняло Ким Чонина. Чонин был одним из тех приторно-сладких мальчиков с идеальным лицом и хуёвым характером, с привычкой вечно попадаться на глаза, мешаться под ногами и непристойно улыбаться. Он был тем, кого медсёстры называли божественно красивым и хихикали, смущаясь его улыбке. Он ловил влюблённые взгляды и вздохи, он был тем, кто мог заставить даже самую целомудренную девушку отсасывать ему в вонючем туалете. Чонин являлся идеальным изваянием, нетронутым ни одним художником, он был рожден из пепла, сладкой ваты и гипса, построенный случайным порывом ветра и ставшим чем-то безупречным. Вся его сущность так и кричала «трахни меня», кожа, напоминающая мёд с молоком, туго обтягивающее худое ломанное тело и глаза, мерцающие виски и кровью с шампанским. И всем было неважно, какое дерьмо произойдёт с ним, если он и дальше будет сиять и быть убеждённым в своей исключительности, сблёвывая наружу внутренности и прикосновения горячих ладоней к своему геометрически собранному образу. Его беззаботность сменяла раздражимость, смех — грубые ругательства. Каждодневные радужные рубашки опаляли глаза Кёнсу, постоянно мелькая в коридоре с дружелюбным «здравствуй, хён», они будто кричали о самом отчаянном на планете. Потёртые джинсы и мятые водолазки, волосы в вечном беспорядке и грязные кроссовки, но когда из коридора ему помахала непривычная розоволосая макушка, Кёнсу готов был пристрелить Чонина, он был на самой грани. Кожа цветом горного хрусталя отливала блеском, пурпуром и шёлком, отбрасывала неоновые отблески на носу и губах Кима. Парень в большом плюшевом грязно-красном кресле крутил реверансы ладонями и тонкими, почти прозрачными пальцами с крупными костяшками, рисуя воздушные узоры в пространстве кабинета Кёнсу. Его глаза не выражали какого-то ясного азарта или предвкушения скорого сеанса, хотя Чонин и говорил, что каждый день для него — новое начало. Но в «Доме Надежды» всё привычное давно стало чем-то неопределённым, мистическим, приключенческим, а то самое неожиданное и волнующее превратилось в будничное, повторяющееся, мнимое, ленивое. Кёнсу бросил мимолётный изучающий взгляд на Кима. Пухлые синие перламутровые губы парня бормотали неслышные, а может и несуществующие слова, чуть приоткрывались, ловя воздух после каждого невидимого слога. Вздох, фраза, выдох. Что он говорит? О чём он думает? Что вообще может вообразить, озвучить и осмыслить? Чонин был загадкой для Кёнсу, тайной, кубиком-рубиком в который так любил играть Лухан. Так же, как Лу выделывал фокусы со своей граненной игрушкой, собирал из разобщённой, хаусной в одну цельную краску на палитре, так и Чонин запутывал и заводил в тупики Су, заставляя разгадывать и собирать его во что-то общее, образное, поддающееся осмыслению и логике. До изо всех сил старался не впутываться в этот лабиринт, не застревать среди высоких дебрей-стен, его сознание сопротивлялось, но нечто внутри взрывало дикий, волнующий фейерверк, подсказывало, что можно разгадать эту загадку, можно узнать его, раскопать, найти потаённые ключи и разноцветные алмазы, подводные живительные источники. Чонин притягивал его как магнит, как фонарь манит светлячков и мошек в летнюю ночь, чертя им полосу света к своей смерти, он оживлял все давно угасшие чувства Кёнсу, и его мысли запутывались, подобно виноградной лозе, и обвивались вокруг причудливого, мрачного и тайного образа с именной табличкой «Ким Чонин» на металлической двери. — Этот Цзытао просто помешан на нём. Они постоянно вместе, ни на шаг не отходят друг от друга. И ещё я видел, как они трахались в общем туалете. Блять, я думал, они к чёртовой матери разнесут кабинку. — Чонин хрипло засмеялся и вскинул руки вверх, изображая непонятный жест и сверкающими глазами посмотрел на Кёнсу, который сдержанно вздохнул, отвлекаясь от журнала с личным делом. — Если ты не закроешь рот, я выбью тебе челюсть, — сквозь зубы прошипел Кёнсу, взглянув на парня исподлобья. Кровь прилила к голове, и эмоции быстро нарисовали на его лице всю картину оценки словам. До балансировал уже на середине натянутого каната. Чонин лишь улыбнулся в ответ, выставляя напоказ белоснежные зубы и острые края скул. — Почему ты так злишься, хён? Может мне стоит назвать тебя по-другому? Как же? Хён, Док, Динозаврик До, Мастер Додо..? — Твою мать! — Кёнсу с громким стуком пластмассовой спинки стула о стену поднялся и опёрся ладонями на стол, нависая над лицом Чонина. — Почему я злюсь? Почему я, блять, злюсь? Да просто ты раздражаешь меня, выводишь из равновесия. Ты слишком абсурдный, чёртова деструкция, ты красишь волосы и носишь одну и ту же рубашку несколько дней подряд, твои шнурки всегда не зашнурованы, а подошва грязная, твой рот издает бестактные звуки и выливает противоречивые слова. — До задыхался, сжимая бледное запястье до синевы. Ресницы чуть дрожали в такт губам, а в горле непроизвольно стало слишком сухо и казалось, что голос вот-вот сорвётся на фальцете. — Но, черт побери, твои пальцы слишком длинные, а скулы такие острые, что мне кажется, что ты порежешь меня. Твоё лицо и тело идеальны, но твои движения настолько хаотичны, что это приводит меня в бешенство. Канат рвётся, и Кёнсу не успевает дойти до конца. Хлопок двери прерывает резкое движение Чонина, когда тот оказывается непозволительно близко, выдыхая в самые губы. Кёнсу быстрым шагом лавирует между коридорами и дверьми с именными табличками, следуя за санитаром в толпу белоснежных халатов и расталкивая этот клубок, пробираясь в самый эпицентр всеобщей истерики. На полу бьётся в конвульсиях высокий черноволосый парень, пара крупных санитаров заламывает ему руки, а медсестра вводит в вену прозрачную жидкость из длинного шприца. Парень стонет и плюется собственным желудочным соком, закатывая глаза, его лицо — непозволительно серого оттенка, венки вздымаются и пульсируют на лбу. Перед глазами Кёнсу смешиваются цвета, и лица теряют очертания, ноги заметно дрожат, и земля уходит из под них, в голове гудит и свистит ветер, лоб покрывается испариной, в горле пересыхает и встаёт ком, сердце бешено стучит теряясь между рёбер. До пытается начать считать, но, кажется, забывает цифры и их порядок. Кто-то из толпы душераздирающе кричит и пытается пробраться к парню, но громкий хлопок отрезвляет воздух. Кёнсу встряхивает головой и пытается твёрдо встать на ноги, но колени продолжают предательски трястись, а ладони потеют, но разум всё же возвращается, и До, глубоко вздохнув, наклоняется над успокоившимся брюнетом. Кёнсу проверяет реакцию зрачков и пульс, он сглатывает и наклоняется к груди. Сердце мерно бьётся пару секунд и резко останавливается, тело под Су чуть заметно вздрагивает. — Дефибриллятор, срочно! Кёнсу перекидывает ногу через лежащего брюнета, судорожно закатывает рукава и твёрдо опускает ладони на грудь, начиная резко надавливать с глухими толчками. Бусинки пота проступают на лбу, и До скрипит зубами и кусает трясущиеся губы, прилагая ещё больше усилий, выжимая через ладони, кажется, и часть своей жизни. Посторонний шум не отвлекает его, ветер в голове настойчиво свистит и режет уши, царапая перепонки, в висках пульсирует, скулы сводит, и зубы становятся мягкие, как зефир. Фиолетовая дымка застилает глаза, когда парочка крупных санитаров оттаскивает его от бездыханного тела в сторону. Кёнсу полусидя-полулежа наблюдает за размеренными разрядами и ударами тока, сотрясающими хрупкое тело паренька, но тот не подает признаков жизни, и медсестра чуть кивает головой. Жест олицетворяющий пропасть. Толпа белых покрывал расходится, будто сейчас антракт в театре, а До всё так же обессиленно опирается лопатками о холодную стену и не сводит глаз с длинных ног и распластавшихся рук. Пальцы покалывает, и пульс отдаётся в голове разрядами дефибриллятора и вспышками ускользающих слайдов мыслей. Рядом Лухан с силой сжимает чужое плечо и пытается встряхнуть и заставить подняться на ноги, но сил уже нет, равно как и нет осмысления реальности. Истина ускользает, как песок сквозь пальцы. Тело Кёнсу уплывает и кажется перистым, наполненным воздухом и сладкой дымкой лекарств, а ещё зелёной полосой луга и чуть заметным кивком опущенной головы. В глазах плывет туман, который обычно является перед рассветом. Жизнь — короткая и несправедливая стерва, думает До погружаясь в пучину темноты под растворившиеся испуганные серые глаза Лухана и его крик. --------------------------------------------------------------------------- Бездыханное тело, накрытое белоснежной хлопчатобумажной простынёй, выносят на носилках и грузят в фургон, с звучным хлопком закрывая двери. Кёнсу выдыхает облако дыма в окно и потирает переносицу, перед глазами ещё желтеют круги и взгляд не может прочно фокусироваться. Коренастый мужчина с бородкой в форме кланяется главврачу и пожимает тому иссохшую костлявую ладонь. Они слегка улыбаются друг другу на прощание. Дерьмо. Су выплёвывает сигарету и задергивает шторы, погружая комнату в привычный мрак, фиолетовые тени трусливо разбегаются по углам. — Ты слишком много куришь, хён. Чонин восседает на кровати среди серебряной драпировки простыни, укутанный молчаливой пеленой и холодной нерешительностью слов, поджав ноги под себя, выставляя напоказ острые коленки и склонив голову с легкой ухмылкой на пухлых губах. Розовые волосы небрежно спадают на широкий лоб. Кёнсу оттолкнулся от подоконника и протянул ладонь к парню, небрежно фиксируя пальцы на его подбородке. На мраморной скуле, как бензиновое пятно, расцвел синяк, и щека чуть припухла. Кёнсу цокнул языком, надавливая на подбородок Чонина, чтобы тот повернул голову в сторону. Ким не отрывал взгляда от Кенсу, прожигая и исследуя его лицо любопытными карими глазами, До чувствовал этот взгляд, прошедший разрядом сквозь кожу, и непроизвольно стиснул зубы, но не решился посмотреть в глаза Чонину, он не решался пересекать черту, даже когда тонкие пальцы обвили его запястье и твои руки как у мертвеца. (Единственное как смог отреагировать Кёнсу). — Я и так мертвец. — Зачем полез? — Су отпустил лицо Чонина, но его рука всё ещё крепко сжимала запястье и давила на косточку. Кёнсу нерачительно отбросил руку Чонина и подошёл к стеклянному столику, беря одну из чёрных папок и делая вид, что не заметил расстроенного укора в разом потемневшей радужке чужих глаз. — Он хотел ударить Цзытао. Кёнсу чувствовал себя в коллекционной бутылке с корабликом внутри, где хрипловатый бас Чонина громовым облаком стоял над мачтами. Он распускал паруса, захватывая ветер, но не продвигался ни на миллиметр, а пробка отчётливо давала понять, что двигаться, в общем-то, и некуда. Канат, по которому он шёл, оборвался, но ещё одна нить связывала начало и близкий конец. Эти мимолетные прикосновения были тем, чему До не мог противостоять, но он не был готов к искренности, чтобы сократить расстояние до определённого нуля, он не хотел разрушать целостность его мира и не хотел, чтобы Ким становился одной из его попыток... — Я уволю его завтра. — Не стоит, хён. Медицинская карта лёгким движением полетела в мусорку со слабым хлопком о пластик.

Имя: Ву Ифань Пол: мужской Дата рождения: 06.10.1990 Национальность: китаец Хронические заболевания/аллергия: гипертония/отсутствуют Заметки: Немотивированная тоскливость, двигательная заторможенность, скованность мысли и мимики, нарушение сна (кошмары) и аппетита (рвота), самоизоляция от посторонних, робость, легкие припадки, тревожность, чувствительность к свету, зафиксированная попытка самоубийства Диагноз: Маниакально-депрессивный психоз, невроз, панические атаки Время смерти: 15.02.2014 15:42 Интоксикация лекарственными препаратами, остановка сердца. (Реанимационные мероприятия прекращены по причине констатации смерти человека на основании остановки сердца и последующей смерти головного мозга).

--------------------------------------------------------------------------- — Если ты будешь молчать, я не смогу помочь. Тао, ты должен позволить мне помочь. Я знаю, что тебе сейчас тяжело. Кёнсу устало провёл пятернёй по волосам и взглянул на Цзытао. Светловолосый парень выглядел измученным и помятым, его губы дрожали, а взгляд был стеклянным. Он сидел, низко опустив голову, чёлка закрывала глаза, и он шумно выдыхал через нос. Кёнсу сделал пометку в журнале. «Острая депрессия в связи со смертью друга. Чувство подавленности и нерешительность». — Но он не ушёл. Голос Цзытао звучал как отдаленный гудок парохода, который растворяется в воздухе вместе с криком чаек и шумом прибоя. Блондин поднял голову и помутневшими раскосыми глазами уставился на Кёнсу, его губы приоткрылись, но парень не издал ни звука, вновь уставившись в пустоту и судорожно потирая запястья. Су нахмурился и отложил ручку. — Он сейчас в лучшем месте, поверь мне, я не стану тебе лгать. Кёнсу мягко дотронулся до плеча Цзытао на что тот резко дернулся, а его зрачки испуганно забегали. Он с силой надавил на костяшки, отчего они хрустнули, и тонко пискнул. — Он.. он говорит... Блондин лепетал бессвязные и едва различимые слова себе под нос, растирая кожу на запястьях до красноты и царапая её ногтями. Его плечи дрожали, а на висках проступили капельки пота, взгляд помутнел, и парень затряс головой, безвольно опуская её на колени, обтянутые штанами в синюю полоску. Кёнсу крикнул «смотрящему», ожидающему за дверью окончания сеанса, и в комнату вошёл высокий худощавый парень в белом халате с яркой зелёной ручкой в нагрудном кармане. Брюнет нервно оглядел Тао и стремительно направился к нему, поднимая за локти с кресла и поддерживая трясущегося парня за талию. Су, встав из-за стола, подошёл к обеспокоенному брюнету и прошипел тому в самое ухо: — Вколите ему успокоительного или снотворного и зафиксируйте в карточке подозрение на шизофрению, чтобы медсёстры были осторожнее. И ещё... Если не хочешь остаться без глаз, не советую интерну носить ручки или другие острые, длинные и конусообразные предметы в нагрудных карманах. Как только Цзытао и «смотрящий» покинули кабинет, не успев даже до конца закрыть дверь, в помещение ворвался Лухан с озабоченным лицом и скептически осмотрел Кёнсу, на что тот лишь пожал плечами, откидываясь в кресле и разминая затёкшие конечности. — Не распугивай интернов, Мистер Гений. — Лухан скрестил руки на груди и слегка улыбнулся. Волосы упали ему на лоб, закрывая брови. — Как ты себя чувствуешь? — Всё в порядке. Это не впервой. Не стоит так беспокоится, мамочка, — съязвил До и, усмехнувшись, оперся локтями о деревянную поверхность стола и поставил подбородок на замок ладоней. Лухан закатил глаза и плюхнулся в плюшевое кресло напротив, устраиваясь поудобнее и кладя ногу на ногу. — Вообще, я пришёл по делу. Мне нужна твоя помощь. Кёнсу удивлённо выгнул бровь и поджал губы. Лухан просил помощи лишь в редких случаях, обычно он был слишком гордым или же самостоятельным, и До лишь советовал ему что-либо. Су пару раз моргнул, прогоняя усталость, и легко кивнул. — В моём отделении есть парень. Ему шестнадцать, и у него сильные панические атаки, а ещё он утверждает, что видит стаю собак, но медсёстры и его «смотрящий» говорят, что он просто выдумывает. Кажется, у него галлюцинации. — Тогда просто переведи его в моё отделение, в чём проблема? — После того, что произошло с одним из твоих подопечных, я уже не уверен, что позволю поместить его сюда, ему всего шестнадцать. В нокаут. Кёнсу издал короткий смешок, в который раз поражаясь умению Лухана так цинично и легко указывать на его промахи. — Тогда приведи его, я выкрою лишний час на консультацию с ним. И на всякий случай принеси его медицинскую карту и попроси «смотрящего» понаблюдать за ним в течение суток. Допустим, каждые пол часа пусть он делает записи. Лухан расплылся в блаженной улыбке и с протяжным «айгуу» потрепал До по волосам. Кёнсу раздражённо отстранился от длинных рук старшего. Блондин прошаркал к двери и, уже готовясь повернуть ручку, обернулся. — Кстати, что всё-таки произошло с тем парнем? Я видел записи о том, что у него интоксикация. Главврач и его личный «смотрящего» молчат как рыбы. — Я тоже думаю, что-то тут нечисто. Лухан лишь пожал плечами и захлопнул дверь с обратной стороны, оставляя Кёнсу в размышлениях. Гипертония была серьёзным препятствием на выписку лекарств для лечения, и интоксикация ими означала лишь то, что он намеренно выпил большое количество несовместимых вместе лекарств, но где он нашел смертельную дозу? Или же, что ему дали неподходящие таблетки или таблетки, влияющие на сердце. Кёнсу сонно взглянул в окно. Небо окрасилось в нежно-розовые тона и накинуло на землю плотное полотно подступающей ночи. До ненароком вспомнил о рассказах Чонина о Цзытао и Ифане и по-дурацки усмехнулся сам себе. Время, казалось, вновь остановилось, и Су решил отбросить мысли прочь. Он займётся этим завтра, а сегодня ему нужно хорошенько поспать. День был слишком насыщенным.