Брат мой, брат, огонь поднебесный, Мне ответь – где ты отныне? Молний ряд был тебе тесным, А теперь – не тесно в камине? Я ушел, и теперь не жди, Отсвет молнии впереди Это все, что тебе дадим; Ты теперь один…
Скьора не стало слишком неожиданно. Он ходил по Йоррваскру днем, не такой уж и старый, а сегодня ночью его вдруг не стало. В такое время нет понятия “неожиданная смерть”, в это время можно умереть в любую секунду и каждый к смерти готов. К смерти своей, но не друга. Вилкас пару секунд смотрит в серые глаза, такие же потерянные, как и у него сейчас. Кровь еще стекает из разбитого лба, желтый синяк на щеке. Попытка отвлечься на травмы девицы – промах. Мысль о смерти Скьора слишком сильно въедается в мозг. - То есть, мертв? – Фаркас хлопает глазами, не зная, куда деть свои руки. - Вот так вот, мертв. Холодный, бездыханный, лежит на земле. Мертв, Фаркас, понимаешь? – девица стискивает зубы и за многое время язвит, вероятно, чтобы не разреветься прямо здесь и сейчас. Глаза у нее красные, может, из-за этого или еще из-за чего.***
Брат мой, брат, душа водопада, Мне ответь – где твоя радость? Как же так наполнилось ядом То, что пело, то, что смеялось? Я ушел, и теперь не жди; След размоют весной дожди Средь воды и звенящих льдин Ты теперь один.
Жизнь в Йоррваскре внезапно становится серой и удушливой. Ассаи больше не спотыкается и не падает. Она ходит тихо, быстро, словно тень. Но больше она похожа на призрака. Бледная, осунувшаяся и без того бойкого взгляда с этими горящими огнями. Теперь ее серые глаза – ледышки. Холодные и пустые. И вот сейчас взгляд Ассаи, ранее живой и не задерживающийся на чем-то одном больше минуты, бессмысленно буравит каменную кладку стены. Они с Эйлой шушукаются, шифруются и кидают по сторонам взгляды – все думая, что кто-то подслушает. У них мысли о мести и убийстве, а у девицы жизнь уже в царапинах, синяках и шрамах. Вилкас осознает это случайно, вдруг заметив бледно-розовый шрам на ее лице. От уха – до носа, задета губа и глаз. Старый. И понимает, что ему так внезапно и действительно, наверное, до одури, становится ее жалко. Ему хочется подойти, положить руку на ее плечо, будто это чем-то поможет, тепло улыбнуться и протянуть бутылочку меда. Только. Только Ассаи, спокойная и равнодушная – не вырывается и покорно плетется туда, куда ее направляет Эйла.***
Ассаи смотрит на Вилкаса, а он – на нее. И она понимает, что он что-то додумывает, прокручивает варианты событий и, возможно, даже догадывается. “Ай, ладно. Не шипит и плевать”. И продолжает протирать ссадины, даже те, старые, которые получила еще точно месяца три назад. Крайне заботливо, словно рисуя картину и критично раздумывая, где и как поставить последний штрих.***
Брат мой, брат, молчание камня, Мне ответь, где твоя сила? Горных врат нет больше, а мне Лишь остались скорбь да могила! Я ушел, и теперь не жди; Камнем сердце стучит в груди Скорбной памяти господин Ты теперь один!
- Истребить “Серебряную руку”, что засела… Ассаи уже не слушает Эйлу, Ассаи захлебывается собственной энергией. Точнее, ее переизбытком. Ей не хочется ничего делать, и вся эта энергия направляется в гнев. “Иди спасать мир и принцесс”. “Убей трех драконов, Алдуина и надери задницу талморцам”. “Принеси мне флейту, которую я случайно потерял в одной из опасных гробниц, и убей великана”. “Принеси. Взять. Апорт. Хорошая девочка”. Ассаи пытается противоречить Эйле, возмущается, топает ногой, кричит, ругается, говорит о смерти Скьора и о том, что: “Тебе этого было недостаточно?”, исходит на злость и бессилие, а потом расслабляется и кивает. И идет убивать. И по дороге медленно умирает раз за разом. Ассаи хочет спрятаться от упавшего ей на голову предназначения, от обязательств и тяжкого груза, от вины и самой себя, в конце концов. Получается не очень, как и все у нее. Эйла говорит: “Это была моя вина, а не твоя”, Ассаи кивает, да-да, это моя голова была на кону, это я была на кону, это все твоя вина. Винить кого угодно, кроме себя, у Ассаи получается плохо.***
Брат мой, брат холодное сердце, Что мне скажешь вместо ответа? Как мешал боль с медом и перцем, Как устал лететь против ветра? Я ушел, и теперь не жди Перья крыльев моих найди; В облаках и среди вершин Ты теперь один!
Убивать людей “Серебряной руки” оказывается куда проще, чем Ассаи казалось. Пустить по жилам одного яд, чтобы тот мучился и корчился на полу, а второму стрелу – в глаз. Третьему – разорвать душу, а четвертого – по кусочкам. Ассаи доходит до конца. Там – главарь, сидит и блаженно пьет вино, не догадываясь, что его ждет. Быстрая смерть - не для него, и вместо лука идет молот. Молот медленнее меча и секиры. Молот тяжелее и требует много сил. Потому что меч и секира созданы, чтобы пронзать, резать и рубить, а молот – изничтожать изнутри. Молот – оружие мученика. Рассчитать силу, и жертва будет истекать кровью изнутри, мучиться от боли, которую приносят превращенные в мелкое крошево кости. Или мгновенная смерть – сломать шею. Удар в бок, чтобы сбить равновесие. Еще один, чтобы был виден затылок. Третий, последний, чтобы позвонок проломил шею и этот сукин сын, наконец, пал на землю. Ассаи проходит мимо клетки с вервольфом. В его глазах читается (а может, и нет, может, ей уже кажется, может, она просто сходит с ума): “Остановись, остановись, безрассудное существо, включи мозги и думай, или тебя постигнет это”. - Ты не виноват, - она, конечно, тоже не виновата. Но сделать уже ничего не может. – Тебе не помочь. Стрела входит между глаз, тело глухо падает на стог сена, в ушах звучит тихий голос. “- Ты ни в чем не виновата”. И эхом от стен отражается: - Ка-ли-псо. Или показалось? А где-то в душе, кажется, навсегда, появляется маленький кусочек льда.Ты смешал на углях горелых Явь со снами, Веру с любовью; Ты не черный – ты и не белый, Ты не с нами. Мы – не с тобою.(с)