Над болотом туман, волчий вой заметает следы; Я бы думал, что пьян - так испил лишь студеной воды Из кувшина, что ты мне подала, провожая в дорогу, Из которой я никогда не вернусь; жди - не жди, никогда не вернусь...
- Значит, ты уже все решила, - Вилкас позволяет себе прикоснуться рукой к руке Ассаи. Она останавливается, смотрит на уходящее за горизонт солнце, на желтую равнину, не желая переступать порог города и возвращаться домой. - И я не могу ничего сделать, чтобы тебя переубедить? Ассаи улыбается и шутливо бьет его кулаком в плечо. - Это не моя судьба – сидеть на одном месте. Тем более, я и так тут сполна задержалась. Но я не могу вас оставить. Не сейчас. Месяц. - Месяц, значит… – он опускает голову и смотрит на нее, сверху вниз, она еле достает ему до плеча. Вилкас бы и рад пойти с ней, хотел бы освободиться, принадлежать самому себе и путешествовать по всему Тамриелю. Но остальные нуждаются в нем, как и он в них. “И руки у нее теплые”. Этого достаточно, чтобы остаться.***
- Давай еще по одной. Звон кружек, медовуха выплескивается из стаканов, в праздничном зале нечем дышать, и Вилкас понимает, что еще чуть-чуть и его вывернет. Все шутят и, действительно, без всякого на то сомнения, ржут. Кто-то говорит о памяти и вся компания Соратников шумно начинает вспоминать песнь о Совнгарде. Вилкас пьян, но даже в таком состоянии для него все это кажется слишком громким и нелепым. Он поднимается из-за стола, прихватив одну из бутылок меда, и направляется к выходу. Ухода его никто и не замечает.***
На улице темно, хотя света полной луны достаточно, чтобы ненароком где-нибудь не свалиться. И без зажженных факелов спокойней. Он глубоко вдыхает и его настигает ощущение, что он тут не один. Только после этого с трудом замечает сидящую на лестнице фигуру. Ассаи сидит неподвижно, вертит в руках бутылку меда и буравит пустоту. Сегодня ровно полгода, как нет Кодлака. И ровно полгода ее обещания, при котором она должна была уйти через месяц. «Не смогла». - Они… ужасно поют, - хмыкает она, делает глоток: слышно, как в бутылке плескается мед. Вилкас не знает, что на это ответить. И просто садится рядом с ней. Ассаи делает последний глоток и это выглядит так… по-женски. Он отпивает из еще полной бутылки, протягивает ей, предлагает, но молча. Она принимает, не проронив ни слова и, сделав глоток, ставит бутылку на лестницу – между ними. Тишина обоюдная, умиротворенная. И молчат они совсем не потому, что им нечего друг другу сказать, слишком много накопившихся слов, которые готовятся выйти и навалиться друг на друга. Где-то за воротами города слышится волчий вой, и Вилкасу безумно хочется сделать так же. “Нужно меньше пить”. Ассаи, конечно же, тоже пьяна. Она из тех, кто любит выпить, но, в отличие от него, Вилкаса, она в состоянии держать себя в руках. Молчание достигает предела. Вилкас пьян и ему хочется говорить о том, о чем на трезвую голову он бы и не решился. Он хочет говорить правду, не боясь осуждения. Он свободен сейчас от собственных предрассудков и ограничений. - Знаешь, - Ассаи делает жадный глоток и откидывается на землю, – Ты мне нравишься. И… сразу понравился, даже твое мерзкое поведение в начале. Что ж я… - не оборачиваясь, он чувствует, что самая глупая улыбка, какой обладает Ассаи, застывает на ее лице. Он молчит, не знает, что на это ответить. Он давно признал, что Эйла права и он, наверное, по уши… “- В дерьме? - не оборачиваясь, стараясь не заглядывать ей в глаза. - Если ты предпочитаешь называть это так, - пожимает плечами Эйла. – То да, Вилкас, ты по уши в дерьме”. После смерти Кодлака она отдалилась. Разговоры сводились только о работе, которую она редко брала у него. Чаще – у Эйлы. Иногда, он хорошо это запомнил, они встречались глазами и она отводила их, серые, яркие, в сторону. Он подловил ее у входа, а она сказала, что не может ему ничего дать. После смерти Кодлака она сказала, что ни с кем не чувствует себя спокойней. Он улыбнулся ей и даже потрепал по голове. А на следующий день они оба делали вид, что ничего не произошло. “Ничего”. - Почему ты не ушла? – сам себе не дает сказать нечто нужное именно сейчас. Хотя это ничего не изменило. Они бы так и делали вид, что ничего не произошло. - Я жду, пока ты решишься, - она поднимается и заглядывает ему в глаза, они слабо светятся в темноте. Ее голова ложится ему на плечо. Он не понимает. Сердце вдруг замирает, а потом начинает колотиться с бешеной скоростью. - Твой брат “тугодум” решился быстро… И я про очищение, идиот, - Ассаи, сначала с серьезным лицом поднимает голову, а потом, улыбаясь, снова кулаком бьет его в плечо. Он улыбается. Но плечо, кажется, чувствовать уже перестает.***
Скайрим дышит ледяным утром. Вечные снега окутывают землю и слепят глаза, даже так, без солнца. А снежинки вынуждены вечно и вечно танцевать свой небесный танец. Они останавливаются на опушке, не чувствуя холода. Да и что такое холод для таких созданий, в чьих жилах ,помимо нордской, еще течет и кровь зверя. Человек, на плечи которого возложена судьба человечества и который до сих пор не понял, что с этим всем делать. Человек, который был рожден для смерти. Который умирал, но возвращался. И человек, проживший всю жизнь в глупости. В стенах собственной гордости. Поддавшийся собственным мыслям, которые грызли, выедали его мозг, как черви, кусочек за кусочком, словно яблоко. Они - потерянные для всех и для самих себя, окруженные людьми, но в то же время далекие от них. Они ищут умиротворения и покоя. Снежинки нашептывают им всевозможные мечты и поют уже знакомые колыбельные.***
- Вилкас? Вилкас?! Ты как? Вставай, - подхватывает под локоть и пытается поднять ничего не понимающего Вилкаса. Он открывает глаза, оглядывается. И все совершенно другое. - Я не слышу, как бьется твое сердце, - он сначала с ужасом протягивает руку к ее груди, а потом отдергивает, понимая, как глупо сейчас выглядит. И он не чувствует ее запаха. Теперь, только если подтянуть ее к себе, уткнуться носом в ее волосы, и это уже не кажется ему идиотским поступком. Щеки у нее горячие, розовые, а вот нос мокрый и холодный, как у псины. Хотя стоп… да… она же ведь и есть… отчасти. Становится холоднее, он замечает, как при выдохе из носа валит пар, кончик носа мерзнет, уши, пальцы. Он уже и не помнит, каково это. - Поднимайся, - горячее дыхание касается его лица. Тепло, вот так теплее. Подниматься не хочется, и ее отпускать – тоже. Но убирает руку с ее плеча, смотрит, внимательно, как она поднимается и протягивает ему ладонь. - Пойдем. - Я хочу остаться тут. Ненадолго. Теперь я могу, - вот так глупо, Эйла, будь она тут, точно ударила его или сказала, что он полный, полный идиот. Ассаи спокойно уходит, едва заметно пожимает плечами на его молчаливый вопрос. Не оглядывается. Страшный год. Синяки на ее бледном лице исчезали и снова появлялись. Молчание, дрожь, отчаянные, торопливые взгляды. Эйла берет за руку, шепчет: “Как ты будешь сражаться в одиночку, зачем, Вилкас?” Потом она с Ассаи исчезает.***
Никогда он не чувствовал себя настолько легко и свободно. Голова не болит, сердце не бьется так бешено, дыхание не сбивается. Кажется, проходит целая вечность, прежде чем он все же решается открыть глаза. Он думает, что сердце всегда будет биться так ровно, что дыхание больше не будет сбиваться так, как раньше. Как же он ошибся. Земля сотрясается, пыль осыпается с потолка. Что-то большое, очень большое за дверью, наверху. Над гробницей. Сердце падает в пятки, легкие сжимаются, дыхание сбивается к чертовой матери. Слышится рев, и от этого у Вилкаса мутится рассудок. Он срывается с места, распахивает двери гробницы: все слишком белое, слишком белый снег, слишком яркое солнце. И все это слепит глаза. Волны с ревом разбиваются о глухие безразличные горы. И этот рев сопровождается еще чем-то другим. Чем-то еще более ужасным. Он открывает глаза, по-прежнему щурясь, но пытается что-то увидеть. И лучше бы он не видел. Поднимается по лестнице, осматривается и встречается взглядом со злобными глазами, в которых отражается он сам. Ком застревает в горле, сердце не бьется, вздохнуть он не может. Дракон. У дракона большие зубы, огромные крылья и зловонное дыхание. Он видит Вилкаса и поворачивает свое огромное, тяжелое тело в его сторону. Ревет, и этот рев почти сносит его. Он ставит свою огромную лапу вперед, теперь становясь ближе к Вилкасу. А он, Соратник, член Круга, не может сдвинуть ногу, не может достать меч из-за спины. “Трус” Стрела вонзается в толстую чешую, он рычит, смотрит наверх, туда, откуда она прилетела, и Вилкас тоже смотрит наверх. - На меня, на меня! Я твой противник, курица тупорылая! – Ассаи на краю ледяной отвесы, очень хрупкой. Ее голос разносится эхом по этому заледенелому пространству, и хрустом льда отдается ответ. Дракон сосредотачивается только на ней, а Ассаи, закинув лук за спину, карабкается наверх, по отвесам. “Что ты делаешь, дура” Лед трещит, волны ревут и бьются о скалы, холодный ветер свистит в ушах. Дракон взлетает. Скала – высокая, а Ассаи – быстрая. Ловко прыгает по отвесам, стараясь забраться все выше и выше.***
Когда Ассаи скрывается на самой вершине, Вилкас прибавляет шаг. Ассаи сильная. Она всегда была сильной. Несгибаемой. Но где не гнется – там ломается… Как-то раз он обещал Кодлаку, что будет защищать Фаркаса и Эйлу, других Соратников и Ассаи тоже. Быть рядом в нужный момент. А теперь проклинает себя – не только ее, что не успевает. Он понимает, что бессилен, что толком ничего бы и не сделал. Но он же обещал. Он не видит, как она отбивается. Но точно знает, что времени у него в обрез. И когда он, наконец, забирается на эту ледяную вершину, видит, словно время на миг замирает: как дракон приземляется на край ледяной скалы, как Ассаи вонзает ему в глаз кинжал и как эта тварь начинает размахивать крыльями, скользит по льду и падает вниз, утаскивая за собой Ассаи. Последнее, что он видит – это стеклянный взгляд напуганных серых глаз.***
Словно раненый зверь, я бесшумно пройду по струне; Я не стою, поверь, чтоб ты слезы лил обо мне, Чтоб ты шел по следам моей крови во тьме - по бруснике во мхе До ворот, за которыми холод и мгла, - ты не знаешь, там холод и мгла.
Вилкас прыгает по отвесам вниз, стараясь не оступиться. Но с последнего, с которого всего-то нужно было поставить ногу на твердую поверхность, все же падает и катится вниз. Высота не большая, и он даже не обращает внимания. Не вставая, ищет Ассаи и находит. Ассаи выглядит потухшей, еще бледнее, чем раньше. Выглядит такой, какой Вилкас бы никогда не предпочел ее видеть. Была бы возможность исправить произошедшее. Прозрачные глаза смотрят пристально. Точнее, глаз. Второй закрыт, скорее всего, вытек. Она улыбается. Лежит, еле живая, выплевывая изо рта кровь, и улыбается. Дракон лежит рядом, тяжело дышит, не двигается. - Ассаи, - Вилкас протягивает руку, словно хочет дотянуться, сразу преодолеть это расстояние. Ассаи – у самого края. И под ней трескается лед. - Стой, - Вилкас останавливается, хмурится, скалится и хочет накричать, сказать, что совсем дура, но только судорожно протягивает: - Ассаи. А она улыбается, под рев волн, свист ветра и треска под ней льда. Она говорит ему одними глазами: “ Нет дороги назад”. Улыбается: “Не ищи меня”. “Во мне уже нет ничего”. Судорожно вынимает очередной кинжал, смотрит на него, так спокойно. - Верь, что когда-нибудь я вернусь. Только пусти меня… Лезвие вонзается в лед, и он начинает трескаться. Она отворачивается, смотрит туда, наверх, и улыбается. - Не испугайся того, что не узнаешь во мне… Он делает шаг и ледяной отвес обрушивается прямо у его ног. Он смотрит вниз, как она падает в бушующую реку и исчезает в ее темной и поглощающем дне. На омута илистом дне уснула, и лед обратился ей в одеяло.Ты однажды вдохнешь терпкий ладан октябрьской луны, В сердце сдвинется нож, боль поднимется из глубины; Неужели ты ждешь воплощенье беды, духа сумрачной стали, Чтобы снова дать мне напиться воды, этой пьяной хрустальной воды?... Но не сомкнуть кольцо седых холмов, И узок путь по лезвию дождя, И не ищи - ты не найдешь следов, Что Воин Вереска оставил, уходя.